ГУЛАГ - Энн Эпплбаум

Но эти распоряжения, как обычно, чаще игнорировались, чем исполнялись. И как обычно, подлинная роль КВЧ в лагерной жизни отличалась от той, которую отводила ей Москва. Если руководство НКВД хотело, чтобы КВЧ побуждала заключенных к более усердной работе, сами лагерники использовали КВЧ для взаимной моральной поддержки и для выживания.

Похоже на то, что лагерные воспитатели, пытаясь пропагандировать среди заключенных доблестный труд, использовали во многом те же приемы, что и партийные работники за пределами зоны. В достаточно крупных лагерях КВЧ выпускала лагерные газеты. Иногда это были газеты в полном смысле слова, с репортажами, с длинными статьями о достигнутых лагерем успехах, а также с обычной для советской печати “самокритикой”. За исключением краткого периода в начале 1930‑х, эти газеты, как правило, предназначались главным образом для вольнонаемных работников и лагерной администрации[827].

Для заключенных делались стенгазеты. Один бывший заключенный отзывается о них так: “Стенгазету, этот атрибут советского образа жизни, никто никогда не читал, но выпускалась она регулярно”. В ней “гневно клеймились отказчики, лодыри, не хотевшие честным трудом искупать свою вину перед Родиной”. В стенгазетах часто были и юмористические отделы: “предполагалось, очевидно, что умиравшие с голоду работяги, читая материалы этого отдела, будут прямо за животы держаться от смеха”[828].

Какое бы ощущение нелепости ни вызывали стенгазеты у многих лагерников, московское начальство ГУЛАГа относилось к ним чрезвычайно серьезно. Стенгазета, гласило положение о культурно-воспитательной работе, “показывает лучшие образцы работы, популяризирует отличников производства, разоблачает лодырей, отказчиков, промотчиков”. Помещать в них портреты Сталина не разрешалось: читателями стенгазет, так или иначе, были не “товарищи”, а преступники, исключенные из советской жизни и лишенные права смотреть на вождя. Абсурдная атмосфера секретности, воцарившаяся в лагерях в 1937‑м, окутывала их и в 1940‑е годы: лагерные газеты нельзя было выносить за зону[829].

КВЧ еще показывала заключенным фильмы. Густав Герлинг-Грудзинский вспоминает американский музыкальный фильм, “полный дам в турнюрах, мужчин в жилетах в обтяжку и жабо”, и советскую пропагандистскую короткометражку, кончающуюся “торжеством добра”: “…неуклюжий студент занял первое место в социалистическом соревновании, а потом с горящим взором произнес речь о том, что при социализме физический труд возведен на пьедестал почета”[830].

Тем временем некоторые уголовники использовали темноту в помещениях, где показывали кино, для сведения счетов. “Помню, в конце одного из сеансов из зала на носилках выносили труп”, – сказал мне один бывший заключенный[831].

КВЧ, кроме того, проводила футбольные матчи, шахматные турниры, концерты художественной самодеятельности. В одном архивном документе приведен репертуар ансамбля песни и пляски НКВД СССР, ездившего по лагерям:

1. Баллада о Сталине

2. Казачья дума о Сталине

3. Песня о Берии

4. Песня о Родине

5. В бой за Родину

6. Все за Родину

7. Песня бойцов НКВД

8. Песня о чекистах

9. Песня о дальней заставе

10. Марш пограничников[832].

Были и более легкие номера, такие как “Давай закурим” и “Песня о Днепре”. Репертуар драматического коллектива включал в себя, среди прочего, инсценировки рассказов Чехова. Тем не менее главные усилия, по крайней мере в теории, артисты должны были направлять не на развлечение лагерников, а на их воспитание. Как гласил приказ Москвы за 1940 год, целью всякой постановки должна быть мобилизация заключенных, воспитание в них “сознательного отношения к труду”[833]. Но, как мы увидим, лагерники учились использовать самодеятельность и как средство выживания.

Были, однако, у КВЧ и другие задачи, и заключенные порой пытались попасть на более легкую работу иными способами, нежели участие в самодеятельности. КВЧ отвечала, в частности, за сбор “рационализаторских предложений”. К этой задаче она подходила чрезвычайно серьезно. В направленном в Москву полугодовом отчете начальство одного лагеря в Нижне-Амурской области без тени иронии писало, что получено 302 рацпредложения, из которых внедрено 157, что позволило сэкономить 81 232 рубля[834].

Исаак Фильштинский с немалой долей насмешки рассказывает, как некоторые заключенные использовали эту начальственную политику в своих целях. Один бывший шофер заявил, что может сконструировать механизм, добывающий топливо для машин “прямо… из воздуха”. Начальство загорелось и выделило ему особую мастерскую: “Я не могу сказать, поверило ли лагерное начальство в возможность подобного изобретения или нет, – рассказывал Фильштинский. – Скорее всего, оно просто старалось выполнить очередную инструкцию ГУЛАГа. В каждом лагере должны были быть свои изобретатели и рационализаторы. <…> А потом, чем черт не шутит, вдруг у Вдовина что-то получится – ведь тогда и лагерное начальство огребет Сталинскую премию!” В конце концов Вдовина разоблачили: однажды, возвращаясь с завода, он нес “огромную конструкцию”, состоявшую, в частности, из консервных банок и спичечных коробков. Тут-то начальство и распознало блеф[835].

Как и по всей стране, в лагерях шло “социалистическое соревнование” и чествовались ударники, перевыполнявшие норму в три, а то и в четыре раза. Первые такие кампании 1930‑х годов я описала в главе 4, но они продолжались и в 1940‑е – с меньшим энтузиазмом, но с большей долей абсурдной гиперболизации. Победители соревнования получали награды разного рода. Помимо лучшего питания и лучших условий жизни, им иной раз полагалось и нечто менее осязаемое. В 1942 году, к примеру, за доблестный труд вручали “книжку отличника”. В ней – календарик с клеточками для процентов выполнения нормы за каждый месяц; листки для записей о рацпредложениях и изобретениях; перечень прав, предоставляемых обладателю книжки (на лучшее место в общежитии “со всеми положенными постельными принадлежностями”, на первоочередное получение “обмундирования первого срока и продуктов питания по установленным нормам”, на неограниченное получение “с разрешения начальника лагерного подразделения” передач от родных и знакомых и т. д.); и цитата из Сталина: “…трудовой человек чувствует себя у нас свободным гражданином своей страны, своего рода общественным деятелем. И если он работает хорошо и дает обществу то, что может дать, – он герой труда, он овеян славой”[836].