Семейная педагогика. Воспитание ребенка в любви, свободе и творчестве - Юрий Азаров

Ребенок должен знать, что его личная жизнь является его собственностью, что он на эту жизнь имеет свое естественное право, и открыть ее тайны он может только сам и только самому близкому человеку.

Одним словом, надо приблизить к себе ребенка, только так можно влиять на развитие его духовного мира. Тактика «вторжения», о которой я говорю, не противоречит общей установке на невмешательство в личную жизнь ребенка: суверенность прав личности всегда должна быть на первом месте.

Я не разделяю точку зрения тех педагогов, которые с позиций невмешательства рассуждают так: организуйте правильно всю жизнь ребенка (главным образом трудовую), и все станет на свои места. Это не совсем так. В мире чувств ничего не происходит само собой: это не менее сложная и трудоемкая работа сердца и ума, чем учение или любая другая работа.

6. Если вы научите ребенка любить, вы научите его всему!

Такая формула может показаться неожиданной. Но я готов привести некоторые доказательства. Любовь к человеку тогда будет полной и настоящей, когда она приносит радость любящим. Когда становится условием развития творческой активности каждого, фактором саморазвития, мобилизации духовных и физических сил. Если этого самораскрытия нет, если чувство оглупляет, убивает лучшее, что есть в человеке, значит, произошла нелепая ошибка и надо непременно ее исправить…

Может показаться, что я слишком рационалистично подхожу к столь тонкому и щекотливому вопросу, но иного подхода, по моему убеждению, быть не может.

Давайте вместе разберемся. Какова цель? Ребенок должен приобрести опыт проявления своих лучших человеческих чувств. Гармоническое развитие требует того, чтобы ребенком был накоплен опыт эмоциональной культуры. Без светлых, добрых чувств к другому человеку не может быть ни хорошего труженика, ни семьянина, ни руководителя, ни гражданина своей страны.

Итак, с целью все ясно и правомерно. Детский опыт любви не противоречит нашим воспитательным задачам, способен даже содействовать им.

Ну а средства?

Ребенок должен приобрести опыт проявления своих лучших человеческих чувств. Гармоническое развитие требует того, чтобы ребенком был накоплен опыт эмоциональной культуры.

Вот со средствами несколько сложнее. Что же, специально заниматься организацией столь интимных процессов? Нет, специально не надо! Но помочь ребенку разобраться в движениях его души надо непременно. А эти движения души для опытного, внимательного глаза всегда на поверхности.

Если ваш сын, дочь не находят себе места, стали либо чересчур нервными, либо сонно-апатичными, знайте, что в них пробудились те чувства, в которых надо помочь разобраться.

Если подросток вдруг стал ярым негативистом, стал низвергать авторитеты, знайте, что он где-то и в чем-то потерпел неудачу и ему грозит личная неустроенность.

Если ребенок не слышит ваших советов или обращений, если он вообще никого и ничего не слышит, знайте, что к нему пришло то большое, сильное чувство, которое может стать и подлинным счастьем, и большой бедой.

Детское чувство более ранимо, менее защищено, чем чувство взрослого. Ребенок вдруг попадает в неизведанный бурлящий водоворот стремительных переживаний, страстей, притязаний. Впервые вспыхивает ревность, обида и та томительная сладость ожидания, и та готовность отдать все, сделать все, достичь всего, и вдруг страшная непоправимая отвергнутость! Все впервые! И так глубоко и сильно, как ни у кого на свете!..

Здесь нет ничего опаснее, чем чья-то спешка, неуместная шутка, снисходительное поучение. И нет ничего дороже, чем понимание, готовность терпеливо слушать и дать, не навязывая, добрый совет.

Нужны мера и такт. А мера может быть только одна – учить культуре чувств. Учить доброте любви. Учить беречь и хранить этот бесценный дар.

Даже физическая красота может служить коллективизму или разрушать его.

Мысль, что красивых девочек надо воспитывать как-то по-особенному, я встречал у многих педагогов. Каждый, кто соприкасается с детьми, знает, сколько преимуществ у красивого ребенка. Он почти не знает трагедии отвергнутости. Он всегда имеет возможность выбрать друга, товарища, компанию. Красивая девочка в коллективе может объединить (если она умна и добра) целые толпы ребят.

Если ребенок не слышит ваших советов или обращений, если он вообще никого и ничего не слышит, знайте, что к нему пришло то большое, сильное чувство, которое может стать и подлинным счастьем, и большой бедой.

Детское чувство более ранимо, менее защищено, чем чувство взрослого.

Такая же девочка, если умна, но не очень добра, при определенных обстоятельствах может внести в коллектив такой заряд разрушительной силы, что неопытному педагогу чрезвычайно трудно справиться с ее влиянием, тем более что оно никогда не бывает на поверхности. Здесь-то и важны дискуссии, обсуждения, просто разговоры о чувствах, о привязанностях, о вкусах и ценностях.

Мы уже говорили о том, что деятельность, и только деятельность, формирует личность. Но пусть в понятие «деятельность» входит и то интимное общение, которое направлено и на освоение нравственных норм, и на постижение высоких нравственных идеалов в труде, любви, учении, в занятиях искусством, наукой, спортом.

7. Каждый школьник – это сложнейший мир проблем и задач. Забота о своевременном решении этих проблем и задач составляет основу строительства новой школы

Когда-то, в первом издании «Семейной педагогики», я написал такую фразу: «Если вашей дочери минуло двенадцать лет, знайте, что вы имеете дело не просто с ребенком, а с маленькой женщиной». Дальше шло пояснение этого тезиса, не вызвавшего ни у кого на многочисленных обсуждениях книжки возражения или сомнения типа: «Что это за преувеличения?» Родители знают: дети в этой усложняющейся жизни становятся раньше взрослыми. Они в чем-то умнее нас, прежних. Их детство другое, чем наше. Когда сталкиваешься со старшеклассниками, иной раз поражаешься этому удивительному соединению в них детскости и овзросленности. На перекрестьях этих двух свойств как раз и создаются беды, точнее, рождаются противоречия, способные обернуться бедами.

Я много занимался анализом такого рода противоречий. Меня, в частности, интересовало и то, как классическая литература, гуманитарное знание соединяются в одном человеке с безнравственным мышлением, а также все чаще сталкиваюсь с тем, что безнравственные поступки совершаются не только теми, кто плохо учится, ничего не читает, не ходит в театр и в музеи. Напротив, немало отклонений случается и с теми, кто эрудирован, в чьем сознании соединилось пристрастно отобранное из классики подтверждение того, что именно безнравственное, а не нравственное поведение – норма. Я поражаюсь, с какой иезуитской способностью выискивают они аргументы для обоснования своей неправедной позиции, тех ложных установок, которые берутся молодыми людьми на вооружение, становятся предметом споров.

Вот какая история произошла с Сашенькой С. – так ее все звали. Сашенька совершила преступление и оказалась на скамье подсудимых. У девочки был удивительный учитель, экспериментирующий, знающий. С ним-то и произошел у меня этот сложный разговор, который я приведу ниже.

– Помню, дал я сочинение в девятом классе – «Женские образы в романах Толстого», – начал свой рассказ Иван Владимирович Петров. – Меня совершенно поразило тогда сочинение Сашеньки. Она написала об Анне Карениной и Наташе Ростовой. Она развела обеих женщин по их достоинствам и недостаткам. Восхитилась силою Анны, оказавшейся способной на безудержное чувство. Меня поразили тогда подобранные ею слова для характеристики любви Анны и Вронского. Толстой одинаковыми словами описывает животную преданность Вронскому двух любимых существ – лошади Фру-Фру и Анны – их вечно женственные прелести, аристократизм тела, породу, кровь, энергическое выражение, блестящие и веселые глаза, понимание без слов. Сашенька выстроила свою Анну – хищную, порывистую, жадную, бесстрашную. Конечно, она начиталась дореволюционной литературы, но отбор был сделан ею целенаправленно. Она наслаждалась тем, что обнаруживала в себе сходство с Анной. Она наслаждалась тем, что ее человеческая неясность, женственность как бы соединяются с чем-то хищным, что, по ее мнению, было присуще аристократизму Анны. В ней она подметила, вычленила избыток животной жизни, тот избыток, который Вронский чувствовал в себе, в звере. И в Анне чувствовал, когда сам переступал самые последние пределы своей нежности к ней.

– Я что-то вас не пойму, – перебил я Ивана Владимировича. – Вы считаете, что в Анне живет что-то звериное?

– Я десятки раз читал «Анну Каренину» и никогда не замечал столь обнаженно жестокой характеристики бесовских страстей в самой Анне. Сашенька не только отыскала в Анне хищно-грозовые, если можно так сказать, порывы. Она еще и стала подражать созданному образу Анны. В ней стала развиваться особого рода вседозволенность. Она уничтожила в себе все какие бы то ни было ограничения. Нравственный каприз, прикрытый философией свободы, стал ее знаменем. Конечно, это громко сказано, но это так.