Инферно - Дэн Браун

Лэнгдон наклонил голову, как бы пытаясь припомнить значение этого слова.

— Трансгуманизм, — сказала Сински, — это интеллектуальное движение, философия своего рода, и она быстро завоевывает позиции в научном сообществе. Суть ее в том, что человечество должно использовать науку, дабы преодолеть слабости, присущие человеческому организму. Другими словами, следующий этап эволюции человека должен заключаться в совершенствовании нас самих методами биоинженерии.

— Звучит зловеще, — сказал Лэнгдон.

— Как и во всякой перемене, это вопрос степени. Фактически мы давно этим занимаемся — разрабатываем вакцины, которые делают детей невосприимчивыми к болезням… полиомиелиту, оспе, тифу. Разница в том, что теперь благодаря достижениям Зобриста в генной терапии зародышевых клеток мы учимся создавать наследуемый иммунитет, такой, который образуется у человека на уровне зародышевой линии, — и все его потомки будут невосприимчивы к этой болезни.

Лэнгдон поразился:

— Значит, наш вид претерпит такую эволюцию, что станет невосприимчив, например, к тифу?

— Это, можно сказать, управляемая эволюция, — уточнила Сински. — Обычно эволюционный процесс — будь то появление ног у двоякодышащих рыб или противопоставленного большого пальца у обезьян — длится много тысячелетий. Теперь мы можем получить радикальные генетические изменения за одно поколение. Сторонники такого вмешательства считают его высшим проявлением дарвиновского принципа «выживания наиболее приспособленных» — люди становятся видом, который способен улучшить собственный эволюционный процесс.

— Берем на себя роль Бога, так, что ли?

— Полностью с вами согласна, — сказала Сински. — Но Зобрист, как и многие другие трансгуманисты, настаивает, что эволюционная обязанность человечества — усовершенствовать наш вид, используя все имеющиеся возможности, в том числе мутацию зародышевых клеток. Проблема в том, что наше генетическое строение подобно карточному домику — каждая деталь связана с бесчисленным количеством других и поддерживается ими, и мы не всегда понимаем, каким образом. Если мы попробуем убрать какой-то один признак, мы можем изменить этим сотни других — возможно, с катастрофическими последствиями.

Лэнгдон кивнул.

— Не зря эволюция — постепенный процесс.

— Именно. — С каждой минутой Сински чувствовала все большее расположение к профессору. — Мы вмешиваемся в процесс, который длился миллионы лет. Сейчас опасное время. Мы получили возможность воздействовать на определенные нуклеотидные последовательности генов так, что наши потомки будут обладать большей ловкостью, большей выносливостью, силой и даже интеллектом — в сущности, сверхраса. Эту гипотетическую «улучшенную породу» людей трансгуманисты называют «постчеловечеством», и некоторые верят, что таково будущее нашего вида.

— Жутковато отдает евгеникой, — заметил Лэнгдон.

При этом слове у Сински пробежал мороз по коже.

В 1940-х нацистские ученые занялись так называемой евгеникой — примитивными генетическими методами пытались повысить плодовитость тех, кто обладал «желательными» этническими признаками, и снизить рождаемость у тех, кто обладал «нежелательными».

Этническая чистка на генетическом уровне.

— Сходство есть, — согласилась Сински. — Как мы сконструируем новую человеческую породу, вообразить трудно, однако есть много неглупых людей, которые думают, что это жизненно необходимо для выживания homo sapiens. Один из авторов журнала трансгуманистов «H+» назвал манипуляцию с зародышевой линией «естественным следующим шагом» и заявил, что она «воплощает истинный потенциал нашего вида». — Сински помолчала. — В ходе дискуссии, защищаясь, они перепечатали статью из журнала «Дискавери» под названием «Самая опасная идея на свете».

— Я бы встал на сторону последних, — сказал Лэнгдон. — По крайней мере с социокультурных позиций.

— Поясните?

— Полагаю, генетическое улучшение — ну, скажем, как пластическая хирургия — будет стоить дорого. Да?

— Конечно. Не каждому будет по средствам усовершенствовать себя и своих детей.

— А это значит, что узаконенное генетическое улучшение немедленно породило бы два мира — имущих и неимущих. У нас и так расширяется пропасть между богатыми и бедными, но генная инженерия создала бы расу сверхчеловеков и тех, кого будут считать недочеловеками. Думаете, людей волнует, что один процент сверхбогатых правит миром? А теперь вообразите, что этот один процент — в буквальном смысле высшая раса, более умная, более сильная, более здоровая. И все — готова почва для рабства или этнических чисток.

Сински улыбнулась симпатичному профессору.

— Вы очень быстро оценили главную, по-моему, опасность, которую таит в себе генная инженерия.

— Оценить, может быть, и оценил, но что касается Зобриста, я по-прежнему в недоумении. Трансгуманисты ищут способ улучшить человека, сделать более здоровым, победить смертельные болезни, увеличить продолжительность жизни. А Зобрист, с его взглядами на перенаселенность, явно проповедует уничтожение людей. При этом он трансгуманист. Одно с другим не вяжется, правда?

Сински грустно вздохнула. Это был вопрос по существу, но, к сожалению, ответ на него был ясен и не сулил ничего хорошего.

— Зобрист твердо держался идеологии трансгуманизма — веровал в улучшение вида с помощью биотехнологий, но считал, что наш вид вымрет раньше, чем мы этого достигнем. Что, если не принять мер, нас убьет сама наша численность. Раньше, чем мы реализуем возможности генной инженерии.

Лэнгдон поднял брови.

— То есть он хотел проредить стадо… и этим выгадать время?

— Да. Однажды он написал, что находится в положении человека, который попал на корабль, где число пассажиров удваивается с каждым часом. И он лихорадочно строит спасательную шлюпку, чтобы успеть до того, как корабль утонет под своим грузом. — Сински помолчала. — Предлагает выбросить половину пассажиров за борт.

Лэнгдон поежился.

— Страшный план.

— Чрезвычайно. И можете не сомневаться — Зобрист твердо верил, что кардинальное сокращение численности людей на Земле войдет в историю как акт высшего героизма… как момент, когда человечество выбрало путь самосохранения.

— Да, идея страшная.

— Тем более что кое-кто ее разделяет. Когда Зобрист покончил с собой, он стал для многих мучеником. Я понятия не имею, с кем мы столкнемся, прилетев во Флоренцию. Но надо быть очень осторожными. Мы будем не единственными, кто ищет его чуму, и для вашей безопасности ни одна душа в Италии не должна знать, что вы ее ищете.