Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до "Трудно быть богом": черновики, рукописи, варианты. - Светлана Бондаренко

Они сели. Он выключил приемник и сунул в карман.

— Слушай, любезный друг, — сказала она. — Сколько тебе лет?

— Двадцать два.

— А мне и того меньше. Так что ты не огорчайся.

— Почему это я должен огорчаться?

— Я и говорю, что ты не должен огорчаться. — Она постучала в его грудь мокрым пальцем. — Ни в коем случае. У тебя еще все впереди.

Он задумчиво потер подбородок.

— Что ты имеешь в виду, Ни?

— Удивительно, — сказала она и покачала головой. — Как это ты не понимаешь, что все портишь?

— Ничего не понимаю.

— Тогда давай объясняться. Давай?

— Давай.

— Хочешь, я скажу тебе, что ты думаешь, инженер? Вернее, не думаешь, а чувствуешь.

— Скажи.

— Ты чувствуешь себя виноватым. Только условимся: не перебивать. Так вот, ты чувствуешь себя виноватым. Я дружил с нею три года. Я даже любил ее. Во всяком случае, эти три года она была самым близким моим другом. Три года мы бегали друг к другу на свидания, целовались и шептали друг другу на ухо разные интересные вещи. А теперь я уезжаю в новую, ослепительную жизнь, а она, бедняжка, остается там же, где была. Ах, как неловко получается! Как мне совестно, бедному!

— Слушай, Нинка, — сказал он, притворяясь раздраженным. — Что на тебя нашло сегодня?

— Мы условились: не перебивать. Так вот. Все это так, но ты, как и подобает мужчине — настоящему мужчине, — стараешься не поддаваться всяким там сантиментам. Это ничего, мужественно думаешь ты. Ведь я не навсегда. Я еще буду работать на луннике, и мы будем еще встречаться, целоваться, шептаться и так далее. А потом я улечу на Проксиму или даже на УВ Кита, совершу подвиги и вернусь в сиянии славы, великий и могучий, и в награду за ее любовь предложу ей руку и сердце.

Мы поженимся, и я опять уйду в ослепительную жизнь навстречу необычайным приключениям на неведомых мирах, а она будет преданно и трепетно ждать меня, гордясь, что она жена такого человека, а когда я опять вернусь, она будет подливать мне вина в бокал и ловить каждое слово моих необыкновенных рассказов, и ахать и замирать от запоздалого ужаса, и требовать, чтобы я обещал в следующий раз сворачивать при встрече с этим ужасным чудовищем, и я буду снисходительно обещать все что угодно, зная, что обещания все равно не сдержу…

А затем она приведет перед мои светлые очи моих детей и расскажет, что дочка учится на круглые пятерки, а сын уже гуляет с девочкой из соседнего дома…

 Она задохнулась и замолчала. У нее даже глаза потемнели от злости.

— Чепуха какая, — неуверенно сказал он.

— А подумавши?

Он добросовестно подумал.

— Ну? Только честно!

— Честно… Ну не надо сердиться на меня, Нинка. Ну что я могу поделать, право?

Она покачала головой.

— Безнадежен, — сказала она со вздохом.

Тогда он тоже рассердился.

— Ты сама намотала на меня знамена всякой глупой романтики, а теперь сердишься и восстаешь против этого. Делаешь из меня какого-то павлина.

Она ласково погладила его плечо.

— Ты не павлин, Юрочка. Просто ты мальчишка.

— Ну вот еще!

— Правда. Ну, не будем об этом.

Он ссутулился, упираясь локтями в колени.

— Глупо, — сказал он. — Ужасно глупо.

— Конечно глупо. Я ведь пришла прощаться, Юра. Мы с тобой уже не мальчик и девочка. Мы взрослые люди. Давай прощаться.

Он смотрел себе под ноги на утоптанный снег.

Ладно, — сказал он вяло. - Давай прощаться.

Она не должна была говорить так. Ведь она не права. И даже если она права… Он вдруг сжался от стыда и ужаса. Она права, конечно.

 Они поднялись и, не глядя друг на друга, надели лыжи. Она взяла палки и несколько раз подпрыгнула на месте, проверяя крепления.

— Проводить тебя? — сказал он.

— Нет, не надо, инженер.

Он взглянул на нее. Как необыкновенно красива была она, крепкая, стройная, в синем свитере и синих брюках, в яркой красной шапочке, из-под которой выбивался на лоб присыпанный снегом локон, с яркими синими глазами и ярким ртом, и пушистыми щеками, на которых таяли пушистые снежинки.

Он ощутил странный болезненный толчок в сердце и не понял, что это такое, не понял, что он уже знает, что никогда в жизни не повторится этот день, и другие дни, которые были раньше, что даже если они встретятся еще когда-нибудь, все будет по- другому. Совершенно по-другому.

— Прощай, Юрик, — сказала она. — Как это у вас говорится? Спокойной плазмы.

Она придвинулась к нему, и они поцеловались.

— Прощай, — повторила она.

Ничего нельзя было сделать. Она повернулась и быстро пошла с холма, равномерно взмахивая палками. Он стоял и смотрел, как быстро уменьшается темная фигурка в красном колпачке, как бледнеет и замывается за пеленой падающего снега крошечный силуэт.

Тогда он в последний раз поглядел на скамейку, на истоптанный снег вокруг и, оттолкнувшись палками, тоже пошел с холма. Стратоплан на Мирза-Чарле стартовал через полтора часа, а до Школы было двенадцать километров — минут сорок пять хорошего хода.

 Юра Чибисов, выпускник инженерного Факультета Высшей школы космогации, допил кефир, доел булочку с маком и отправился представляться капитану. Он неторопливо шел по круглому тоннелю Большого Спутника, рассеянно поглядывая по сторонам, и обдумывал слова приветствия. На Большом Спутнике Юра бывал неоднократно, еще когда учился в Школе, и знал здесь все уголки и переходы. Капитан Быков остановился в номере седьмом гостиницы. Значит, надо будет, пройдя тоннель, свернуть направо, миновать библиотеку, подняться на лифте на второй горизонт, встать на кольцевую дорогу и соскочить у дверей номера седьмого. Не забыть постучать. Говорят, Быков — мужчина свирепый и погрязший в предрассудках. Юра вздохнул и впервые подумал о Школе с сожалением.

Он вышел из тоннеля, свернул направо, прошел мимо библиотеки и поднялся на лифте. На кольцевой дороге его окликнули.

— Здравствуй, Волк!

— Привет, Крокодил! — откликнулся Юра и с удовольствием остановился. Это был Костя Младенцев, выпускник прошлого года. На Спутнике он работал диспетчером. Они пожали друг другу руки.

— Давно с Планеты? — осведомился Костя.

— Сегодня, — сказал Юра. — Иду представляться капитану Алексею Быкову.

Костя присвистнул.

— А что? — спросил Юра с некоторым беспокойством.

— Ничего, — сказал Костя. — Ты к нему сам попросился?

— Почему — сам? Машина распределила. А в чем дело?

Костя внимательно осмотрел Юру с ног до головы и сказал:

— Быков свернет из тебя ленту Мёбиуса и загонит в бутылку Клейна.

— Ах, как страшно, — сказал Юра. — Что такое твой Быков? Быков — это старый брюзга.

— Это ты ему скажи, — предложил Костя. — При первом свидании.

— Ладно, ладно, — сказал Юра. — Нечего меня пугать. Годик я у него постажируюсь, а потом — адью. Что тут у вас но-венького на Большом?

— А что тебя волнует?

— Зиночка вернулась?

— Вернулась, — сказал Костя. — Вдвоем.

— Ну да? А он кто?

— Ты его не знаешь. Планетолог один. А куда вы с Быковым идете?

— Повезем какого-то инспектора, — сказал Юра. — По всей Системе. Он главный надзиратель над базами.

— А, — сказал Костя, — Юрковский Владимир Сергеевич…

— Как Юрковский? Юрковский же на покое.

— Эх ты, — сказал Костя. — Это Дауге на покое.

— Юрковский — это здорово, — сказал Юра задумчиво.- Всегда хотел с ним познакомиться.

Они уже третий раз проезжали мимо номера седьмого.

— А тебе не пора? — спросил Костя.

Юра посмотрел на часы и скривился.

— Мне уже двадцать минут как пора, — сказал он.

— Ну, это ты зря.

— Подумаешь, — легкомысленно сказал Юра. — Переведу стрелки, скажу, что часы отстают.

Костя с сомнением покачал головой.

— Самое главное, — продолжал Юра, — не дать начальству с самого начала сесть тебе на шею. Утвердить свое человеческое право на свободу воли. Чем я рискую? Парой рапортов. А выигрываю я свободу.

Костя сказал:

— Быков не пишет рапортов.

— Тем более, — сказал Юра.

Они подъезжали к номеру седьмому в четвертый раз.

— Ты бы все-таки шел, — посоветовал Костя.

— Ну, раз ты просишь… — сказал Юра. Он протянул руку.— Вечером увидимся.

Костя пожал ему руку и сказал:

— Думаю, что не увидимся.

Юра соскочил у дверей.

— Почему? — крикнул он вдогонку.

— Вечером ты будешь сидеть в бутылке Клейна… — донеслось из-за поворота.

Юра небрежно усмехнулся, перевел стрелки часов на двадцать пять минут назад, приосанился и постучал в дверь. Дверь открылась.

За круглым столом сидели Быков и Юрковский. Юра сразу узнал обоих, хотя раньше видел их только в кино. На столе между ними стояла ваза с яблоками и сифон с шампанским. Юрковский полулежал в кресле, держа в руке бокал, отставив мизинец. Быков чистил яблоко пластмассовым ножиком.