Незаконнорожденная - Кэтрин Уэбб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это значит, что Бриджит, наверное, была права, и Элис оказалась дочерью лорда Фокса. Если бедняжка узнала, что любовь, которую она и Джонатан испытывали друг к другу, была кровосмесительной…
– Нет, – решительно тряхнула головой Пташка. От мысли, что это могло оказаться правдой, ей сделалось дурно. – Лорд Фокс не был отцом Элис. У мерзавцев, как он, не бывает таких чудесных детей.
– Чем провинился перед тобой лорд Фокс? Что он тебе сделал?
– А вы как думаете? То, что делают все мужчины, если чувствуют в своих руках власть. Они берут, что хотят, не спрашивая, – отозвалась Пташка и услышала, как в ее голосе прозвучали горечь и отвращение. На лице Рейчел Уикс отразилась жалость, и Пташка поспешно заговорила опять, чтобы перевести разговор в другую колею. – А как же насчет вашей пропавшей сестры? Теперь вы утверждаете, что Элис не имеет к ней никакого отношения?
– Нет, мне… мне по-прежнему хочется думать, что Элис – это Аби…
– Но ведь она вполне могла ею оказаться… могла, разве не так? А если она родилась от лорда Фокса, то почему он стал заботиться о девочке, лишь когда ей исполнилось три года? Почему не передал на руки Бриджит, как только она родилась? – проговорила Пташка.
«Что ты несешь, безмозглая идиотка? Элис была твоей, а не ее сестрой». Она резко вздохнула:
– В любом случае все это не имеет значения, потому что мы уже никогда не узнаем с полной определенностью, кто ее родители. Но теперь вы понимаете, что ее убил мистер Аллейн? Что он имел для этого все основания?
– Я… не уверена в этом. – Рейчел нахмурилась и принялась разглядывать свои руки. Она то потирала одну о другую, то проводила большим пальцем по коже, словно ища ранку или синяк. – Он говорил о… темных провалах. Темных провалах в памяти.
Эти слова, сказанные неохотно, вызвали в душе Пташки трепет.
– Все, как я говорила. Вы только посмотрите, как он начинает изворачиваться, что был не в себе и ничего не помнит. Разве это не очевидно? Он пытается уйти от ответственности и оправдать, простить самого себя.
– Нет. Я не думаю, что он когда-нибудь себя простит. И он больше не уверен, что видел письмо, написанное для Элис. То, которое он, по его словам, нашел в дупле дерева влюбленных. Он говорит… оно могло ему привидеться в одном из ночных кошмаров.
– Я так и знала! Так и знала! – едва выдавила из себя Пташка. Если бы не ком в горле, она бы закричала или расхохоталась.
– А как насчет слов Бриджит, которая видела Элис разговаривающей с каким-то мужчиной? Как насчет этого человека?
– Насчет этого человека? Мы никогда не узнаем, кто он такой. И вообще, я уверена, их разговор был совершенно невинным. Он ничего не значил.
– С чего бы Элис на людях ссориться с посторонним мужчиной?
– Ерунда! Он уже почти готов признаться! Я в этом уверена! Нужно только надавить. Когда вы придете снова?
Ее трясло от волнения, и она схватила Рейчел за руку, заставляя себя сосредоточиться.
– И что случится тогда?
– Когда он сознается? Тогда я…
Пташка замолчала, внезапно ощутив полное отсутствие мыслей на этот счет. Пустота в голове казалась такой звенящей и полной, что она обратила внимание и на то, как пахнет влагой сырой камень ограды, и на то, как у нее начинается насморк от холодного воздуха, и на то, как жжет под ногтями из-за того, что утром она чистила апельсины. Пташка понятия не имела, что ей ответить.
– А ты пробовала его спросить?
– О чем? – удивилась Пташка.
– О том, что тебе хочется узнать… Ты хоть раз попробовала задать ему свои вопросы за те двенадцать лет, которые прошли с тех пор, как вы оба потеряли Элис?
– Да, конечно спрашивала. Я делала это снова и снова. Вначале. Но он хранил полное молчание. И о ней… и обо всем!
– Но ведь он тогда только что вернулся с войны, кажется, так? Его переполняли страдания, ужас, чувство вины… И мне интересно знать, каким образом ты спрашивала его, Пташка. Что, если твои вопросы больше напоминали обвинения? – Рейчел Уикс сделала ей выговор настолько мягким голосом, что Пташка едва заметила высказанный упрек. – Ты спрашивала его позже или предпочла любоваться, как он все глубже увязает в трясине отчаяния?
– Он не заслуживает жалости. Ни моей, ни чьей-либо еще.
– Ты уверена?
Пташка задумалась. Конечно, она знала ответ, знала его всегда. Джонатан не заслуживал снисхождения – разве Рейчел, эта бледная копия Элис, только что не обличила этого человека, почти доказав его вину? И все-таки Пташка не проронила ни слова и молчала так долго, что время, когда еще можно было ответить, истекло. Тогда миссис Уикс взяла ее руку в свою и, прощаясь, крепко пожала, после чего пошла прочь, оставив на ладони у Пташки призрачный след своих теплых пальцев.
«С тех пор, как вы оба потеряли Элис». Слова Рейчел кружились вокруг головы, будто снежные хлопья, и морозной шалью опускались на плечи. «Нет. Это я ее потеряла. А он ее у меня забрал». Пташка взяла сыр и виноград и понесла наверх, в комнаты Джонатана, хотя ее никто не просил это делать, и очнулась, лишь когда поняла, что стоит перед ним. Он сидел в кресле, придвинув его к окну, рядом с которым Пташка в последнее время заставала его все чаще, повернувшись спиной к темной, захламленной комнате, чтобы вместо нее обозревать окружающий мир. Его лицо было освещено солнцем, взгляд устремлен вдаль. От входа к креслу тянулась цепочка грязных следов, рядом с которыми валялись сухие травинки и сырые осенние листья, прилипшие к сапогам во время прогулки. Когда он поднял голову и посмотрел на Пташку, та увидела, что его лицо спокойно и он почти готов ей улыбнуться. Она крепко сжала кулаки, и мягкая полуулыбка исчезла. Он внутренне сжался и приготовился к тому, что она может в него бросить все, подвернувшееся под руку. «А ты пробовала его спросить?» В ее мозгу тут же возникло множество вопросов, и от каждого начинало стучать в висках. Пташка яростно моргнула и попыталась сосредоточиться. «Почему ты ее убил? Как убил? Где спрятал труп? Как можно после этого жить? Почему бы мне тебя не убить?»
– Почему… – пролепетала она, и горло сжалось так сильно, что вопрос остался незаданным.
Снова пытаясь подобрать нужные слова, Пташка смутилась. Джонатан вцепился в подлокотники кресла, словно приготовился вскочить и убежать, но его взгляд был ясным. «Он не пьян. Интересно, когда я в последний раз смотрела ему в глаза и они были трезвыми?»
– Что… что вы сделали по дороге в Корунью и почему стыд вас мучает до сих пор? Почему вы сами себя теперь ненавидите?
Джонатан молча уставился на нее. Если он и понял, что Пташка прочитала его письмо, то ничем этого не выдал.
– Ты часто мне говорила, что я буду гореть в аду, – сказал он наконец. Пташка затаила дыхание. – Но я там уже побывал. Я его видел, и там не горячо. Там царит холод. Мертвецкий холод.
– Что вы хотите сказать? – прошептала Пташка.
– Ты прежде никогда не спрашивала о войне.
– Я… вы не хотели со мной разговаривать.
– Я вообще ни с кем не хотел говорить. До тех пор, пока миссис Уикс не заставила меня это сделать.
– Она… – Пташка перевела дыхание, не в силах понять того, что чувствует. – Она сказала, мне следует расспросить вас о том, что мне важно знать.
– И тебе важно знать именно об этом? Тогда ты должна выслушать мой ответ, – проговорил Джонатан.
Внезапно выражение его лица отбило у Пташки желание продолжать разговор. Ей захотелось заткнуть уши, но было уже слишком поздно. Джонатан глубоко вздохнул и с суровым видом начал рассказ:
– Прежде чем мы стали терпеть неудачи, было, конечно, и наступление. Оно началось осенью тысяча восемьсот восьмого года. Мы вторглись в Испанию несколькими колоннами. Силы наши были разобщены, снабжение никуда не годилось, карт не хватало. Проводники-португальцы сами плохо представляли себе, куда нас ведут. Эта кампания с самого начала была большой глупостью. – Он остановился и покачал головой. – Но приказ исходил из Лондона, так что пришлось подчиниться. Армию разделили на три части, чтобы она могла передвигаться скрытно от врага. Этим трем отрядам предстояло идти разными маршрутами и соединиться у Саламанки[83].
По слухам, даже командующий армией, сэр Джон Мур[84], отзывался о происходящем как о безрассудной затее. Небо было безоблачным, дороги сухими. Над армией висела плотная туча пыли, и у Джонатана появились дурные предчувствия. Он понимал: только чудо может помочь им дойти до Саламанки прежде, чем наступит зима и людей начнет косить голод. Огромные черные ночные бабочки являлись ему во сне и били беззвучными крыльями.
Пришпорив Сулеймана, он въехал на высокий мост, спешился и какое-то время сидел рядом с капитаном Саттоном, наблюдая, как мимо него движутся бесконечные колонны пехоты, всадников и фургонов. Большинство солдат были веселы. Наступление явно поднимало дух. До него доносились смех и обрывки песен, бой походных барабанов и пронзительные трели флейт-пикколо. Фоном для этих звуков, столь сладких для уха, были кудахтанье кур, мычание волов и скрип деревянных колес. Женщинам – солдатским женам, которые бросали в Лондоне жребий, чтобы получить разрешение следовать за мужьями, проституткам, прачкам, торговкам джином и просто разного рода любительницам приключений – было приказано ждать в Португалии.