И снова дождь... - Людмила и Наталья Корниловы
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если честно, то я сама растерялась от того, что совершила, все получилось словно само собой. Отчего-то вдруг (самое время, не иначе!) мне вспомнилась лекция по психологии, где профессор утверждал, что в критический момент сознание человека словно бы запускает некий механизм, который помогает справиться с опасной ситуацией, и ты делаешь то, на что никогда бы не рискнул пойти в иное время. Вот и сейчас, слушая, как Ананке стала колотить в дверь, пытаясь выбраться, я никак не могла понять, каким образом я умудрилась сделать то, что сделала…
Впрочем, сейчас было не до того, чтоб долго думать о случившемся, и, схватив свой рюкзак, а заодно и мешочек с золотом (вдруг еще пригодится!), я бросилась к мужчинам. К сожалению, дела у них были не очень: у Тимофея Михайловича оказались довольно глубокие раны на животе, но его в какой-то мере спас широкий патронташ на поясе, а вот у Крома были жутковатые раны на груди. Великим счастьем можно считать то, что не были задеты кровеносные сосуды, то, тем не менее, одежда мужчин была залита кровью. Немаловажно и то, что Кром и Тимофей Михайлович — оба были в сознании, что делало возникшую ситуацию не столь безысходной.
Коротко пояснив, что произошло (впрочем, рычание Ананке и ее удары в дверь были хорошо слышны), я вытряхнула из наших рюкзаков всю одежду, которая там была, и приложила ее к кровоточащим ранам, стараясь хотя бы таким образом остановить кровь. Конечно, ни о какой стерильности в данный момент и речи не шло, но сейчас главное — не допустить большой кровопотери. Под непрекращающуюся ругань Тимофея Михайловича Кром достал свою полупустую аптечку, сделал старому охотнику и себе какие-то уколы, а еще оба проглотили по нескольку таблеток. Все бы ничего, но в какой-то момент Ананке, поняв, что дверь не поддается, попыталась выбраться из оконца, и уже высунула из него голову и одно плечо. Судя по ее настойчивости, и по тому, что в доме уже почти наверняка все разнесено в щепки, красотка в состоянии выбраться наружу через окно.
— Ах ты, зараза… — простонал охотник, подтягивая к себе ружье, которое лежало неподалеку. — Ну, ты у меня сейчас схлопочешь…
Несмотря на раздирающую ее ярость, девица неплохо соображала, что к чему, а потому, увидев наставленное на нее ружье, сумела убраться из окна за миг до того, как Тимофей Михайлович спустил курок.
— Вот собака… — выдохнул мужчина. — Спрятаться успела, да и я промазал…
— А если она в другие окошки сунется?
— Они маленькие, а то, через которое эта зараза пытается выбраться — оно самое большое.
— Что будем делать?.. — спросила я. — Уходим?
— Нельзя… — покачал головой охотник. — Рано или поздно, но она выберется, и, судя по стервозному и мстительному характеру этой особы, обязательно отправится следом за нами. Отпускать нас живыми она не намерена. Речка узкая, извилистая, высокую скорость на ней не развить, так что эта зверюга на двух ногах нас легко догонит, прыгнет, и тут уж от нее никуда не деться… А, чтоб тебя!
Вновь грянул выстрел, и Тимофей Михайлович стал перезаряжать свое ружье. Понятно, опять мимо…
— Вот что… — через паузу обратился он ко мне. — Там, под крыльцом, есть две железные бутыли. Достань одну из них, ту, которая полная, а я к тебе подойду…
Признаюсь: вновь идти к дому, в котором бушевала Ананке, мне совсем не хотелось, но делать нечего. Добежала, заглянула под крыльцо (под которым хватало старого хлама), но две бутыли (литров на десять каждая), стояли первыми. Одна, и верно, была пустой, а вторая, судя по весу, заполнена наполовину. А еще от нее шел запах керосина…
Тимофей Михайлович (который еще пару раз стрелял в окно, не давая девице выбраться) согнувшись и с трудом передвигая ноги, пошел ко мне, забрал бутыль, отвинтил крышку, и запах керосина стал еще сильнее. Затем он размахнулся и бросил бутыль в дом. Правда, большого замаха у него не получилось, емкость упала на крыльцо, и из нее толчками стал выливаться бензин. Справедливости ради надо отметить, что какая-то часть пахучей жидкости попала и на стену.
— Вы что собираетесь делать?.. — ахнула я, когда увидела в руках мужчины зажигалку.
— А сама-то как думаешь?.. — пробурчал тот. — Еще скажи, что тебе ее жалко стало.
— Нет, я все понимаю, но это как-то… Не знаю даже, как сказать…
— Ты не знаешь, я тебе скажу. Тут тайга, а ее закон такой: или ты, или тебя, и жалость может выйти боком. Только так, а не иначе. Предпочитаю остаться без дома, но лишь бы от этой зубастой избавиться, потому как в ином случае нам не жить. Ты и сама это понимаешь, так что сострадание прибереги для другого случая. Кстати, не думаю, что эта змеюка погибнет — она даже из огня выберется. Удивляешься? Зря. Как я понял, у доченьки Илларионовича жизненных сил на двоих хватит, а то и на троих. Живучие, заразы, с такими, как она, так сразу и не справишься. Я не сомневаюсь, что она и отсюда полуживой вылезет, и к папаше своему отправиться, чтобы раны залечить и зализать.
— А если…
— Если помрет, то нам же лучше, да и народ из Раздольного может жить спокойно, а если эта красавица останется живой, то людей из поселка надо увозить до той поры, пока ее не поймают или не пристрелят — такие, как она, мстят до конца и обид не прощают… Все.
Подпалив от зажигалки намотанный на палку клочок ткани, Тимофей Михайлович бросил его в сторону зимовья, и огонь вспыхнул сразу же, запылало крыльцо и стена дома, та самая, на которой было окно. Ананке сразу поняла, что случилось, и до нас донесся ее визг. Впрочем, наблюдать за разгорающимся пожаром желания ни у кого из нас не возникло — хотелось только уйти отсюда. Закинув за плечи свой рюкзак, и стараясь не
