Другая жизнь - Джоди Чапмен

еще какая-то шумная вечеринка, чтобы раструбить об этом на весь мир?

Она поднимает взгляд, и в нем вспыхивает искра надежды.

– Это ты про свадебную церемонию? Можно просто расписаться, если ты так хочешь. Мне никакие толпы не нужны.

Мне предстоит снова ее разочаровать, и я чувствую укол совести. Но я уже порядком устал повторяться. Она знает, чего я хочу, но будто нарочно снова и снова подталкивает меня к тому, чтобы я сделал ей больно.

– Да дело не только в этом.

Лора с негодованием всплескивает руками.

– Ну ладно, – говорю я. – Представь, что ты меня убедила. Представь, что после многолетних уговоров сыграть свадьбу я наконец делаю тебе предложение. Неужели ты и впрямь будешь счастлива, понимая, что единственная причина, по которой я это делаю, состоит в том, что я устал от всех этих разговоров? Неужели ты захочешь, чтобы я переступил через себя?

Лора скидывает с себя мои руки и всматривается в мое лицо. Этот беспокойный, ищущий взгляд мне знаком – так на меня уже смотрела и она сама, и другие. Те, кто ищет ответов и слов, сокрытых во мне, вот только я совсем не уверен, что они у меня есть.

А где-то в чужом саду раздается радостный детский крик.

Несколько недель назад

Сам не знаю, что привело меня к ее двери, но пять пинт пива и бочка уязвленной гордости могут горы свернуть.

С Дэзом мы распрощались после последней кружки в «Фениксе». Он дошел до той опасной точки, после которой человек либо ударяется в сентиментальность, либо сжимает кулаки, но как бы там дальше все ни повернулось, в тот момент мне было не до того, чтобы ему подыгрывать. Я усадил его в такси и сунул водителю двадцатку.

Я остановился у ее дома на углу площади и посмотрел на часы на церковной башенке. Было уже за полночь, а с того момента, как она ушла из бара, прошло сорок пять минут. Свет в окнах не горел – казалось, за ними вовсе никого нет, но его могли выключить и по иным причинам.

Я пнул булыжник, выбившийся из мостовой.

Выхватил вейп и судорожно затянулся. Мне надо было срочно прийти в себя, и надежнее способа моментально разлить по жилам спокойствие не нашлось.

На вейп я перешел всего несколько недель назад, но уже понял, что ни в какое сравнение с сигаретами он не идет. И дело не только в непривычном потрескивании. Сигареты выглядят шикарно и напоминают о прекрасном прошлом, в них кроется нечто бунтарское и опасное. Джеймс Дин ни за что не стал бы позировать с вейпом. А грызть кусочек пластика – занятие печальное и убогое. Чувствуешь себя эдаким наркоманом без малейшего самоконтроля.

Я несколько раз обошел мощеную площадь, то и дело бросая на дом косые взгляды, на случай если за окнами начнется какое-то движение.

Где-то на пятом кругу из боковой улочки вынырнула фигура, и я сразу узнал Анну.

Я запнулся и ускорил шаг. Она притормозила, бросила на меня быстрый взгляд через плечо и поспешила к дому, и тут я понял, как угрожающе, должно быть, выгляжу со стороны.

Меня и самого это так ужаснуло, что с губ сорвалось хмельное «Эй!». Услышав его, она свернула к церковной ограде, нырнула в калитку и перешла на бег. Видимо, решила срезать путь.

– Эй! – крикнул я, бросившись следом. – Эй, Анна! Подожди!

Услышав свое имя, она испуганно оглянулась. Но, заметив меня, остановилась и, прислонившись к церковной ограде, закрыла глаза, тяжело дыша.

– Господи, – сказала она, прижав руку к сердцу. – Ты меня до смерти напугал.

– Это я, не бойся.

– Что ты себе вообще позволяешь?

– Я что себе позволяю? – Я распрямил плечи и втянул воздух, наполнив легкие до отказа. – А что себе позволяет твой хахаль, отпуская тебя домой одну во втором часу ночи?

– Уж в чем в чем, а в непорядочности я бы его на твоем месте обвинять не стала. Как тебе не стыдно кричать и увязываться за одинокой женщиной в темноте!

– Так значит, вы с ним и впрямь встречаетесь?

Анна сощурилась:

– Да пошел ты.

– Выходит, ты еще на меня злишься.

Она расхохоталась:

– Сам быть со мной не желаешь, но и другим уступать не хочешь!

Я сглотнул:

– Неправда.

– Да что ты? А что ты тогда тут делаешь?

– Ты не понимаешь, – возразил я, спрятав руку в карман.

– Ошибаешься. – Анна расправила плечи и пригладила платье. – Ты ночуешь в моей постели, говоришь, что хочешь быть со мной, что порвешь нынешние отношения, а потом вдруг передумываешь, но не находишь в себе смелости сказать об этом словами. Письменно или устно. Но не переживай – я прекрасно все понимаю.

– Тебе так только кажется, но это неправда.

Она вскинула руки в негодующем жесте:

– А может, это тебе только кажется, что мне что-то там кажется, а на деле я думаю совсем иначе? Ты вообще понимаешь, что люди не умеют залезать друг к другу в головы? Вот почему они изобрели язык. Чтобы делиться мыслями. Попробуй как-нибудь на досуге.

– Ты же знаешь, что я к тебе чувствую.

Она прижалась спиной к церковной стене и вздохнула.

– После двух порций пива Ник становится нежным, прекрасным, таким, каким мне его доводилось знать. Но есть и другой Ник – виртуоз избеганий и молчания, и он-то постоянно напоминает мне о том, почему у нас так ничего и не вышло. – Ее голос зазвучал тише, и она отвела взгляд. – Я-то всегда думала, что все дело в религии, но на самом деле еще до встречи с тобой я бросила все ради того, чтобы быть с человеком. И сделала бы это снова.

Сердце в груди болезненно сжалось, будто в него ткнули лопатой.

– Красиво получилось, как ни крути, – задумчиво улыбнувшись, продолжала она. – У нас все закрутилось в жару – в жару и заканчивается.

– Мне очень жаль, – сказал я.

Она посмотрела на меня с нежностью:

– В том-то вся и беда. Я знаю, что тебе и впрямь жаль. И ты хочешь выговориться, но не находишь слов.

Я потер лицо ладонями.

– Ты меня понимаешь как никто другой.

– Но мне уже не девятнадцать, Ник. А тридцать пять, черт побери, и у меня есть ребенок. Я уже не могу тратить годы впустую.

– Мне очень жаль.

– Да, ты это уже говорил. – Она глубоко вздохнула. – А знаешь, что самое гадкое? Помнишь, я как-то спросила тебя, подхватишь ли ты меня на руки и трахнешь ли у