Против ветра - Дж. Фридман

— Сколько мы еще тут просидим? — спрашивает одна из женщин. Голос у нее дрожит.

— Не знаю. Пока не достигнем договоренности.

— О Боже, не представляю, насколько меня еще хватит! — стонет она. — Я, того и гляди, потеряю сознание!

— Слушай, — говорю я, подходя к ней поближе, — это самое худшее, что ты можешь сделать!

— Я знаю, — хнычет она, — меня, как и всех, кто здесь работает, учили, что нужно делать в таких ситуациях. Но я ничего не могу с собой поделать, я страшно испугалась!

— Я сделаю все, что смогу, причем постараюсь как можно скорее. Все мы в этом заинтересованы. — Я похлопываю ее по плечу. — Не вешай носа, о'кей? Все будет хорошо.

Я отхожу от нее. Не хочу приближаться к ним, иначе они уцепятся за меня, как утопающий хватается за спасательный круг.

— Как они с вами обращаются? Воды и продуктов хватает?

— Разве при такой жаре можно есть? — спрашивает третья. — Хотя воду дали.

— Ведут они себя прилично?

— Вначале хотели нас изнасиловать, — отвечает Марта.

— И что, изнасиловали? Вами пытались овладеть силой?

— Нет. Один собрался было, уже сорвал с меня одежду и достал из штанов член. Но они его остановили. Твои парни.

— Ну что ж, если это самое худшее, что с вами произошло, считайте, что вам крупно повезло. Иначе вас изнасиловали бы восемьсот мужиков. А у некоторых из них СПИД.

Они сглатывают набежавшую слюну и начинают хватать ртом воздух, словно вытащенные из воды караси.

— Сейчас вам ничто не угрожает, — успокаиваю их я. — Люди, которые вас охраняют, гомосексуалисты, а это значит, заключенные хотят быть уверены, что с вами ничего не случится. — Я поднимаюсь с места. — Теперь мне нужно идти и браться за работу. При первой возможности я приду посмотреть, все ли у вас в порядке.

— Он спас мне жизнь, — говорит Марта. — Всем нам.

— Приятно слышать. Рад за всех вас.

За них я тоже рад. За моих четверых парней. По правде сказать, за них я рад даже больше.

Охранники ведут себя более запальчиво.

— Мы сидели и слушали, как они убивают стукачей, одного за другим, — рассказывает мне старший среди них, — и знали, что потом наступит наша очередь. Мы знали, нам придется не легче, чем им.

Мы сидим в кафетерии тюремного корпуса, где их держат с того момента, как вытащили из центра управления, от которого почти ничего не осталось.

— Эти рокеры спасли нам жизнь, — говорит старший. — Я нисколько в этом не сомневаюсь.

— Мы в долгу перед ними, — вторит другой.

Вот и говори после этого об изворотливости, немудрено, что при выборе посредников выбор заключенных пал именно на меня. Если бы я ответил отказом, эта тюрьма превратилась бы во второе Аламо[22].

Во время одной из пауз в переговорах я задаю Одинокому Волку вопрос, почему он это сделал, почему взялся навести порядок и спасти жизнь заложникам.

— Потому что я не хотел, чтобы убили меня самого, — без обиняков отвечает он. — Когда начинается такая заварушка, без толку гадать, чем она кончится. На третьи, четвертые сутки все уже готовы взвыть от тоски, какому-нибудь пареньку померещится, что ты посмотрел на него не так, как следует, вот он возьмет и порешит тебя! Черт побери, старик, у большей части этих парней не все в порядке с мозгами!

Как бы то ни было, я верю в силу организации. В моей организации есть правила поведения, мы все живем по ним и прекрасно себя чувствуем. А когда люди начинают нарушать правила, все летит к черту! Беда этих бездарей в том, что они никогда не жили по правилам, поэтому, бедолаги, здесь и оказались и будут сидеть до скончания века. Но, уважаемый господин адвокат, остальным эта затея пришлась не по вкусу. У них не было плана, понимаешь, о чем я говорю? А человеку нужно иметь план в жизни. Мой план в том, чтобы выйти отсюда живым и невредимым. Поэтому я и сделал то, что должен был сделать.

26

Перечень жалоб обычный, все то же самое. Пять тысяч лет ушло на то, чтобы разобраться, в чем тут дело, но о чем бы ни шла речь — об Алькатрасе, Острове дьявола или ГУЛАГе, — нам и по сей день не удается изолировать людей от общества так, чтобы не унижать их человеческое достоинство.

— Они должны перестать кормить нас этим дерьмом.

Пища.

— От него можно в два счета сыграть в ящик, год поел, глядишь, на следующий год ты уже на том свете! Мы — люди, и кормить нас должны как людей. — В мясе, которое собирались подавать к столу, были обнаружены вши (причем неоднократно). Кто-то из поставщиков продуктов, наверное, здорово наживается.

— Камеры слишком маленькие даже для одного человека. Если поместить в них двоих, там становится слишком тесно, а втроем там вообще находиться невозможно. — За прошедший год количество изнасилований и драк между сокамерниками возросло на пятьдесят процентов.

— Библиотека — вообще смехота. У них нет там даже книг по законодательству штата, не говоря уже о федеральном.

— Ты можешь хоть помирать, но к врачу на прием не попадешь все равно. — Численность больных СПИДом среди заключенных растет не по дням, а по часам, дело дошло до того, что вскоре может потребоваться отдельный блок для этих больных. Одна из главных жалоб — поместить больных СПИДом, черт бы их побрал, отдельно от остальных! Между тем с ублюдками, у которых проверка на СПИД дала положительный результат, обращаются хуже, чем с прокаженными. Они оказались в полной изоляции.

(Эпидемия этого заболевания привела к тому, что количество используемых шприцев сократилось почти до нуля. Наркоманы скорее предпочитали вообще отказаться от дозы, чем пользоваться нестерилизованными шприцами.)

— Они ждут, что мы будем придерживаться их чертовых правил. Но и у них есть свои правила, и они должны следовать им так же, как следуем им мы. Скажем, охранник не должен бить заключенного без всяких на то оснований, если у того прическа не такая, как ему нравится.

Перечень в общей сложности содержит восемьдесят две жалобы. Две трети из них — по мелочам, те раздражающие пустяки, которые бюрократы плодят годами, чтобы еще больше задурить людям голову. Я сразу же соглашаюсь, ставя под ними свою подпись. Остальные носят более серьезный характер: улучшенное питание, решение проблемы с переполненностью камер, более внимательное отношение к жалобам, прекращение практики покровительства отдельным заключенным со стороны охранников и представителей администрации. Более важным представляется пункт о том, чтобы заключенные не подвергались беспричинному наказанию только потому, что у кого-то, кто облечен властью, утром вышла размолвка с женой или детьми.

Короче, они хотят, чтобы за ними признавали чувство собственного достоинства, чтобы обращались, как с людьми, а не как с животными. Даже живя в клетках, они хотят, чтобы с ними обращались, как с людьми.

Всякий раз, когда в тюрьме происходит взрыв, причину нужно искать именно здесь.

Я все бы отдал сейчас за холодный «Мишлоб»! Мы не встаем из-за стола по четырнадцать, шестнадцать часов кряду. Несмотря на уступки, которые мне удалось отвоевать у губернатора, свободы действий я так и не получил. Да она мне и не нужна. Ведь это их тюрьма, им предстоит жить в ней еще долгое время после того, как я, грациозно поклонившись, уйду со сцены. К тому же я не имею права одобрять что бы то ни было, будь то материальные претензии или юридические тонкости, об этом не может быть и речи.

У меня есть возможность связываться с губернатором по прямому телефону. Не успел отзвучать первый гудок, как он берет трубку. Мы беседуем.

— Питание — не проблема, — заверяет он меня. — Более того. Я воспользуюсь этим инцидентом, чтобы привлечь внимание к проблеме коррупции среди поставщиков продуктов.

Душа, а не человек, чего не сделаешь ради своего доверенного лица, тем более что он помогает тебе зарабатывать очки!

С переполненностью тюрем сложнее.

— Добрые граждане нашего бедного штата сначала высказываются за вынесение приговора заключенным в принудительном порядке, — говорит он тоном, в котором сквозят саркастические нотки, — а потом торпедируют план выпуска облигаций для строительства новой тюрьмы, куда можно посадить всех преступников, от которых они так жаждут избавиться.

Странные перемены происходят с этими политиками, они могут вести себя как нормальные люди, но стоит им занять какой-то пост, как они тут же начинают говорить так, словно выступают по телевидению, даже если речь идет о частной беседе. Наверное, это приходит но всем привилегированным лицам. Могу представить, как, лежа в постели, некто обращается к жене: «Дорогая, я проанализировал все возможные варианты и, взвесив все „за“ и „против“, считаю целесообразным заявить, что сегодня вечером нам с тобой нужно трахнуться».