Знамение змиево - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Слыхал? – спросила баба Параскева, на заре вернувшись к себе в избу.
– Слыхал, – мрачно ответил Воята.
– Бабы опасаются нынче коров выгонять. Ну да Егорка управится, у него с лешим уговорено: сколько взять за лето, а больше не брать. Вот ещё… – неуверенно начала баба Параскева, помолчав. – Сидела я нынче с отцом Касьяном…
Воята, отрешённо смотревший в стену, вскинул на неё глаза. Неужто отец Касьян кое-что рассказал?
– Помни́лось мне… – опять начала баба Параскева, – будто батюшка-то наш… во сне не дышит.
Воята сильно вздрогнул. Это он уже слышал – от другой женщины, проводившей когда-то ночи близ отца Касьяна.
– Я думаю: охти мне, помер, что ли? Но пота смертного нет, тело тёплое, гибкое. Жилки бьются, сердце стучит, как есть живой – а только не дышит. А тут ещё чудовисчо воет где-то… Уж не знала, что делать – не то Богу молиться, не то за помощью бежать, да к кому тут побежишь? Потом вой стих – и батюшка, гляжу, задышал помаленьку…
Воята и баба Параскева смотрели друг на друга. Он и хотел рассказать то, что ему известно, но отчего-то не решался. И чувствовал: баба Параскева сама может рассказать кое-что, чего он не хочет знать.
– Уж не оттого ли Еленка сбежала от него? – добавила баба Параскева. – Кабы мой мужик во сне не дышал, я б точно сбежала.
– Вот что. – Воята решился и встал. – Поеду-ка я посоветуюсь… Если про меня спросят, скажи, поехал к Усть-Хвойскому монастырю.
Для поездки Воята взял попову Соловейку. Разрешения спрашивать не стал – к чему больного тревожить?
– Матушке Агнии поклонись от нас, – прошамкала старая Ираида, пока Воята седлал лошадь. – Проси, чтоб молилась о сумежанах…
Воята кивнул, но самом деле не собирался показываться на глаза игуменье – её ангел-прозорливец живо укажет, кто разбил попу лицо прямо в алтаре. Миколка – вот кто был ему нужен. Своей одной головой с делом не справиться. Раздумывая, кого бы позвать в советчики, Воята вспомнил: ведь это Миколка первым рассказал ему повесть о двух братьях, о том, как Плескач раздобыл «волчий пояс», сделал Страхоту оборотнем, а потом однажды не дал духу вернуться в тело и похоронил это тело ночью на росстани. Миколка не упоминал о том, что тот дух годы спустя завладел самим Касьяном, бывшим Плескачом, но едва ли он решит, что Воята забрался в алтарь, чтобы украсть напрестольный крест. Миколка ему поверит, это главное. И поможет избыть беду. Егорку Вояте не хотелось больше тревожить – близ него пробирала дрожь, хотя при той встрече, воодушевлённый радостью от Воскресения Христова, защищённый красным яйцом, Воята этого почти не осознал. Куприяну из Барсуков он опасался доверять слишком много, один Миколка с его мудростью и добротой казался надёжным помощником.
Хорошо набитая тропа для пеших и конных вилась вдоль берега Нивы на юг, к устью Хвойны. После Пасхи прошло уже почти две недели, лес по-настоящему зазеленел; полной пышности он ещё не достиг, но на солнечном пригреве вдоль тропы уже сияли в траве белые цветки земляники – будто земля, согревшись, открыла ясные глаза навстречу солнцу. Проезжая вдоль полевых наделов, Воята везде видел пахарей, лошадок, тянущих плуг. Борозду за бороздой, сперва вдоль поля, потом поперёк. На самых тёплых местах уже начали и сеять.
Светило солнце, пригревало так, что Воята распахнул суконную свиту, надетую вместо овчинного кожуха. Кожух он привязал к седлу – как знать, где придётся ночевать. Под ясным голубым небом с трудом верилось в недавние ужасы, и Воята, прикидывая, как будет рассказывать об этом Миколке, сам убеждал себя, что это не одна из сказок бабы Параскевы, не жуткий сон. Было и доказательство – ссадины на костяшках пальцев левой руки, какой пришлось засветить одержимому батюшке в скулу.
В ясный день, на открытом месте над рекой невозможно было чего-то бояться, все страхи казались надуманными. Однако теперь, когда Воята овладел собой, некие соображения стали связываться в единый узор. Еленка рассказывала: как ляжем спать, на дворе воет волк, а муж лежит рядом и не дышит. Это дух в облике волка выходил из тела и творил злые дела. Нынче ночью было то же самое: тело отца Касьяна лежало в доме без дыхания, а дух его гулял волком в закатном лесу позади жальника. Может, и задрал кого.
Воята огляделся с седла: впереди на лугу мирно паслись две коровы и с десяток овец, надо думать, из Видомли, на опушке никого. И всё же морозец пробежал по спине лёгкими ножками. Что если волчий дух может выйти из тела и сейчас, когда отец Касьян лежит больной и не ходит к Власию? И куда он направится, на кого нацелит железные свои зубы? Гадать долго не приходится. И Воята невольно подогнал Соловейку, спеша увидеть Миколку и рассказать обо всём человеку, на которого можно положиться.
Ни в какие деревни Воята не заезжал, даже несколько раз пережидал, пока пройдут дети, несущие в лукошках обед отцам в поле, и объехал через лес, чтобы не попадаться на глаза пастухам и пахарям. В полдень остановился, забравшись под защиту кустов, поел хлеба с салом, сидя на поваленном дереве, позволил Соловейке пощипать свежую травку. Потом тронулся дальше и удивился, как скоро показался впереди большой деревянный крест над отмелью, обозначавший начало тропы к Усть-Хвойскому монастырю. А до ночи ещё далеко, солнце лишь клонится к закату! Потом сообразил: ведь в первый раз он ездил сюда в начале зимы, по санному пути, а в ту пору и день короче, и незнакомый путь всегда кажется длиннее.
Проезжая мимо ворот монастыря, Воята перекрестился, сняв шапку, поклонился деревянной иконе Богоматери с маленькой Параскевой на коленях. Он уже так привык видеть эту пару святых дев, пречистую мать и дочь, что воспринимал их как должное и мысленно обращался за помощью.
Вот тропка к обиталищу Миколки. Сворачивая на неё, Воята ощутил трепет тревоги и надежды. Первая поездка по ней оказалась памятной: в тот раз он впервые сам увидел зверя с железными зубами, а потом – призрачную избу и Артемию в ней.
Если бы увидеть её снова! Пусть даже сперва придётся отбиваться от волка – топор тоже был привязан к седлу. С волнением Воята вглядывался в изгибы тропки за ветвями, надеясь приметить одинокую крышу на поляне. Покажись Артемия ему опять – он
