Красавица и генералы - Святослав Рыбас

На повороте дороги впереди сияли штыки колонны. Шли, не останавливаясь.

За неделю Нина отдалилась от своего возлюбленного и реже думала о нем. На каждом ночлеге у нее оказывалось слишком много дел, а когда дела заканчивались и раненые засыпали на соломе, она вместе с другими женщинами едва успевала умыться в сенях, и силы покидали ее. Перед засыпанием она вдруг вспоминала Ушакова. Устал? Сыт ли? Не заболел? И реальность ускользала от нее.

Екатеринодар, столь сладко грезившийся в начале похода, переставал манить.

Артамонов любопытствовал: как живут настоящие капиталисты? Правда, что они пьют и едят на золоте и все могут купить-продать?

В его словах таилось какое-то осуждение. Он прощупывал, насколько она с ними.

Нина могла сказать, что ее отец - доктор, что она недолго пробыла капиталисткой, но ей не хотелось поддаваться его осуждению. Да, она капиталистка! Она всегда хотела свободы. Оторвалась от родителей, не уступала шахту, готова была бороться.

- Что вам не нравится в капиталистах? - спросила она.

- Если мы все вернем назад, у вас будет ваш рудник, вы снова будете богатой, - сказал Артамонов.

- Вы хотите, чтоб я пошла по миру?

- Вы идете ради вашего рудника, а мы - ради отечествам, - сказал Ткачев. - Согласитесь, разница есть. Нам надо знать, кто рядом с нами.

- Да, ради рудника! - с вызовом произнесла Нина. - А ваше отечество...

- Что наше отечество? - спросил Ткачев.

- Сгнило ваше отечество! - сказала Нина. - Так же, как его защитникам полковник Матерно дает подводы. Вот оно во всей красе! А мой рудник давал уголь для обороны, пока такие патриоты, как Матерно, не довели все до развала... Поэтому, господа, прежде чем предъявлять претензия женщине, немножко подумайте. Даже офицерам думать полезно.

- Ладно, не сердитесь, - сказал Артамонов. - Нам еще идти и идти. И кто дойдет, один Бог ведает.

Ткачев промолчал, стал поправлять санитарные сумки, с которых сползла его нога. Он посмотрел вдаль на пологие холмы. Пора воевать, говорил его взгляд, нужен враг. Его шея покрылась розовыми пятнами. Из-под фуражки на висках торчали отросшие белесые волосы.

Шлепали, чмокали колеса. Обоз медленно полз к Лежанке, там уже начиналась Ставропольская губерния, земли Войска Донского оставались сзади.

7

По обозу пробежал слух: в Лежанке большевики. Село таилось за горизонтом. В небе над плоскогорьем как будто вспорота подкладка. Раскрылись бело-розовые облачка шрапнелей и полетели по ветру. Глухой гром орудийных выстрелов еще не тревожил. За первыми облачками поплыли новые. Ударили добровольческие пушки. Близко, за холмом, рванули взрывы гранат.

Обоз шел, не останавливаясь, прямо туда. Ткачев взял винтовку, передвинул прицельную планку. Улыбнулся.

Кругом небо и пашня. Слышны частый стук пулеметов и россыпь винтовочных выстрелов. Боя не видно, и поэтому он нереален. Выскочил слева разъезд красных, покрутился на холме и исчез. Из обоза успели вызвать тех, кто с винтовками. Больше некому защищать, все части впереди.

Обоз по-прежнему не останавливается. Лежат на бурой траве обочины два трупа, офицер и казак. Лица в сырой грязи, шинели набухли кровью. На шляху три ямы от гранат. Все поворачивают головы. У офицера рассечено как бритвой голенище сапога.

На холме перед спуском к реке обоз останавливается. Большое село с двумя церквами отделено рекой. Река уже вскрылась, в воде видны серые льдины. Мост. Все сходятся к мосту. Офицерская цепь идет, не ложась, прямо на мост. Вот остановились. Слева и справа медленно бредут по пахоте цепи Корниловского полка и юнкера. Сверху видно, как добровольцы охватывают с обеих сторон реку. Артамонов и Ткачев все понимают и обмениваются короткими фразами о ледяной воде и фланговом обходе.

Нина не понимает, почему цепь перед мостом залегла. Лежит. Обоз стоит. Солнце удлиняет тени подвод и лошадей. И вдруг впереди цепи вскакивает человек в белой папахе, бежит к мосту. Стучат пулеметы. Справа и слева над водой видны головы в фуражках, руки с винтовками. Правильная война. Красные в клещах.

С ревом и свистом скачет на мост конный дивизион. Сверкнули обнаженные клинки.

Пашня, река, пулеметы, мост, крики, выстрелы. Затихло враз. Только отдельные хлопки. Лежанка наша, Нина Петровна!

И тревожно, пусто на сердце. Что с Ушаковым? Что с Виктором?

Обоз спускается к мосту. Золотится, отражая солнце, вода. Бодро стучат копыта по настилу. И снова - чмокание по разжиженному чернозему. Слева и справа лежат человеческие тела. Один с поджатыми к подбородку ногами, с разрубленным плечом. В воздухе кисловато-медный запах крови. Второй на спине, с открытыми глазами, наклонил голову, блестят перерубленные белые хрящи шеи.

Возница дергает вожжи, подгоняет лошадей. Поскорее бы проехать.

Но на улице вдоль повыщербленного пулями забора - убитые в солдатских шинелях, среди них двое в офицерских фуражках. И от подводы к подводе передается:

- Наши!

Однако кто-то замечает, что на погибших офицерах нет погон. Значит, красные. Так им и надо!

* * *

Виктору вода была по грудь. Он рычал от холода и показывал, что не боится. На том берегу шли быстро, все были радостны и веселы, что удачно пробрались и теперь ударят с тыла. Из переулка выскочил усатый пожилой, кинулся к добровольцам.

- Товарищи!

Его тотчас пристрелили. Подбежали - хрипит, черными пальцами врывается в грязь. И взводный, усатый подполковник Бударин, опустил винтовку штыком вниз и на бегу ковырнул его в сердце штыком. "Зачем раненого?" - мелькнуло у Виктора. Пробежал дальше, хлюпая полными воды салагами. Убитый лежит с сухими ногами, а у живого ноги мерзнут. И как раз из переулка выбегает еще один усатый краснюк. Виктор бежал на него. Краснюк поднял винтовку. Что, стрелять хочет в Виктора? Но резко хлопнуло сзади три или четыре раза, и краснюк взмахнул руками, приподнялся на воздух и стал падать, выронив винтовку.

После взятия Лежанки на улицах добивали раненых - без стрельбы, штыками и прикладами. Пленных, среди них было несколько бывших офицеров, расстреляли возле кладбища: война на истребление, пленных девать некуда.

Виктор с тремя студентами вошли в брошенную хату и стали устраиваться на ночлег. Уже вечерело. В хате было сумеречно, тепло. В раскрытом сундуке бугрились скомканные кофты и юбки. Видно, в спешке хозяева что-то искали. Студенты скинули шинели, разулись и разделись донага. Черт с хозяевами! Важно, что печка теплая. Закутались в пестрое тряпье. Гимнастерки и сапоги разложили на лежанке сушить.

Виктор, улыбаясь, признался, как боялся идти к реке. Он чувствовал подъем духа оттого, что не струсил, что первый бой прошел так удачно, что все уже позади.