Внучка берендеева. Второй семестр - Карина Демина

И промокший, продрогший, Егор решился вернуться.

Матушка-то наверняка убедилась, что нет беды от ночного гостя. Да и гость тот убрался восвояси, а значит, все пойдет прежним путем.

Он добрался до поместья, голодный и продрогший, слишком грязный, чтобы просто войти в главные ворота. Егор представил, как будут смеяться, что тетка, что дочь ее, как выговорят матушке… и после будут поминать год, а может и того дольше, что, дескать, рожденный в грязи к грязи и стремится.

Нет, этакого ему не хотелось.

Он с легкостью отыскал дыру в старом заборе, куда и нырнул. Он пробрался в дом, потому как собаки вновь же признали своего. Собакам не было дела до людских интриг.

Он вошел темною махонькою дверцей, которую использовали кухонные девки… и там же услышал разговор:

— Ой, горе-то горе какое… — визгливый Полушкин голос Егор узнал сразу. — Ай, померла матушка, померла… ай, довели сердешную…

— Цыц, — велела тетка Мотря. Она стряпухою служила, а мнила себя и вовсе кухонною царицей, не меньше. — Услышат, вовсе сошлют…

— Небось, тапериче радые… извели хозяюшку, — Полушка говорить стала потише, хоть и была дурою, да, видать, не совсем. И в деревню возвертаться не желала. — А она-то… она, как чуяла… говорит, на, Полушечка, тебе платок за верную службу… красивый… с цветами шитыми… и еще золотых пять ажно… в приданое.

— Так и дала?

— А то… дала… — Полушка всхлипнула. А Егор прижался к стене, пытаясь унять сердце, которое ни с того, ни с сего в бег ударилось. И так стучало, громко, быстро, что в груди становилось больно. — И еще сховать велела, чтоб не отобрали…

— Сховала.?

В голосе тетки Мотри послышалась ревность. Оно и понятно, сама-то при доме с малолетства, а никто ей за работу и медяка не пожаловал. Тут же пять золотых.

— Агась… пока ховала, она-то и сгинула, сердешная. Ой, грех какой… грех великий… я прихожу, а она, стало быть, лежит… и белая вся, что простыня… и холодная…

— Брешешь!

— Вот чтоб волосья мои повылазили, если хоть словечко неправды сказала! — Полушкины рыжие космы были и без того редки.

— Покойники не сразу стынуть. А намедни жарень была, — тетка Мотря все ж не поверила. — Значится, брешешь ты, Лушка…

— Да чтоб… ледяная! Небось, потрава такая… хитрая… боярская… вона, Ганька в прошлым-то годе грибов волчьих нажрался, так его три дни полоскало, мучило. А тут легла и уснула. Быстро отлетела душенька, без мучениев… а хозяйка-то… я только роту раззявила, чтоб помогатых кликнуть… она ж тут как тут. И баит, мол, заткнися… и золотой сует.

— Брешешь!

— Да не брешу! Прям-таки и словечка вымолвить не успела… хозяин тож… к себе позвал, говорил ласково, мол, служила я хорошо. А что! Я и вправду хорошо служила. Вона, хозяйка ни разочка на меня не пожалилась… и туточки, значится, говорит, что вольную выпишет. За службу. Наградит… мол, померла егоная сестрица дорогая… ага… сердце не выдержало… как сынок ейный утоп, то и не выдержало.

Тетка Мотря хмыкнула.

А Полушка-то и тихо-тихо — Егор едва расслышал — добавила:

— Только не сердце этое… я знаю, у меня бабка сердцем маялась, так она и встати не могла. То колотится, то скачет. Ей и отвары не помогали. А у боярыньки нашее сердце здоровым было. Вона, кажный день по две версты гуляла… я упарюся вся, а она — ничего, только взопреет малость самую и то по жаре И сынок ейный не сбег. Сама спровадила. У меня ж просила одежку найти попроще чтоб. И хлеба. На кой ей?

— Не нашего то ума дело…

— А я так мыслею… тот мужичок, ну, который приезжал… он-то все у меня выспрашивал, как боярыня, здоровая ли, не жалится ли… не рассказывала ль чего… я-то дурою прикинулася…

— Тебе и прикидываться нужды нету.

— Злая ты, Мотря…

— А ты языком много треплешься…

Егор от стены отлип.

Матушка умерла? Этакое в голове его не укладывалось. Как она могла умереть? Она же… она здорова была, если бы болела, Егор бы знал, а тут…

— Он это… и про мальчонку спрашивал, как оно вышло, что утоп… я и сказала, что он до деревни сбегал частенько. Рыбачил с местечковыми… небось, решил, что и без их смогет.

— Утоп…

Кто? Егор? Разве он мог утонуть? Он с малых лет плавал, что рыба…

— И тую одежу ей принесли… она-то, навроде, обмерла… да только я хозяйку хорошо ведаю… сама и велела кинуть над омутом. Зачем от, думаю?

— Кура много думала и в суп угодила.

— А хозяева дочку свою в столицы собирают. Мужа ей нашли, бают. И Малушка тож поедет, она ужо сундуки перекладывает. Хвасталася, что ныне хозяева тканев всяких прикупили. И аксамиту, и шелку всякого… а еще лент… шитья…

…Егор отступил.

— …еще тело хозяйкино не остыло, а они уж про свадьбу думают… — Полушка вновь забылась, и голос ее звучал громко. Слышала бы ее старая ключница, всенепременно отправила б на конюшню, розгою разума добавлять.

Но ключница спала.

И весь дом спал.

И никто не помешал Егору подняться в матушкины покои, благо, комнаты ей отвели в старой, самой студеной части дома. Туда, если и заглядывал кто, то по нужде.

Раньше это казалось оскорбительным, ныне же Егор радовался: никто не помешает проститься. Он до последнего надеялся, что дура-девка ошиблась, или не она, а сам Егор. Что говорила Полушка вовсе не про матушку, а… про кого другого.

Про кого?

Он не знал.

Он вошел тишком.

Знал повадки старой двери, что имела обыкновение скрипеть, если отворяли ее быстро, без должного почтения. И пол тут тоже был говорливым, но ныне и он смолчал.

Не выдал.

Матушка, как водится, лежала в постели.

Сняли шелковое покрывало. Подумалось: тетка давно на него зарилась, да потребовать не смела. Исчез и ковер. И гобелены, матушкою из столицы привезенные. Небось, и шкатулку заветную прибрали, дорогой девочке в приданое. Только не налезут матушкины перстенечки на толстые пальцы.

Егору на цыпочках подошел к кровати.

Тело, укрытое белою тканью, было неподвижно.

Он стоял, казалось, долго, не способный решиться, убрать полог с матушкиного лица. А после зажмурился и откинул.

Она была красива.

И так спокойна, будто бы разом ушли неведомые прежние заботы. Исчезла складочка меж бровей, и улыбка печальная. Егор поцеловал матушку в холодный лоб и повторил обещание:

— Я сделаю, как ты просишь, — сказал он шепотом.

Из дому ушел тишком.

Он так и не узнал, догадался ли кто о том позднем визите. Он ведь мокрым был. Грязным. И следы оставил бы… если, конечно, не нашлось бы кого, кто следы эти прибрал.

Хотя бы Лушка, пять золотых отрабатывая…

Ей ныне Егор желал удачи, пусть бы сложилась ее нехитрая жизнь. Глядишь, и вправду вольную дядька справил. И дал меди на обзаведение, а там уж, с золотом, и Полушка завидною невестою стала…