Третья истина - Лина ТриЭС

Она подала крошечную ладошку Виконту, который с серьезной почтительностью ее пожал.

— Былинщиком стать — степенность нужна, где уж мне, пискле? А я баньку, баньку стопила, коврижек-гречишников напекла, вкусных, сдобненьких. На сале, с сахаром. Банька в садике, горяченькая, с полочком.

— Банька! Ух, попаримся. А, ребята? Мослишки прогреем, затрещат! — обрадовался Леха.

Баба Капа суетилась вокруг, вытаскивая рушники, мочалки и даже длинненький кусок мыла.

— Леша, Леша, соколик! Ну и здоров же ты росточком, верста коломенская, скажи, скажи, как братцев-то кличут?

— Викентий старшой, — без запинки ответил Леха, — Сашок — младший.

— И превратился он из Павла в Савла… — пробормотал Виконт себе под нос, но возражать не стал. А Саша задумалась о теневых сторонах жизни. После вагона, взрыва, дороги, кажется, ничего так не хочется, как помыться. А как? Будь она и вправду мальчиком, а то одной… Она не умеет мыться в «баньках». По дороге к дому она заглянула в освещенное окно каменной конурки с чем-то деревянным внутри. Даже непонятно, где там сидеть или стоять. Где краны, ванна? Ее, кажется, нет вовсе. Еще мыться после них… тоже не хочется.

— Виконт, я пойду в эту… баньку до вас двоих, можно?

— Ну что ты! Не справишься, да и застудишься по дороге назад. Холод. Принесу тебе воды в комнату. Здесь печь, — спокойно, как о продуманном деле, сказал Виконт и, отколов кусочек мыла, положил его на скамью.

— Ну, во! Обратно Сашка — сахарный! Чего Викентий, баловать-разнеживать, без него скучно! Веселый малец! Знаешь, че он мне о молниевых шибаниях излагал? Схватились бы за животики и полегли бы прямо тама. Это, грит, заоблачное лектричество, а Илья-пророк этому делу посторонний!

— Нет. Вы добрый, Алеша, но нам он не компания. Слаб. Лишим его этого удовольствия.

— Во, точно! Слабый, каши не доел. Точно Викентий про тебя выразился: слабак, грит, он, нам, богатырям, не компания!

— Вот-вот.

— Хлопот, грит, потом невпроворот будет! А знаешь, Викентий, таких еще козлячим молоком отпаивают в народе…

— Да, в самом деле, козье молоко! Как это я забыл? Здесь наверняка можно достать. Завтра займусь.

— А я на что, братишки? Да не останется в этой Балаклее того козла, чтоб я… А ты, Сашок, отсидися, слыхал, что Викентий сказал? Он, грит, как зачихает апосля баньки: чхи! чхи! — и в постелю на неделю. И чай с малиной и козлячим молоком ему, слабаку, в эту постелю давайте! Так Викентий и сказал, слыхал, Сашец?

— Вы читаете мои мысли, Алеша, и причем почти дословно.

— Ну, Лешка, — возмутилась Саша, — въеду я тебе в поддыхало за эту иронию, тут особой силы не надо. Сам говорил.

— Comme c'est intéressant! Alexandrine, encore une fois, s'il vous plait.[62] — Виконт остановился с ведром дымящейся воды.

— Че? Че? — поперхнулся Леха.

— J'ai compris, Paul, je suis désolée, j'ai dépassé les frontiers.[63]

— Ne me fais pas devenir une gouvernante,[64] Саша.

Недоумевающий Леха молча отбыл в баньку первым, захватив с собой все выданные им купальные принадлежности. Саша поглядела на воду. Холодно даже подумать, что придется раздеваться. Она пошевелила замерзшими пальцами, даже в тепле они у нее не согреваются:

— Фу, лягушка! — она растопырила пальцы перед большим, увешанным вышитыми полотенцами, зеркалом. — Ля-гуш-ка!

— Саша, — строго и укоризненно произнес за ее плечом Виконт, — да вспомни ты, наконец, что ты девочка, красивая девочка! Как ты себя называешь? При чем тут лягушка? Что за глупости?

Саша зарделась от стыда и от удовольствия и смущенно улыбнулась ему в зеркало.

— Ухожу. Приступай… — дверь за Виконтом захлопнулась. Она посмотрела на себя еще раз, пригладила волосы, покрутила головой из стороны в сторону, следя за тем, какое получается выражение лица. На Серафиму похоже? Как там она смеялась? Привлекательно, что уж говорить… Да, но вода же стынет…

Саша поспешно закрыла дверь на задвижку. В ее распоряжении был деревянный тазик, ведро горячей, большой горшок холодной воды и деревянный черпак. Она с упоением начала мыться тщательно, не торопясь, намыливая и обтирая себя оставленным ей под кусочком мыла носовым платком.

Какое удовольствие! И совсем не холодно! Ворвавшись в комнату, едва запоры были сняты, бабушка Капа подтерла, прибрала, зашвырнула на печь какие-то тюфяки и объявила, что Саша «должен» немедленно лезть на печку согреваться. Очевидно, версия о ее выдающейся хилости достигла и бабушкиных ушей через Леху. Саша впервые слышала, что печь можно использовать вместо кровати и ей это показалось весьма странным. Сначала она даже предполагала дождаться Виконта и проконсультироваться у него. Потом походила вокруг, заглянула в печурку, приоткрыла заслонку, встала на приступочку и исследовала верх. Нет, поджариться здесь нельзя. Приятно греет. Просторно… И она рискнула забраться наверх. От мытья и тепла ее стало клонить ко сну. Но она не давала векам сомкнуться. Ведь самое главное и приятное — впереди: рассказ об итальянском художнике. Ее здорово отвлекла от сна лепешка, которая исполняла роль обещанной коврижки. Правда, ни пышностью, ни излишней мягкостью творение Капитолины Карповны на деле не отличалось. Зато козье молоко появилось, не дожидаясь утра, и Саша узнала привкус, который Виконт заговаривал еще в Раздольном, расхваливая на все лады. Саша выпила молоко с большим удовольствием, так же как перед этим сгрызла большую лепешку.

Баба Капа долго возилась в комнате, допытываясь, в тепле или прохладе любят спать «ребятки» и сколько кому класть подушек под голову. Потом она исчезла в соседней каморке, а Виконт с Лехой никак не шли. Саша все-таки задремала немного и встрепенулась от Лехиных громогласных восклицаний:

— Н-е-е-т! Кваском наподдать жарку — это да! Дух идет! Водой че! Тут полнейшей лафы не достигнешь!!! А еще знашь, чего могу? Железную палку — в кольцо! И даже без поднатужки. Слышьте, а этот фокус-покус, как вы за руку меня скрючили, научите, а? Пожалыста! Подучите, как стать-то? Ну, Викеш, батька родный, подучи!

— В другой раз, сынок, Сашку разбудим.

— У-у! Вредный, ему, небось, втихаря показываете. Чтоб он силу против меня имел! Любимчик!

— Спите, Алеша. Завтра. Я обещаю, с тем условием, что вы обучите меня гнуть железные прутья в руку толщиной.

— Это не уговор, — взвился успевший улечься Леха, — а дурилка! Ежели кто по натуре маломощный …

Виконт засмеялся необычно весело и, судя по звукам, свалил Алексея.

— Обратно покус! — сокрушенно простонал Леха, — да где же это видано, чтоб не сила, а арихметика какая-то ломила?

— Скорее анатомия. Алеша, надо понимать, как устроены суставы, мышцы, сухожилия, нервы, есть множество уязвимых точек.

Виконт похлопал Леху по спине, явно отправляя ко сну. Тот скоро захрапел. Виконт же перекладывал какие-то вещи, и в темноте была четко видна его белая рубашка. Со дня начала пути он впервые оделся так.

— Виконт!

— Не спишь? — он подошел к печи и положил на нее локти. В свете луны, падавшем из окна, его волосы были совсем светлыми. Она погладила его по голове. Так захотелось, что преодолела страх, но он и не возражал:

— Спасибо. А теперь — спи.

— А Караваджо!? — воскликнула Саша.

— Караваджо? Разве я тебе уже не рассказывал?

— И вам не стыдно, Виконт? — Саша чуть не закипела. — Вы опять???

— А что, собственно такое? Стыдно? Почему? Ладно. Подвинься. — Он подтянулся и сел рядом с ней:

— О! Какой обзор! Парим над землей! Возвышенные мысли, они уже посетили тебя?

Саша подозрительно заглянула ему в лицо. Так и есть. Широкая ухмылка на губах, глаза весело поблескивают под приспущенными ресницами — не остыл еще от дурачеств с Лехой. Ну что за непостоянный человек! Вот, уже невозможно вернуть его к нужному настроению. Сейчас поболтает о пустячках и спрыгнет, сказав категорическое: «Спи!» И почему у него желание рассказывать возникает только в самые неподходящие моменты? Например, о Лувре и французских королях он рассказывал в трясущейся и подпрыгивающей на бугорках бричке. У нее просто переболталось все внутри, растрясло ужасно. И все-таки она жалела, когда они доехали до городка, Харцызска, кажется, потому что все кончилось: и рассказы, и его смех при каждом подскоке брички. Или, когда им пришлось провести на ногах три часа на вокзале, где людей было больше, чем муравьев в центральном муравейнике леса. Там Виконту захотелось вдруг поведать ей о Каспаре Хаузере, тайне его рождения и смерти. Сашу так захватило это повествование, что посадку в вагон она восприняла как досадную помеху.

Виконт, между тем, болтал с удовольствием:

— Печь! О! Наконец-то я, русский человек, сижу там, где мне полагается, — на русской печи. Предел мечтаний. Емеля! Этот молодой человек всегда был моим кумиром. А Илья Муромец? Тридцать три года на печи! Сколько грандиозных планов зародилось в этой позиции! Интересно, сидел ли на печи, набираясь силы, наш богатырь? Кстати, его не видно. Но слышно отлично. Алексей, повернитесь и закройте рот, как вам не стыдно, Вы же молодой! Не внемлет. Ну, я свой долг исполнил. Как там вьюга? Нет, вьюги, нет. Так, поговорим еще и о погоде. Есть умельцы, определяют по звездам, по небу, полету птиц… Я не из их числа… Ну что, уснула?