Две жизни - Сергей Воронин

— Во как Лизка приструнила беженца, — всплеснула шутливо руками тетка Дуня, — вот так бы вас всех, мужиков, надо.

— Окромя меня, — затаптывая окурок, сказал Степан Тихонов, — я сознательный. А ты с чего взяла, что данный товарищ — беженец?

— А как же не беженец, если к нам бобылем прискакал. Знать, дома своего нету, — ответила тетка Дуня.

— Аргумент. Хоть в КВН тебя, тетка Дуня. Но, однако, сам стоишь и дело стоит. Покудова.

— Так я принесу, — еще раз пообещала тетка Дуня, — а Лизку не слушай. Кто она тебе, чтобы слушать? Своей головой живи.

Вениамин Александрович вернулся к себе.

Елизавета с девушкой сидели в кухне. На постояльца они и внимания не обратили, продолжали свой разговор, громко, не стесняясь.

— Так когда же он свадьбу-то намечает? — заинтересованно спросила Елизавета.

— А он и не думает, — ответила девушка.

Из окна падал на нее ровный свет, от которого не бывает теней. Лицо у девушки было, как говорят, точеное, с большими глазами, чуть вздернутым носом и ровной строчкой белых зубов.

«Недурна, недурна», — отметил про себя Вениамин Александрович, проходя в свою комнату.

— Эх, Танька, Танька, — пожалела Елизавета, — хорошая ты девка, всем удалась, а только характеру у тебя нету. Мужика, а особо парня, надо в руках держать. Чтоб как телок за тобой ходил.

— А зачем мне телок?

— Это к слову. Но к слову верному, чтоб самой телкой не быть.

— Ладно, может, и наладится. Так-то ведь хороший он...

— Куда как хороший! Тебе уж, поди, двадцать будет?

— В мае.

— Ну, вон каки года. Другие уж ребят за стол сажают, а у тебя еще и солнышко не вставало.

— А что делать-то?.. Тут уж ничего не сделаешь.

— Не любит он тебя.

— Не знаю. То бежит ко мне, то нос задирает. То опять ласковый.

— Ласковый. Оходить бы его, черта, хорошим колом, тогда бы и взаправду стал ласковым...

Вениамин Александрович еле успевал записывать разговор. Сам, сам материал к нему шел! Чего же и желать лучшего. Теперь только бы еще парня повидать, и вон он — сюжетный узел. Накручивай и разматывай.

— Так заходите, тетя Лиза.

— Спасибо, милая. Только вон огурцы уж по третьему листу пошли, так с ними сколько делов. Ну-ко, сними пленку, да полей, да натяни, а их у меня шесть гряд.

— Ну, вечерком. Отдохнуть тоже надо.

— Приду, приду, а как же. Кланяйся матке. Приду, приду.

Татьяна ушла. Елизавета походила по кухне.

— Лександрыч, не спишь ли?

— Нет-нет, — закрывая толстую тетрадь, ответил Вениамин Александрович.

— Можа, чай вскипятить? Аль молока попьешь? А то уйду на огород.

— Молочка выпью. А кто это был? — выходя на кухню, спросил Вениамин Александрович.

— Танюшка. Хорошая девушка, а вот судьбы нет. Треплется с ей парень один, а жениться велит погодить. Парней-то мало, вот и выкобенивается: — Елизавета обернулась к окну, заглянула, — Ой, чего это он, дурной, делает-то! — вскрикнула она.

Вениамин Александрович тоже взглянул.

По дороге с трудом вышагивала лошадь, запряженная в телегу. К задку телеги была привязана за морду и рога крупная корова черно-белой масти. Она упиралась, мотала головой, вставала на дыбы. На телеге стоял здоровый мужик и со всего размаху хлестал лошадь концами вожжей. Та рвалась вперед, но ее сдерживала корова. Тогда мужик бил и корову и дико, безобразно орал, так что было слышно даже через двойные рамы.

— Прекратите! — выбегая на улицу, закричал Вениамин Александрович.

— Чего? — тупо взглянул на Вениамина Александровича мужик.

— Как вам не стыдно так обращаться с животным!

— Чего стыдно! Она, зараза, замучила меня. По пять раз со стада бегит на день. Какого терпежу хватит?

К ним подошел маленький, сухой, как подросток, старик. Поглядел на корову. По ее крупному телу волна за волной шла дрожь, а из широких темных ноздрей, пенясь, пузырилась кровь.

— Надо б прирезать, — неожиданно басовым голосом сказал старик.

— Ни хрена. Очухается, — ответил пастух.

— Сумлеваюсь. Снял бы веревку.

Веревка крест-накрест большим узлом туго затягивала корове голову.

— Сбегит.

— Теперь не сбегит. Теперь уж она вся тут, — сказал старик и примолк, обернувшись на торопливый стук мотоцикла.

К ним на красной «Яве» подкатил председатель колхоза, в кепке и галстуке, в резиновых сапогах.

— Так, — сразу поняв, в чем дело, произнес он, — сними веревку.

— Счас, счас, — с подленькой готовностью засуетился пастух, — только никакого терпежу не было, Василий Сергеич. То в лес убегает, то в кусты. Так я решил ее в стадо доставить, а она вон как... завалилась... — Пастух снял веревку, и тогда стало видно на переносье и скулах содранную кожу.

— Так. За зверство пойдешь под суд, — жестко сказал председатель. — Вы свидетели. — Он поглядел на старика и на Вениамина Александровича.

— Ты че, какой я свидетель, — тут же отказался старик. — Иду, лежит корова, а больше ничего не ведаю.

— А вы? — председатель посмотрел на Вениамина Александровича. На него смотрел и пастух тяжелым, подминающим взглядом.

— Я, собственно... Здесь посторонний, вообще-то... — стал разводить руками Вениамин Александрович..

— Понятно. И без свидетелей обойдемся. Освежевать. Кожу на склад. — И, сев на мотоцикл, председатель тут же дал газ и умчался.

— У, зараза! — выругался пастух. — Геннадий, принеси нож, — сказал он старику.

— Это можно, — ответил тот. Вениамин Александрович пошел домой.

— От дурной, ну и дурной! — негодовала Елизавета на кухне, — это ж надо так стянуть морду. Да ей и дыху не было. Самому бы носатому черту так скрутить. — И осеклась — в избу вошел пастух.

— Дай-ка напиться, — сказал он Елизавете и заговорщицки подмигнул Вениамину Александровичу.

— Бери сам да пей, — недружелюбно ответила Елизавета.

Пастух почерпнул ковш воды, напился и еще раз подмигнул Вениамину Александровичу.

— Верно, друже, сам не раз бывал в передрягах? — сказал он. — Молодца, что не встрял в это дело. Захаживай ко мне, если что. Мой дом в соседней деревне, третий справа, — и уже совсем приятельски подмигнул.

— За что это он тебя так нахваливал? — подозрительно поглядывая на постояльца, спросила Елизавета, как только вышел пастух.

— Не знаю, — резко ответил Вениамин Александрович и ушел в свою комнату.

«Черт знает что такое! — в раздражении думал он. — Чего еще не хватало, в сообщники зачислил... Да, вот она, жизнь, без всякой редактуры...»

Он долго сидел у окна в бездействии, думая о том, как все же жизнь полна всякими неожиданностями. И большей частью такими, которые совершенно не нужны ему как писателю. И на самом деле, зачем ему эта дикая сцена расправы с коровой? Напиши, и обвинят в натурализме, в искажении образа сельского труженика. А если он есть, этот пастух? Впрочем, типичен ли? Он есть, но он не характерен. Да-да, это все рецидивы прошлого... А корова?.. Черт, корова-то пропала. Ужасная, конечно, сцена. Натуралистична. Да-да, натуралистична. Так что уж лучше и не касаться ее. Да, лучше не касаться...»

Поуспокоившись, Вениамин Александрович раскрыл тетрадь и, глядя в окно, выходившее на огород, записал: «Сегодня тепло. Над цветками кружат бабочки. На небе ни облачка».

В последующие дни Вениамин Александрович занимался изучением труда на полях, на фермах. Побывал на птичнике. Ради досконального изучения заглянул в контору правления колхоза. Удивился, увидав среди лучших работников портрет Николая Медведева. Оказывается, он на пахоте перевыполнил норму на двадцать процентов. Вот тебе и на! А груб, непомерно груб!.. Подумал было потолковать с председателем колхоза о выполнении посевных работ, но отказался от этой мысли, понимая, что ему, как пенсионеру, вряд ли будет рассказывать председатель, а раскрывать свое инкогнито пока еще было рано. Впрочем, не так уж важно знать, как работают люди. Нужно другое — их характеры, взаимоотношения, психология. Поэтому надо больше расспрашивать Елизавету, через нее доходить до основного.

— Ох, и дотошный ты! — как-то рассмеялась Елизавета. — И все-то тебе знать надобно. Ну баба, чисто баба, да и то не каждая!

— Да ведь надо о чем-то говорить с тобой, — сказал Вениамин Александрович. — Ну, давай о грибах, о рыбе.

— А что о рыбе? Все ходишь, ходишь, а рыбы не ловишь. Где хоть пропадаешь-то?

— Да нигде, просто гуляю.

— Как барин все одно... А я вот гляжу на тебя, уж сколько живешь у меня, а чего-то из дому не пишут тебе.

— А чего мне писать?

— Как чего, письма. Или уж и думать забыли?

— Просто нет необходимости. Я написал, а им не обязательно, чтобы отвечать. Если что случится, сообщат.

— А может, и сообщать не о ком?

— Почему же не о ком? Я ведь сказал, у меня и жена, и сын, и даже внук.