Русский транзит 2 - Вячеслав Барковский

к курсантам, оживленно беседовавшим в сквере на скамейке.

- Почему я должна вас искать! - взорвалась она, смотря на их изумленные лица и ощущая внутри рвущейся по швам души своей что-то злобное и сладостно-мстительное.- Живо на разгрузку, бегом!

Курсанты с вытянувшимися лицами смотрели на людоедку. Не найдя никаких слов в свое оправдание, они встали и направились к контейнеру.

- И попробуйте мне только мебель поцарапать! Тогда уж я приложу все свои силы, чтобы ваши начальнички устроили вам сладкую жизнь!

Вы у меня из гальюнов вылезать не будете, уж я постараюсь!

Один из возмущенных курсантов хотел что-то ответить сверкавшей сумасшедшими глазами сумасбродке, но товарищ остановил его и от греха подальше утянул за собой к контейнеру: и правильно сделал. Скажи молодой человек сейчас хоть слово в ответ этой чокнутой бабе, она бы дикой кошкой прыгнула ему на грудь и загрызла б как пить дать, мща ему, несчастному, за все: за рухнувшие разом розовые мечты о высших сферах, за отставку мужа, за его отвратительную, погубившую ее прямолинейность...

- Дайте нам, пожалуйста, ключи от контейнера,- сказал один из курсантов деревянным голосом.

- Ключи тебе?! - возопила адмиральша, едва сдерживая себя и даже закрыв глаза, чтобы только не впиться в горло этому наглецу.- А это ты видел? - Она мгновенно соорудила своими маленькими пальцами внушительную фигу и ткнула ею снизу в нос курсанту, в изумлении вскинувшему к самому темени свои густые черные брови.- У вашего чертова адмирала ключи! У этого гнусного негодяя! - закричала она... и вдруг зарыдала, истекая целым водопадом горячих слез обиды, копившихся в ней эти полтора месяца после мужниной отставки.- Сбивайте замки,- только и сумела она выдавить из себя напоследок.

Плача навзрыд и при этом сладко страдая, она, то и дело падая грудью на перила и заламывая руки как героиня немого кино, медленно-медленно поднялась по лестнице в свою пустую квартиру и села посреди комнаты на табурет умирать.

"Сейчас они начнут вносить его пыльное барахло - эти ужасные кости и рога, и я умру. Сейчас втащат этого гадкого вонючего медведя, и у меня не выдержит сердце. Да-, оно разорвется, как только эти мальчики (Ах, им-то, молодым, что! У них, счастливых, еще все впереди!) внесут сюда эти гнусные резные табуретки с выжженными на них ее придурковатым адмиралом цветочками. О, подлец, подлец! Всю жизнь мою загубил он этим Заполярьем, этими невыносимыми снегами и вьюгами!"

- Куда заносить? - Услышала людоедка робкий голос одного из курсантов.

Нет, сил отвечать у нее уже не было, и она, лишь махнув рукой - а, мол, куда хотите,- вновь неудержимо зарыдала. Она рыдала, размазывая краску по лицу и уже ничего перед собой не видя, а они все несли и несли, со скрипом громоздили одно на другое... Вот уже топот сапог и натужное кряхтение стало доноситься из соседней комнаты: там опять что двигали, тяжело опускали на пол и со звоном переставляли... Во всем этом движении и гулком тяжелом звуке опускаемых на пол вещей было что-то нереальное, выдуманное и потому подозрительное.

Выплакав почти до дна все свои горькие обиды и боль унижения, людоедка тыльной стороной ладони стерла с лица влагу и раскрыла красные с распухшими веками глаза.

Великолепный итальянский гарнитур, которым людоедка когда-то восхищалась, листая иностранный журнал, огромная коробка с импортным телевизооом "Самсунг", коробки с видеомагнитофоном, стереосистемой, полупрозрачные упаковки с дорогими костюмами, норковая шуба и горностаевый полушубок, пожалуй, несколько великоватый для нее, хрустальная люстра из дворца - да-да, непременно из дворца, потому что только в Эрмитаже или в Лувре монарху и его близким могла позволить себе светить такая красота...

- Петенька, Петенька,- беззвучно шептали ее прыгающие губы, пока она, широко распахнув свои черные глаза, с сумасшедшей улыбкой переходила из одной комнаты в другую и обратно и все никак не могла насладиться этим блистающим великолепием, никак не могла остановиться.- Петенька, милый мой, дорогой. Кормилец ты мой, утешение ты мое...

Когда курсанты, завершив погрузку, отправились к себе в казарму, один из них, тот самый, который собирался было заступиться за себя и товарищей там, в сквере, качая головой, сказал:

- Эх, а я-то думал, адмирал - человек! А он - как все...

- Что как все?-спросил его товарищ.- Ворует, как все?

Юрьев увидел белого медведя - того самого, который до сих пор преследовал и мучил его во сне. Нет, конечно, тот, что был во сне, иной раз выглядел, как человек... Но Юрьев почему-то был уверен в том, что это именно его ночной преследователь, уже измучивший его. Странно было и то, что медведь всплыл как раз в том месте, где только что утонул Марсель - этот шекспировский злодей с тонкой улыбкой и дьявольски изощренным умом.

- Во, и табуретки здесь! - хрипло произнес адмирал, как и все остальные, до сих пор честно изображавший по-гоголевски немую сцену.- Резные!

Счастливчик тем временем усиленно тер затылок и удивленно смотрел то на резные табуретки, то на адмирала, подобно Счастливчику, чесавшего свое уже порядком облысевшее темя.

- Что вы хотите этим сказать, адмирал? - спросил Петенька подскакивая к адмиралу и чувствуя всеми своими нервными окончаниями, что вот-вот проснется и весь этот кошмар с мутагеном и грядущим Концом света рассеется с первыми лучами солнца, как дым.

- Ничего не хочу. Просто это мои табуретки.

- Как это ваши табуретки?

- А вот так: сам выжигал на них эти лютики.

- А медведь? - слабея всеми членами, тихо спросил Юрьев красного от возбуждения адмирала.

- И медведь мой. Чучело. Мичман один сделал в подарок на юбилей.

- Так, может, и контейнер тогда ваш? - тихо-тихо спросил Петенька, все еще боясь упустить такую удачу, такой счастливый случай, избавляющий человечество от скоропостижной и мучительной смерти.

- Выходит, мой... Погоди, парень. Там у меня еще кое-что плавучее было.- В этот момент на поверхность выскочили несколько оранжевых шаров.- О! Теперь точно мой!

- А что это, командир? - спросил Счастливчик, все шире улыбаясь своим щербатым ртом и шалея от радости, вдруг вплотную подступившей к его сердцу, совсем уже было впавшему в тяжкое уныние.

- Что-что... Буйки, паря. Не рыбак ты, парень,- сказал адмирал, глядя на щербатого Петеньку и сдержанно улыбаясь.

- Точно, дядя, не рыбак. Я просто очкарик! - Петенька подошел к Оксане Николаевне, до сих пор тихо стоявшей у водоема, и неожиданно крепко обнял ее.Ксюша, как хорошо! - сказал он, закрыв глаза.

- Где твои очки, Крестовский? - тихо прошептала Ксюша.

Петенька вытащил из кармана свои велосипеды и надел их.

- Теперь я вижу, что мир прекрасен! - сказал он и повернулся к Паше Колпинскому, о чем-то тихо беседовавшему с Юрьевым.- Ну, поделись с народом, спаситель, как ты здесь оказался?

- Как оказался... Я и сам не знаю. Ночью проснулся: чувствую кто-то сказал мне "Паша" и за плечо тронул. Вокруг - никого. Рядом только жена тихо дышит. Я опять лег, но заснуть не могу: все мысли какие-то страшные в голову лезут, все вертится в голове этот Красный Бор. Встал, оделся, вышел из дома. Тишина. Думаю, а что это я машину на стоянку не отогнал? Ну и поехал на стоянку... а приехал сюда. Шум двигателя услышал, и сам не знаю почему, побежал. Как раз успел: гляжу - Толик выстрелил и этот КамАЗ вдруг поехал... Я ведь и стрелять не хотел: не помню, как "пушка" в руке оказалась. Нет, не я его застрелил, кто-то через меня это сделал. Я бы не попал,- закончил сбивчивый рассказ Паша.- Ладно, вы меня не видели, я вас тоже. Поеду домой досыпать. Запомни, Петя, если что - у меня алиби: я всю ночь дома с женой спал,- сказал Паша и пошел куда-то в сторону дороги.

- Спасибо, Павлик! - крикнула ему вдогонку Оксана Николаевна.

- Не за что,- сказал Паша, обернувшись,- это моя работа. Ведь я же охранник!

- Не охранник, а хранитель.- Оксана Николаевна еще долго смотрела в ту сторону, куда ушел Паша Колпинский.

- Все, теперь - в порт! - скомандовал Крестовский.- На всякий случай поспешим.

- Теперь-то зачем спешить? - спросил Юрьев, ощущая в себе невероятную легкость.

- Все может быть. Как бы кто-нибудь еще не возжелал устроить нам всем Хиросиму или последний день Помпеи...

На заднем сидении спали, а бородач всю дорогу рассказывал о себе Счастливчику.

- Я ведь режиссер, а в прошлом литератор... Знаете,-он то и дело поворачивался к сосредоточенно борющемуся со сном Петеньке, словно проверяя, не спит ли тот, и улыбался,- то, что я делал прежде - такая ерунда, что даже говорить об этом стыдно. Я был мертв, то есть мне кажется, что я и не жил вовсе, хотя все в жизни имел... Но сегодня ночью я заново родился, родился тогда, когда этот КамАЗ поехал на меня, как раз в тот момент, когда понял, что меня сейчас не станет. И, знаете, мне не было страшно... Потом, когда все кончилось, я подумал, что смерть была явлена мне, чтобы я наконец родился. И вот теперь я родился. Я не хочу больше снимать кино, потому что кино - это иллюзия, за которой прячутся от жизни... А я хочу жить...- Он вновь посмотрел на Счастливчика, глаза которого уже затуманились смертельной усталостью.- Буду ли я теперь снимать кино? Нет, наверное, не буду. Хватит играть, хватит имитировать, все: надо жить! А, как вы считаете? - Бородач бросил беглый взгляд на Крестовского, который, открыв щербатый рот, спал как убитый.