Рота Его Величества - Анатолий Дроздов

Я подхватил ушастика на руки, и она залепила мне поцелуй, причем попыталась сделать это взасос.

— Настоящая вейка! — сказал я, отрывая от себя развратное чудище. — Маленькая, а туда же!

Женщины засмеялись и рванулись ко мне. В следующий миг меня заобнимали, зацеловали, а затем повели пить чай. Мы сидели в гостиной, беседовали, смеялись, маленькие веи и веечки сновали у моих ног. Они взбирались мне на колени, пытались отковырнуть пуговицы с мундира — словом, вели себя, как с отцом, заглянувшим домой после долгой отлучки. Я их не прогонял. Впервые с начала войны я чувствовал себя счастливым.

Назавтра мне позвонил Зубов и попросил зайти. Какие у Якова ко мне дела, я знал, потому облачился в парадный мундир, нацепил ордена и даже кортик с георгиевским темляком — полагался по форме. Будут фотографировать! Зубов занимался пиаром роты и меня лично. Если твой портрет продают за рубль и этот рубль идет сиротам и увечным, есть резон потерпеть.

За решетчатыми воротами казармы роилась толпа, состоявшая преимущественно из барышень, в ней мелькали какие-то личности с фотоаппаратами, от удивления я притормозил.

— С утра толкутся, ваше высокоблагородие! — сказал часовой. — Вас ожидают!

— Это он! Он! — зашелестело в толпе. — Сам Князев!

Я подумал, что с пиаром Зубов переборщил. Отступать было поздно.

«Гвардия умирает, но не сдается!» — приободрил я себя и шагнул за калитку.

Толпа подалась ко мне и застыла, преграждая путь.

— Здравствуйте, милые барышни! — сказал я. — Рад вас видеть!

— Господин Князев! — Из толпы вынырнул тип с блокнотом. — Правду говорят, что вы любите веев?

— Люблю! — подтвердил я. — Но веек — больше!

Толпа засмеялась.

— Раз уж все собрались, — сказал я, — сфотографируемся на память!

Предложение было принято с восторгом — фотографироваться в этом мире обожали. Репортеры с камерами засуетились, выстраивая публику. Я, понятное дело, оказался в центре и в первом ряду, чем незамедлительно воспользовался. Едва фотографы кончили щелкать, я помахал барышням ручкой и вскочил в экипаж. Преследовать меня не стали. Барышни окружили фотографов, те раздавали визитки, предвкушая доходы от продажи отпечатков.

— В госпиталь! — велел я кучеру.

Встреченный во дворе санитар позвал Улу. Она вышла и остановилась, не зная, как себя вести. Я улыбнулся и развел руки. Она подбежала и повисла на шее. Я осторожно чмокнул ее в щечку.

— Как ты? — спросил, ставя сестру на землю.

— Работы много! — пожаловалась она. — Раненых везут и везут. На минутку выбежала.

— Рик приходил?

— Он у Лены! — фыркнула Ула. — Совсем меня забыли. Рик не приходит, ты не приходишь, если б не Антон Витальевич…

— Лапин? — удивился я.

— Да! Он такой милый, обходительный! Приглашает меня в парк, в театр…

«Что еще ему делать? — приревновал я. — Мы там воюем, а он портянки считает!»

На Антона, впрочем, я сердился зря. Он рвался на войну, но я запретил. Нотариус не служил в армии, отправлять на фронт этого теленка было равносильно тому, что на убой. Антон мне был нужен живым. Других проходчиков в Новой России не имелось.

— Мне все девочки завидуют! — хвалилась Ула. — Братья — герои, кавалер — писаный красавец! Смотри! — Она указала на госпиталь.

Я обернулся. В окнах торчали женские лица.

— Илья! — сказала Ула, потупившись. — Давно хотела спросить. Ты не сердишься на меня за давешнее?

— Что было, то было, — ответил я. — Ты моя сестра, и я тебя люблю!

Она расцеловала меня в щеки и побежала к крыльцу.

Я сел в экипаж и скомандовал к Зубову. Я собирался попенять ему за усердие, но лицо полковника было хмурым, и я молча сел в кресло.

— Царь умирает! — сказал Яков.

Я не нашелся что сказать.

— Цирроз печени, водянка, — продолжил он. — Врачи говорят: неделя — самое большее!

Я вспомнил: об Алексее давно не писали в газетах, что выглядело странно: Верховный главнокомандующий! Хотя любой знал: реально командует начальник Генштаба.

— Грядет смута! — продолжил Зубов. — Наследника-то нет!

— Если кого из дочек? — предложил я. — Изменить закон?

— Ты их видел? — вздохнул он. — Без слез не глянешь!

Он замолчал, я тоже.

— Илья! — сказал он наконец. — Даже не знаю, как начать… Знаешь, что о тебе говорят?

— Разное! — предположил я.

— Люди считают тебя сыном Алексея!

Челюсть не отвисла у меня потому, что ее вовремя подхватили.

— Не знаю, кто пустил этот слух, — продолжил Зубов, — но ему верят. Целую историю сочинили! Будто бы царь охотился в северных краях, встретил там красавицу вейку, у них родился сын… Ты чрезвычайно популярен, едва ль не в каждом доме есть твой портрет. Веи спят и видят тебя на троне! Я уполномочен предложить…

— Ты охренел? — спросил я ласково.

— Если думаешь: сам придумал, то ошибаешься! Государственный Совет провел тайное заседание, меня уполномочили. Ты чистокровный ари, капитан гвардии, кавалер многочисленных наград…

— Яков! — сказал я. — Что за бред! Кто поверит, что я сын царя?

— Это не трудно! — возразил он. — Госсовет рассмотрит показания свидетелей, признает их достоверными…

— Обманывать нехорошо!

— Политика — сплошной обман! — возразил он. — Для пущей легитимности женишься на принцессе!

— Ты их видел? — спросил я. — Зачем мне эти слезы? И потом: кто женится на сестрах? Фараоны этим баловались, но они плохо кончили.

— Илья! — Он встал и заходил по комнате. — Подумай! Столько хорошего можно сделать!

— Не позволят! — возразил я.

— Кто?

— Те, кто уполномочил. Они ведь не предлагают избрать меня царем; обещают признать наследником. Это означает: на определенных условиях, причем, как следует ожидать, очень жестких. Государственный Совет Новой России — это Сенат эпохи Петра Первого, формируемый самим монархом. Веев там нет. Большинство сенаторов — родовитые ари. Перемен они не хотят и дадут мне это понять. А вот страна перемен ждет, если не провести реформы, веи разочаруются. Стоит кому-нибудь крикнуть, что царь ненастоящий… Мне выводить армию на улицы, стрелять в людей? Илья Первый Кровавый?

— Ливенцов говорил: ты не согласишься! — сказал Зубов.

— Гордей — умный мужик! Не забывай и о том, что на царство следует помазать. Митрополит Сергий знает, кто я, и откажет самозванцу. Гнилая идея! Я не участвую!

— Значит, смута! — сказал Яков. — Роды схлестнутся в борьбе за власть, стать царем захотят многие. А у нас война…

— Зачем нам царь? — перебил я.