Тропинка в зимнем городе - Иван Григорьевич Торопов

— Ясное дело, мог бы, умей он говорить… Но это — если мерить счастье только сытым брюхом. А человеку еще многое требуется кроме этого. Допустим, профессиональное удовлетворение, гордость своим умением — я, правда, бываю счастлив, когда вижу готовый добротный дизель, к которому приложил руку…

— Но ведь каждый день одно и то же! Сегодня — дизель, завтра — дизель…

— А я думаю, что большинство людей на земле изо дня в день делает одно и то же, — ответил Гена, насборив лоб. — Потому и приобретается опыт, мастерство, потому и есть у человека профессия.

— Но не скучно ли каждый день только и знать, что крутить гайки? — настырничал Максим.

— Да почему же только гайки? — пожал плечами Гена. — Дизель, или возьмем полный трактор, разве он из одних гаек да болтов складывается? Чтобы собрать его и сдвинуть с места — и чтобы дальше сам пошел, — нужно многое понимать в технике, тем более — в современной технике.

— И потому удовлетворение от этой работы, я думаю, испытываешь не меньше, чем ваш брат — газетчик! — вмешался Ким с горячностью, которая могла показаться и излишней. — Да ведь мы тоже газеты читаем и радио слушаем, видим, как некоторые из вашей братии статьи катают… работа — грубей, чем точильный брусок, и не слаще каравая из мякины. И людям от такого чтива ни холодно, ни жарко — ни ума, ни души оно не трогает… Развезут, бывает, на целый подвал про то, как тот же Геннадий Игнатов выполняет норму на сто пять процентов. А ему и самому читать такое скучно…

Жестковатой получилась тирада Кима. И он сам это понял, спохватился, но слова уже были сказаны, обратно их не вернешь.

На какое-то время за столом водворилась тишина. Потом Рудольф воскликнул весело:

— А что? Хотя и с пересолом сказано, но — в точку!

— Но ведь я и не утверждаю, Ким, что все газетчики счастливы своим делом, испытывают полное удовлетворение, — заметил рассудительно Максим. — Не каждый с душой относится к своему делу, а уж о творческом горении порой и речи нет… Эх, друг милый, если б ты знал, сколько приходится писать такого, к чему не лежит душа… вот самому неинтересно, а надо… Потому и спросил: интересно ли вам работается, живется?

«Да, зря я атаковал его с такой яростью, — подумал Ким. — Он, оказывается, человек умный, старающийся проникнуть в сердцевину вопроса».

— На этот вопрос двумя словами да с ходу не ответишь, — пришел Геннадий на помощь другу. — Конечно, мы не такие уж мастера до складных речей — нам бы лучше руками чего-нибудь пожмякать… — Он, рассмеявшись, несколько раз сжал и разжал свои некрупные жилистые кулаки. — Да вот начну хотя бы с такой мелочи. Иду я, например, по заводу — а он у нас сильно разросся, народу работает уймища! Иду я — и только успеваю здороваться. Все люди знакомые. И знакомство это не шапочное, привет и уважение — не формальные, а от души — будь то директор, будь то мастер… Подойдут, поговорят, расспросят. А ведь я, казалось бы, простой рабочий, невелика персона — но в том-то и дело, что на заводе простой рабочий — главная фигура. И этим я счастлив… уж поверьте, говорю совершенно искренне, железно говорю!

Николай Васильевич привстал за столом, протянул Геннадию руку, потряс от души:

— Очень ладно сказал, сынок! Очень ладно…

— А тебе, Ким, знакомо это чувство? — продолжал свои обстоятельные расспросы Максим.

— Мне? — Ким запустил пятерню в густые светлые волосы, взлохматил, огладил. Ему хотелось отмолчаться — боялся, вдруг опять что-нибудь не так скажется. Но все смотрели на него, все явно ждали ответа. Поэтому он заговорил осторожно, стараясь держать мысль на поводу: — Я на заводе еще сравнительно недавно. Не успел еще столько сделать, сколько Геннадий, чтобы чувствовать себя наравне с ним. Нет у меня еще такого опыта, как у нашего короля моторов Геннадия Игнатова, — впрочем, он поскромничал малость: ведь не простой рабочий, а бригадир…

— Ты давай о себе, о себе говори, — настаивал Максим.

— А я что? Живу, работаю, не жалуюсь…

— Значит, всем доволен — и ничего больше тебе не надо? Ведь однообразная это работа — сборка моторов, я знаю. Изо дня в день — одно и то же. А ведь даже на самых совершенных конвейерах люди в конце концов тупеют, выматываются от этого однообразия — больше двух-трех лет не выдержишь, — и их даже готовят к другим профессиям… Разве не так?

— Во-первых, у нас не конвейер, монотонности в работе нет: переходишь с операции на операцию, с узла на узел… Но дело даже не в этом. Мы понимаем, что очень скоро нас действительно заменят на этих операциях — и не другие люди, а роботы! — Ким оглядел сидящих за столом, определяя по взглядам, понимают ли его, верят ли его словам. — Да-да, это уже не научная фантастика, и даже не технические мечты, а просто реальная необходимость производства… Значит, скоро моей рабочей специальностью будет командование целой бригадой роботов, наладка их, расчет взаимодействия… Какой же технической грамотностью должен я обладать, чтобы выполнять эту рабочую функцию! Значит, придется учиться. Закончу вечернюю школу — поступлю в институт — на вечернее отделение…

— Не велики ли нагрузки? — спросил, усмехнувшись, Рудольф. — Ведь когда-то нужно и для себя пожить…

— Если попусту не разбазаривать время, можно успеть все, я уверен! На какой бы ты ни был работе — хоть на заводе, хоть в редакции… В сутках-то двадцать четыре часа. На работе из них — всего восемь. Да еще два выходных!.. Стало быть, я, рабочий, могу, как и все другие, пойти в библиотеку, прочесть любую книгу… Могу пойти в театр на любой спектакль, на выставку, в кино… А во время отпуска побывать где хочу — хоть у Черного моря, хоть на Памире… В прошлом году я ездил туристом в Чехословакию. А в будущем, вот подкоплю деньжат — и махну вокруг Европы… А что? — Ким победно улыбнулся.

— Погоди, погоди, — поднял палец Максим. — Все это очень увлекательно и вполне достоверно… Однако в твоих пылких рассуждениях я уловил, Ким, один определенный сбой… Итак, ты собираешься поступать в институт?

— Да, в индустриальный.

— Ну, хорошо, а с какими видами на будущее? Значит, все-таки убегаешь от рабочей профессии, хочешь стать инженером? Директором завода? А может, потом и министром?

— Директор завода и министр — не профессии, а должности, — заметил Гена.

— Я поступлю в институт, прежде всего, затем, чтобы изучить высшую