Влюбленные мошенники - Патриция Гэфни

– Что за истории?

– О, это были душераздирающие истории о трагических утратах, сиротстве, родительском пренебрежении, жестоком обращении, алкоголизме. Я рассказывал их совершенно незнакомым людям, Грейс, и они давали мне деньги. Я подделывал записки, объяснявшие мои школьные прогулы. Без ложной скромности, это были подлинные шедевры. В шестом классе я придумал себе такой сложный и тяжкий недуг, что не ходил в школу четыре месяца.

Грейс взглянула на него с уважением. Он взял ее за руку и улегся на спину.

– Мои детские пороки были довольно невинными. Мне хотелось ходить в кафе-мороженое, общаться с не-евреями, носившими шляпу-котелок вместо ермолки. Потом я связался с дурной компанией. Один из моих новых друзей научил меня искусству игры в наперсток.

– Ото!

– Вот именно. Это было начало конца моей невинности. Я прогуливал школьные уроки и целыми днями как проклятый играл в наперстки на Второй авеню, а по вечерам – прямо на улице под фонарем – просаживал свой выигрыш в кости. К тринадцати годам я понял, что в Нью-Йорке мне ничего не светит. Толкать тележку старьевщика или гнуть спину на какой-нибудь фабрике мне было не по нутру. Богатых евреев из Германии, обитавших в верхней части города, я презирал: они так старательно скрывали свое еврейское происхождение! Узнав, что какой-нибудь Ротштейн сменил фамилию на Ролстон, я начинал смеяться над ним вместе с остальными выходцами из России. И в то же время мне безумно хотелось стать настоящим американцем. В жизни у меня было три цели: выбраться из гетто, разбогатеть и спать со светловолосыми голубоглазыми шиксами[51].

– Что такое «шикса»?

– Шикса это ты, – усмехнулся Рубен.

– О!

– Если бы мне удалось получить приличное образование, я, может быть, и сумел бы найти верный путь в жизни, но моя чокнутая мачеха и мой собственный буйный нрав не дали мне такой возможности. И что же оставалось делать бедному еврейскому мальчику, не наделенному никакими талантами, кроме ловкости пальцев? Выбор был невелик. Я изменил имя и подался на Запад.

– Сколько же лет тебе было, когда ты уехал из Нью-Йорка?

– Четырнадцать. Мне понадобилось десять лет, чтобы добраться до Калифорнии. Здесь я уже два года.

– И чем .ты занимался по дороге в Калифорнию?

– Работал в барах, был золотоискателем…

– Ты был…

– Торговал недвижимостью. Обучал эмигрантов английскому языку.

– А ты не…

– Играл в карты на речных пароходах, перегонял скот. Был продавцом в магазине… кажется, это все. Ах да, однажды я работал администратором в гостинице.

– Ты забыл упомянуть о президентстве в Международном обществе любителей литературы, науки и искусства.

Он шутливо щелкнул ее по носу.

– Это было уже в Сан-Франциско, а ты спрашивала, чем я занимался по дороге.

– Ты когда-нибудь был женат? – спросила она, играя пуговицами на его рукаве, но старательно избегая встречаться с ним взглядом.

– Нет.

– Влюблялся?

– Однажды.

– И что же случилось?

– Она была слишком хороша для меня; пришлось ее отпустить.

Грейс кивнула с пониманием.

– Другими словами, ты струсил и сбежал.

– Я оказал ей услугу.

Рубен взял ее руку и поцеловал, мысленно удивляясь тому, насколько они похожи. Как просто в конце концов оказалось поведать ей свою историю! Теперь он уже не помнил, чего так боялся.

Грейс не сводила с него внимательного взгляда; ему пришло в голову, что она слушает его по-мужски: прямо, открыто, без стеснения, без жеманства. Но выглядела она очень женственно: золотистые волосы рассыпались по ее обнаженным плечам, кожа порозовела и светилась в пятнах солнечного света, пробивавшегося сквозь листья.

– Все это правда, Рубен? – осторожно спросила она. – Ведь уж теперь-то ты не станешь лгать? Прежде это не имело значения, но теперь…

– Я не солгал. Я бы не смог… в такую минуту. Они оба сели одновременно и потянулись друг к другу. Она прижалась губами к его уху и прошептала:

– Джонас Рубинский.

По всему его телу прошла дрожь – и не только потому, что от ее дыхания стало щекотно.

– Грейс Рассел, – прошептал он в свою очередь и почувствовал ответный трепет.

Их объятия стали еще теснее. Рубен не ожидал такой близости. В каком-то смысле это было даже лучше, чем заниматься любовью… Какой вздор! И придет же такое в голову! Что может быть лучше, чем заниматься любовью? Он оттянул ее голову назад за волосы и начал целовать так, что оба они задрожали.

– Живо, – прошептал Рубен, – снимай с себя все.

– Я хочу, чтобы ты сам это сделал.

– Ладно, но ты мне помоги. Дело пойдет быстрей.

– Да ты уже почти все снял!

Они вместе начали возиться со шнурками, завязками и крючочками. Ее легкое летнее платьице в цветочек казалось таким простым на вид, но на деле выяснилось, что в нем множество скрытых хитростей и ловушек для нетерпеливого любовника. А с бельем пришлось провозиться еще дольше.

– Давай сама, – снова предложил Рубен, и на этот раз Грейс не стала спорить: ей тоже хотелось покончить со всем поскорее.

– Представляешь, каково мне было, – признался он, не отрывая от нее глаз, – видеть тебя каждый день, смотреть, как ты ходишь, такая строгая и неприступная в своих красивых нарядах, и все это время знать, как ты выглядишь без них. Я уже начал с ума сходить.

Грейс, брыкаясь, освободилась от панталончиков и одновременно отшвырнула в сторону последний белый чулочек.

– Сам виноват, – бросила она в ответ. – Нечего было ревновать и дуться!

Господи, до чего же она была хороша!

– А ведь тебе это нравится, верно? Ты даже причмокиваешь, когда говоришь о моей ревности.

– Да, нравится! Просто обожаю говорить о твоей ревности! Мне не нравится другое: что-то уж больно много на тебе одежды.

Уже через полминуты он исправил этот недостаток. Они жадно поцеловались и покатились по траве, сплетясь беспорядочным клубком неизвестно чьих рук и ног. Когда клубок остановился, Грейс очутилась сверху. Она растянулась на нем, стараясь покрыть собой каждый дюйм, схватила его за запястья и завела руки ему за голову.

– Попался! – злорадно вскричала она. –Теперь не уйдешь – Сдаюсь на милость победителя. Что ты собираешься со мной делать?

– Нечто невообразимое. Для таких вещей даже нет названия.

Впрочем, она начала с довольно простого действия, для которого у него было название: с глубокого волнующего поцелуя. Она пустила в ход язык и зубы, заставив его извиваться под собой.

– Не двигаться! – грозно предупредила Грейс, выделывая всем телом сладострастные «восьмерки» у него на животе.

Потом она уперлась коленями в землю, выгнулась и предложила ему свои груди.