Тайнопись - Михаил Гиголашвили

— Что это у него? — спросил бес у Кома.

— Корень. Он всегда с ним. Острый корень дуба.

Бес хотел еще что-то спросить, но Кома вдруг сдуло в сторону:

— Вон они!

В ущелье входили воины. Они шли быстрым шагом. На плечах у них висели щиты. В руках зажаты топоры и дубины. Волосы собраны под обручами. На спины накинуты шкуры с полосами металла. Лица спрятаны под железной бахромой.

— Мы перебьем их! — уверенно сказал Ком, подрагивая от напряжения.

Первые воины, завидев шамана и Мамура, вскинули копья и с криками заспешили вперед, но налетели на невидимые стены кругов и откатились. Некоторые поползли по склону — обойти сверху странную преграду. Другие бились у кругов, но тщетно — топоры скользили, копья ломались, а дубины отскакивали, как от скал.

Шаман запустил кинжал, который пошел метаться в толпе, поражая направо и налево. Возникла давка. Кинжал увертливо вонзался во всё живое. Колотушка взмывала высоко вверх и стремглав падала на головы, дробя лбы и затылки.

Тут и брат Мамур метнул свое оружие. Корень разил врагов в глаза и шеи, заскакивал под бахрому, добирался до сердец, вспарывал животы. А Мамур ловко направлял зеркальцем снопы ядовитых лучей, от которых воины грохались наземь в судорогах и рвоте.

— Надо найти первого князь-камня — за ним пойдут остальные! — кричал Ком, виясь среди глыб.

Кинжал и корень не успевали разить, лучи скользили по трупам, а колотушка застревала меж телами. Вдруг бес разглядел над ущельем какое-то облако. Это были двойники врагов!.. Они тащились за своими телами и могли быть опасны в куче!..

— Их много! Нам конец! — завопил бес.

— Отгоним! — рычал Ком, вертясь над камнями и выискивая их притаившегося вожака.

Но двойники прорвали круг и напали на шамана. Мамур взвивался в воздух, зависал и лучами жёг двойников, но их было слишком много, они сгустились в массу. Шамана было почти не видно под их грудой.

И тогда бес понесся на помощь хозяину. С ходу врезался в двойников, приняв свой истинный облик. Выпустив клыки и когти, прижав уши, ощетинившись и воя, он начал крушить всё подряд. И вмиг стал недосягаем для топоров и дубин, скользящих по его хребту. Стрелы он отводил хвостом, а щиты разламывал в щепы ударами окрепших лап.

Воины в ужасе ринулись прочь. Топча раненых, кидались ниц и закрывались руками и щитами, чтобы не видеть разъяренного сатану. А он реял в воздухе, беспощадно истребляя всё, что приближалось к хозяину.

Тут сверху с гулкой руганью покатился князь-камень. За ним понеслись другие. Они летели вниз, глухо ударяясь о склон, отрывисто вскрикивая и увлекая воинов в ущелье. Поднялся вихрь. В воздухе летали кусты, носилась галька. С яростным ревом стали вырываться из земли деревья и корнями вперед обрушивались на врагов. Начался камнепад. С треском стали змеиться трещины в горах. Где-то зашевелился оползень и с оглушительным треском стали лопаться скалы.

Бес в страхе прижал уши, но хозяин крикнул ему:

— Ты в круге! Поклонись Барбале!

Камни с бранью и проклятиями увлекали всё на своем пути. Облако двойников начало вихрем сносить в сторону. И чем больше воинов летело в ущелье — тем сильнее и дальше уносило их двойников. На дне пропасти валуны давили, резали, месили, кромсали и добивали раненых, а песок и трава заживо хоронили тех, кто еще был жив.

— Поклонись Барбале! И будешь спасен! — еще раз прокричал шаман.

— Барбале, помоги! — возопил бес, кидаясь на землю и чувствуя, как оседает и рушится небесный свод, гремят гонги, бьется пламя, а шкура корежится, сползая и превращаясь в пепел.

Скоро всё было кончено. Наступила тишина. Клубилась пыль. Кряхтели деревья. Перекатывались последние валуны, прекращая стоны умиравших. Кинжал тихо гудел, остывая. Колотушка лежала бездвижно. Зеркальце с комариным звоном отпотевало, приходило в себя. И корень царапался, выбираясь из-под груды тел.

В одном кругу сидел потный Мамур. В другом шаман держал в руках какое-то голое розовое существо.

— Спасибо, Барбале! Твоя власть! — сказал наконец Мамур, похлопывая коня, который лизал его израненное плечо. — Врагов отогнали.

— И душу спасли, — отозвался шаман и погладил притихшее существо: — Назовем его Агуна!

Все были счастливы, кроме идола, который, шевелясь в котомке как связанная курица, дурным голосом что-то бубнил и недовольно ругался до тех пор, пока Мамур украдкой не пихнул его острым корнем. Тогда идол, огрызнувшись, смолк. И стало слышно, как плачет шаман и шепчется с солнцем Мамур.

Прошло пять веков, а ночи в пустыне Гареджи по-прежнему холодны и коротки: едва стемнело — опять светает. Искрятся разломы скал. В ямах свищут суслики. Шмыгают в крупитчатом песке жуки. Вылезают греться ящерицы, переглядываются малым оком, топорщат гребешки, зевают, дергают лапками.

На рассвете отец Давид ушел из своей горной пещеры к реке. Там, в развалинах древнего капища, объявился речной гад. Лани, приходящие к Давиду доиться, не раз уже со страхом лепетали, что какой-то дракон днями отсиживается в норе, а ночами ползает в одиночестве по берегу, недавно утащил теленка и сожрал с рожками и ножками. Давид не верил, думал, что пугливым ланям это кажется. Однако ночью ему был вещий сон.

«Иисус уж полтысячи лет среди нас ходит, а старые раны не дают покоя», — в сердцах думал Давид. Идолово капище следовало срыть сразу, как только братья начали обживать это пустынное место. Сравнять с землей! Выжечь огнем, а не ждать напасти! И вот явилась гадина и поселилась там, где когда-то с амвона пучили свои пустые глазницы каменные болваны и железные бабы…

А не Лукиану ли было поручено разметать вражий угол? Он-то скажет, небось, что до всего руки не доходят, всех истуканов не переколотить и всех бесов не перебить… Нет, лень людская — грех большой. Вот и расплата.

«А может, гадина и всегда там сидела, притаившись, а теперь, за грехи, выползла наружу?.. Хочет перерезать скитников?» — испугался Давид. Монахам нужна его защита. Нет, он не даст в обиду общину, ибо живет по вере своей: спасать и спасаться, не жертвовать жизнью вечной ради временной; а на земле трудиться — сухой лес корчевать, пустыню поить, часовни ставить, молельни складывать, монастыри строить, больных лечить…

Тут на дороге возник всадник в черной рясе, с бритой головой. На лбу и висках вытатуированы три креста. «А, Бубакар!» Всадник, не слезая с коня, сказал:

— Отец, к тебе спешил. Дай еще людей — не осилить ту глыбу, что в овраге нашли. Разбивать не хотим, а целиком вытащить не можем. Искал уже везде. Все заняты.

— Ты у Мириана спроси, если он в Саркине не уехал за красками, — ответил Давид. — Я слышал, к нему односельчане пришли, остаться у нас хотят. Пусть помогут. В работе проверишь, что за люди.

— А где большие телеги, на которых мы зимой дрова возим?

— Лукиан их спрятал.

— Хорошо, я у него узнаю. А ты далеко идешь? Можно с тобой? — спросил Бубакар.

— Нет. Я один должен. Иди по своим делам.

Бубакар ускакал.

А Давид пошел дальше, радуясь, что когда-то спас эту живую душу. Сейчас Христу молится, а ведь кто был? Язычник, варвар лютый! Даже его, Давида, хотел убить, когда они впервые встретились на заре: Бубакар охотился с соколом, а он стоял на ранней молитве. Вдруг куропатка к Давиду подлетела и квохчет, чтоб от хищника укрыл! А сокол — за ней. Но не порвал, а рядом сел и на Давида завороженно уставился. Давид попросил охотника не убивать птицу; тот, обозлившись, что гончий сокол испорчен, со словами: «Убью тогда обоих!» замахнулся саблей, но сила небесная удержала его руку — ни опустить, ни двинуть! Так, с окаменевшей рукой, кое — как сполз с коня и стал молить Давида простить его. «Не я, но Христос!» — тронул Давид его руку, которая тотчас ожила.

После этого Бубакар не отходит от него. Пришел жить с пятью сыновьями. На дальней горе, в седловине, его скит. Неистовый работник, истовый молельщик. Евангелия хочет переписывать, хотя грамоте не обучен. Давид обещал помочь, но учить грамоте не торопится: пусть с Христом в душе поживет, прежде чем за такое браться.

«Господи, прошу об одном: дай не рыбу, но сеть! Помоги одолеть речную гадину!» — думал он, сворачивая на боковую тропу.

Он был поражен тем, что узнал во сне от отца Иоанна. Оказалось, что он, Давид, встречался и был крепко связан с этим речным чудищем в прежних жизнях! Но срок их связки вышел, близок конец, один должен уйти навсегда.

Так вот почему сила небесная привела его сюда, в эту дикую пустынь, заставила искать пещеру, где они уже жили в других временах и обличьях!.. Недаром именно здесь повелел ему ангел ставить первый скит и укрывать сирых, бездомных, больных!.. Но как верить во всё это?..

«Может ли душа блуждать по телам до рая и ада? Как это понимать, отец?» — сомневаясь, спросил он во сне. Иоанн ответил, что только избранным душам уготовано прожить несколько земных жизней, дабы выполнить Божью волю: «В Святом Писании сказано: Адам жил 930 лет. Енос — 840. Мафусаил — 960… Так надо это понимать. Но знать свою участь не дано никому!».