Светлячок надежды - Кристин Ханна

Несколько месяцев назад, в июне, Пакстон вернулся поздно ночью из клуба под кайфом и сказал, что с Сиэтлом «покончено». Они собрали пожитки и на следующий день уехали с одним из новых друзей Пакстона в Портленд, где поселились в грязной, обшарпанной квартире вместе с тремя другими жильцами. Через неделю Мара устроилась в «Черную магию». Работа в книжном магазине отличалась от всего, чем ей приходилось заниматься прежде. Хотя по большому счету ничего не изменилось – весь день на ногах, обслуживаешь всяких ублюдков, домой приходишь поздно, получаешь гроши. Так прошло несколько месяцев.

И лишь десять дней назад Мара по-настоящему осознала, как ненадежна ее жизнь с Пакстоном.

В тот вечер она пришла домой и увидела приколотое к двери квартиры извещение о выселении. Толкнув незапертую дверь – замок был сломан, еще когда они въезжали, а комендант так и не удосужился его починить, – Мара увидела, что все жильцы сидят на полу в гостиной и передают друг другу кальян.

– Нас выселяют, – сказала она.

Ответом ей был дружный смех. Пакстон раскачивался из стороны в сторону и смотрел на нее остекленевшим, несфокусированным взглядом.

– У тебя есть работа…

Целыми днями Мара ходила словно в тумане; ее страх напоминал айсберг, холодный и твердый. Ей было страшно оказаться бездомной. Она видела уличных мальчишек в Портленде, которые попрошайничали, спали на ступенях крыльца на грязных одеялах, рылись в мусорных баках в поисках еды, а деньги тратили на наркотики.

И рядом не было никого, с кем можно было бы поделиться своим страхом. Ни мамы, ни близкой подруги. От осознания этого она чувствовала себя еще более одинокой.

А потом вспомнила слова Талли: «Я могу только любить тебя».

Эта мысль прочно засела в голове, и избавиться от нее было невозможно. Сколько раз Талли предлагала ей помощь? «Я не сужу людей. Я знаю, как трудно оставаться человеком».

Теперь Мара знала, куда идти.

На следующий день, ничего не сказав Пакстону, она позвонила на работу, сказалась больной, взяла последние несколько долларов и купила билет на автобус до Сиэтла.

У квартиры Талли Мара появилась в начале восьмого вечера. Долго стояла перед дверью, минут пятнадцать, не меньше, пытаясь собраться с духом и постучать. Наконец она решилась.

Никто ей не открыл.

Мара сунула руку в карман и достала запасной ключ. Отперла замок и вошла в квартиру. В квартире было тихо. Везде горел свет, а в гостиной тихо звучала музыка – из плеера Талли. Мара узнала песню – «Алмазы и ржавчина», – эту песню записала для Талли мама, когда заболела. Их песню. Талли-и-Кейт. Интересно, Талли когда-нибудь слушала что-то другое?

– Талли?

Крестная вышла из спальни, похожая на бродяжку – спутанные волосы, мешком висящая одежда, потухшие глаза.

– Мара, – сказала она и остановилась. Вид у нее был странный. Руки дрожат, лицо бледное. Она все время моргала, как будто не могла сфокусировать взгляд.

Она под кайфом. За последние два года Маре часто приходилось видеть людей в таком состоянии.

Мара сразу же поняла, что Талли не сможет ей помочь, эта Талли, которая едва держится на ногах.

И все же Мара попыталась. Просила, умоляла, уговаривала дать ей денег.

Талли была ласковой, и глаза ее наполнились слезами, но в конце концов она отказала.

От обиды и разочарования Маре хотелось плакать.

– Мама говорила, что я могу на тебя рассчитывать. Когда она умирала, она сказала, что ты мне поможешь и будешь любить меня, несмотря ни на что.

– Я пытаюсь, Мара. Я хочу тебе помочь…

– Если я буду делать то, что ты хочешь. Пакстон был прав! – Последние слова Мара выкрикнула.

Не дождавшись ответа Талли, она выбежала из квартиры. И только на автовокзале в центре Сиэтла, сидя на холодной скамье, поняла, как разрешить свою проблему. Перед ней лежал один из тех журналов, которые рассказывают о знаменитостях. Он был открыт на статье о Линдсей Лохан, которая во время испытательного срока после лечения попала в аварию на своем «мазератти». Заголовок гласил: «ЗВЕЗДА СОРВАЛАСЬ ВСЕГО ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ПОСЛЕ ВЫХОДА ИЗ РЕАБИЛИТАЦИОННОГО ЦЕНТРА».

Мара подобрала журнал, набрала телефон «горячей линии» и сказала: «Я Мара Райан, крестная дочь известной телеведущей Талли Харт. Сколько вы заплатите за историю о ее проблемах с наркотиками?» Она произнесла эти слова и почувствовала, как у нее похолодело внутри. Иногда сразу понимаешь, что поступил подло, совершил недостойный поступок.

– Мара? Посмотри-ка на это.

Голос доносился словно издалека. Она медленно приходила в себя, вспоминая, где находится: на полу в гардеробной Талли.

Ее крестная мать в больнице. В коме. Мара пришла сюда, чтобы найти «айпод» с любимыми песнями Талли, надеясь – всего лишь робко надеясь, – что музыка пробьется сквозь тьму и поможет ей очнуться.

Мара медленно повернулась и увидела Пакстона, который в одной руке держал недоеденный гамбургер, а другой рылся в шкатулке с драгоценностями Талли.

– Пакс…

– Нет, правда. Ты посмотри! – Он показал ей большую бриллиантовую серьгу. Даже здесь, в темной гардеробной, она сверкала всеми цветами радуги.

– Положи на место, Пакстон, – бесцветным голосом сказала Мара.

Он улыбнулся своей ослепительной улыбкой.

– Брось! Твоя крестная даже не заметит. Подумай только, Мара, мы можем поехать в Сан-Франциско, как и мечтали. Ты же знаешь, что у меня творческий застой. Это все из-за денег, из-за того, что их у нас просто-напросто нет. Как я могу сочинять, если ты на работе и тебя весь день нет рядом? – Он шагнул к ней, протянул руки, притянул к себе, призывно прижался к ее бедрам. Его ладони скользнули по спине Мары, сжали ягодицы. – Это может стать нашим будущим, Мара. – Его вызывающий взгляд пугал ее.

Мара высвободилась из его объятий и отступила. Кажется, впервые за все время она заметила его нагловатый взгляд, презрительную усмешку на тонких губах, изнеженные в безделье белые руки, вызов в его одежде.

Он вынул из мочки уха череп из черненого серебра и вставил на его место бриллиантовую сережку Талли.

– Пойдем!

Пакстон был так уверен в ней, нисколько не сомневался, что Мара не выдержит его напора. А разве могло быть иначе? С самого начала так всегда и было. В приемной доктора Блум она встретила красивого юношу, начинающего поэта с изрезанными запястьями, который обещал избавить ее от мук. Он позволял ей плакать в его объятиях, говорил, что его песни и стихи изменят ее жизнь. Объяснял, что резать себя – это нормально, и не просто нормально, а прекрасно. Она покрасила волосы, потом обрилась наголо, выбелила лицо. Потом ринулась за ним в пропасть, покинув привычный мир, и позволила тьме соблазнить и поглотить себя.