Падение Берлина, 1945 - Бивор Энтони

А за день до этого в восьмидесяти километрах от Мюль-розе наступающие соединения 3-й гвардейской танковой армии ворвались в Кёнигс-Вустерхаузен. Всего за шесть суток советские танкисты преодолели расстояние в сто семьдесят четыре километра. От передовых частей 8-й гвардейской армии Чуйкова, находящихся на северном берегу Мюггельзее, их отделяла цепь озер и каналов. Это означало, что остатки 9-й армии генерала Буссе оказались в фактическом окружении.

После получения информации о большой концентрации сил противника в Шпреевальде маршал Конев приказал командованию 28-й армии ускорить движение{651}. Части армии, посаженные на автомашины, должны были прикрыть брешь, образовавшуюся между 3-й гвардейской армией генерала Гордова, ведущей боевые действия в районе Котбуса, и 3-й гвардейской танковой армией генерала Рыбалко, наступающей на Берлин. Конев распорядился также усилить армию Рыбалко корпусом артиллерийского прорыва - "мощной кувалдой" - и зенитным дивизионом.

К вечеру 22 апреля три танковых корпуса армии генерала Рыбалко вышли к Тельтов-каналу - южному периметру линии обороны Берлина. Немецкие солдаты немало удивились, столкнувшись лицом к лицу с советскими боевыми машинами{652}. В донесении командования 3-й гвардейской танковой армии об этом событии было образно сказано, что советские танки свалились на голову немцам как "снег посреди лета"{653}. Германские линии связи работали настолько плохо, что штаб группы армий "Висла" ничего не знал об этом русском прорыве. Были предприняты отчаянные шаги для того, чтобы спасти хотя бы часть припасов, находящихся в складах на южном берегу канала. Однако, "даже когда русские танки находились на расстоянии всего в несколько сот метров от складов, - говорилось в отчете германской части, - их служащие все еще отказывались удовлетворять заявку на снабжение подразделения фольксштурма, находящегося на северном берегу канала, поскольку заявка не была заполнена по всей форме". Теперь вместо провизии фольксштурмовцам предстояло получить полновесную порцию огня из советских орудий.

Советский 9-й механизированный корпус вел бои за Лихтенраде, 6-й гвардейский танковый корпус захватил Тельтов, а действующий на его левом фланге 7-й гвардейский танковый корпус ворвался в Штаисдорф. Часть сил 4-й гвардейской танковой армии находилась уже в десяти километрах от Потсдама, а два корпуса генерала Лелюшенко, обходя Берлин с западного направления, прокладывали себе путь навстречу 47-й армии 1-го Белорусского фронта. Войска двух фронтов разделяли всего сорок километров.

Французские военнопленные из Шталаг-III, расположенного неподалеку от Тельтов-канала, грелись на солнце, наслаждаясь теплой весенней погодой, когда неожиданно услышали лязг гусениц и скрежет рвущейся колючей проволоки, опоясывающей их лагерь. "Примерно в пять часов вечера, - вспоминал один из французов, - появился первый русский солдат. Было видно, что он находится в хорошем расположении духа, но свой автомат он держал наготове. Солдат шел по краю дороги. Он даже не удосужился посмотреть в нашу сторону"{654}. Спустя некоторое время в лагере появились советские офицеры. Всем заключенным из СССР было приказано срочно построиться. Затем им вручили автоматы. По всей видимости, этих людей сразу же бросили в бой.

Другой французский военнопленный вспоминал, как он встретился глазами с подростком из гитлерюгенда. Его лицо было почти как у ребенка. Глаза мальчишки тоскливо смотрели из-под огромного стального шлема, надетого на голову. Парнишка из гитлерюгенда сидел в небольшом окопе и держал в руках фаустпатрон. Казалось, он нисколько не сомневается, что скоро этот окоп станет его могилой.

Быстро продвигаясь в северном направлении, танковые соединения 1-го Украинского фронта отрезали пути отхода многотысячным колоннам немецких беженцев. В повозках мирных жителей пряталось теперь немало германских военнослужащих, переодевшихся в гражданскую одежду. Те немецкие солдаты, которые все же прорвались по тылам 4-й гвардейской танковой армии на запад, немедленно разносили слух о скором приближении частей Красной Армии. В то время как целых три советских корпуса завершали окружение Берлина с западного направления, 5-й гвардейский механизированный корпус получил приказ наступать в сторону Эльбы, для того чтобы сорвать любую попытку 12-й армии генерала Венка пробиться к остаткам 9-й армии генерала Буссе.

Медсестра Рут Шварц, которая помогала эвакуировать больных детей из Потсдама, теперь работала в госпитале неподалеку от Беелитц-Хайльштеттена. 21 апреля она была поражена новостью о том, что русские находятся уже в Ютербоге, менее чем в сорока километрах отсюда. Немедленно решили раздать больным и раненым сухой паек, состоящий из шоколада, копченой колбасы и галет. Медсестры стали ночевать группами по четыре человека в каждой палате в надежде, что это может уберечь их во время прихода русских солдат. Их сердца трепетали от страха в ожидании встречи с красноармейцами{655}.

22 апреля до них дошла информация, что русские уже взяли Шёнефельд, до которого было всего десять километров. Старшая медсестра Элизабет фон Клеве, которая прибыла сюда с частью медицинского персонала и ранеными из потсдамского госпиталя, распорядилась об организации церковной службы и сама зажгла свечи перед алтарем. На службу пришли сотни пациентов, которые молились о спасении своей души. Когда они запели псалмы, по их щекам потекли слезы. У больных, раненых и медсестер оставалась лишь одна-единственная надежда, которая основывалась на слухе, будто Беелитц-Хайльштеттен объявлен интернациональной зоной под протекторатом швейцарского Красного Креста. Но эта надежда рухнула уже на следующий день, когда им сообщили, что русские вошли в Беелитц и там начались "грабежи, пожары и насилия". "Для своей защиты, - вспоминала Рут Шварц, - я приготовила маленькие маникюрные ножницы". Затем она и остальные медсестры продолжили свою обычную работу.

Советское командование не теряло бдительности в собственном тылу. Там существовали свои проблемы. То и дело поступала информация об отдельных группах немецких солдат, которые старались вырваться из окружения в западном направлении. Они уже долгое время не получали нормального питания и, отчаявшись, нападали на конные повозки и даже на отдельных красноармейцев, пытаясь завладеть хоть какой-нибудь едой{656}.

Несмотря на приближающийся конец войны, военнослужащие частей НКВД продолжали крайне подозрительно относиться к поведению и моральному облику красноармейцев. Так, в одном донесении присутствовала информация о чрезвычайном происшествии с поваром Марией Мазуркевич. Встретив офицера из дивизии, в которой она служила ранее, Мазуркевич села в его автомобиль и уехала. Этот случай рассматривался как дезертирство, и были приняты все меры к поимке девушки{657}. Добавим, что доклад о происшествии появился на фоне непрекращающихся грабежей, насилий и убийств. Но фактически никто не предпринимал никаких жестких шагов для предотвращения подобных явлений.

В это время из Москвы на 1-й Белорусский фронт вернулся Василий Гроссман. Фронтовая дорога привела его в Ландсберг. Внимание писателя привлекли дети, игравшие в войну на плоской крыше дома. И это все происходило в тот момент, когда германский империализм, как отмечал Гроссман, доживал свои последние дни в осажденном Берлине. Длинноногие, коротко остриженные мальчишки со светлыми челками были вооружены деревянными мечами и дубинками. Они прыгали, бегали и изображали боевые схватки. Гроссману подумалось в тот момент, что так будет продолжаться вечно. Это невозможно устранить из человеческой натуры. Но пессимистические настроения писателя вскоре развеялись. Он увидел Бранденбург, залитый лучами солнечного света. Кругом распускались цветы, благоухали сирень, яблони, тюльпаны, пели птицы. Казалось, что самой природе не было никакого дела до того, что в этот момент происходит с фашистским режимом{658}. На своем пути Гроссман повстречал колонну бывших военнопленных. Люди ехали на повозках, шли пешком. Многие из них толкали перед собой тачки или коляски. О том, что это были французы, писатель догадался по самодельному трехцветному флагу, развевавшемуся во главе колонны.