Странствие Кукши. За тридевять морей - Юрий Вронский

Изображенные подвиги, как водится у викингов, связаны прежде всего с морем. Но Оскольд и Дир ходили в походы и на степных воинов хазар, и на племена языка словеньского – на тех, кто не соглашался платить дань по доброй воле. И отовсюду привозили добычу: меха, кожи, мед, воск, жито, холсты и полотна, а главное, челядь – самый ценный товар.

После каждого похода Оскольд с Диром отправляли купцов-дружинников на Русское море, в Корсунь, торговать отроками и прочим товаром. Девок же их купцы везли сперва вверх по Днепру, потом по Десне, с верховьев Десны суда переволакивали на Утру, по ней спускались в Оку, а по Оке в Волгу, и уж по Волге плыли до Камского устья – в стольный город Булгар, на Холопий торг. Девки там ходом идут – только давай! А цена на них не в пример выше, чем у греков. И не мудрено: греки – христиане, а по христианскому закону нельзя иметь более одной жены. В Булгаре же главные покупатели – сарацины, им закон позволяет заводить четырех жен. А кому серебро позволяет, заводят и десять, и двадцать, и сто. Хоть тысячу. Не хуже, чем язычники.

Так или иначе, ясно одно: на сарацин девок не напасешься. В своих странах им уж негде взять, они и скупают, где только можно, ездят аж за тридевять земель. Ездят и скупают, понятно, не сами мужья-женихи, а скупщики-перекупщики. Вот кто наживает главные барыши! Но в общем-то никто не в накладе, все довольны. Кроме самих невольниц, конечно. Но кто же их спрашивает?

Теперь-то уж Киевским князьям нет надобности ходить войной на словеньские племена – все покорились силе, да и какая им разница, под кем быть: под хазарским каганом или под киевскими князьями? С некоторых пор киевские князья тоже стали требовать, чтобы их называли каганами, так что теперь и в названии нет разницы.

Ныне киевские князья по очереди объезжают подвластные земли полюдьем[154] – так много лучше уже хотя бы тем, что дело обходится без убийств и пожаров. Ну, а товар-то все равно отдай, правда, лишь то, что князьями же установлено с дыма. Пока один князь с дружиной по селениям дань собирает, а заодно кормится, другой князь Киев и княжескую власть сторожит.

Дань князья уменьшили по сравнению с хазарской – хазары брали с полян, северян и вятичей по серебряной монете да по беличьей шкурке с дыма, Оскольд же и Дир постановили брать с северян и полян по монете, а с вятичей – по шкурке. Разумному властителю незачем своих данников разорять. Зато, если князья кликнут людей в поход, недостатка в воинах у них не будет.

У торцовой стены, перед суконной завесой, на которой сходятся корабли для битвы, стоит широкая кровать – ширина ее больше длины. Тяжелые тесовые стойки справа и слева над изголовьем завершаются резными мордами страшных, нездешних зверей – это стражи, их обязанность отгонять от спящего дурные сны.

Неподалеку от кровати два просторных кресла, выдолбленных из толстых древесных стволов и украшенных снаружи резьбой – излюбленным варяжским змеиным плетением. Возле кровати, на одном из столбов, поддерживающих кровлю, на железных крюках висят шлем, кольчуга, меч, топор и щит. Ложницу освещает свет, струящийся из дымового отверстия, и, в помощь ему, два жировых светильника и ленивое пламя очага.

Именно сюда, по словам Вады, служанки приводят по переходу из женского дома убранную, причесанную и нарумяненную жену или наложницу – ту из них, которую Оскольд потребует. Но сейчас служанка послана за Кукшей – у Оскольда к Кукше важный разговор. Князь в длинной льняной рубахе без пояса, в мягких козловых сапожках, он сидит в кресле, на коленях у него маленькая светлоголовая девочка в длинном платье. Оскольд щекочет ей лицо и шею бородой, и она заливается счастливым смехом. Суровое сердце воина плавится, как жесткий бараний жир в светильнике.

Однако голова государственного мужа и в эти мгновения занята одной неотвязной мыслью.

Кукша не уплыл на север только потому, что хочет дождаться обещанных патриархом и царем вероучителей, с ними, возможно, приплывет его друг. После того, как вероучители приедут и окрестят киевлян, он отправится в словеньскую землю, где у него, может быть, еще жива мать.

Необходимо удержать его от этой безумной затеи. У Оскольда тоже, возможно, еще жива мать – на другом краю земли, в Ветреном фьорде. Что же из этого следует? Он должен бросить добытое с бою княжество, презреть славу, богатство, вернуться в Ветреный фьорд и сидеть там возле нее, промышляя рыбной ловлей и смолокурением? Променять стольный Киев на никому неведомое родное захолустье? Жалкая участь! То же ждет на родине и Кукшу. А вот и он!

В ложницу входит Кукша, он останавливается в нескольких шагах от Оскольда. Оскольд продолжает играть с дочерью, словно не замечая его появления.

– Тебе нравится моя дочь? – спрашивает он наконец, любуясь девочкой.

Кукша растерян, но все-таки неуверенно кивает. Князь встает, трижды ударяет деревянным молотком в медное било и велит появившейся служанке увести девочку. По уходе служанки с дочерью он берет из кучи заготовленных смоляных светочей один, зажигает его от жирового светильника, велит сделать то же Кукше, после чего откидывает за кроватью край суконного полотнища.

За полотнищем, оказывается, не стена, а продолжение покоя. Оба проходят туда и завеса падает на место. Перед ними посреди пола зияет провал.

Они спускаются в него по ступеням лестницы, вырубленной в толстой лесине, а потом идут по пещере. Местами ход чуть выше человеческого роста, а местами и ниже – приходится наклонять голову и даже сгибаться в три погибели. То справа, то слева ответвляются другие ходы. Наконец пещера немного расширяется и образует подобие комнаты.

В стены комнаты вбиты крюки, на них развешаны дорогие меха – соболя, бобры, горностаи, черные лисицы. Меха висят связками и в виде накидок, плащей и шуб. Бросаются в глаза великолепные собольи шапки с синим, алым и зеленым верхом, расшитым жемчугом. Вдоль стен стоят коробьи и скрыни. Оскольд все подряд открывает их перед Кукшей.

В одних лежат заморские ткани – паволочье, сукна, аксамит[155]. В других тускло поблескивают смазанные бараньим жиром мечи и боевые топоры. Перекрестья и головки рукоятей украшены литыми и чеканными узорами, рукояти обложены рыбьим зубом[156] или кожей, перевиты золотой проволокой, лопасти и обухи топоров изузорены серебряной насечкой. Это драгоценное оружие, его не обязательно брать с собой в походы.

В скрынях покоятся серебряные сосуды – кубки, блюда, ковши, какие-то затейливые чаши, скорее всего церковные, награбленные во время походов в христианские земли, – и великое множество тонких, как цветочные лепестки, серебряных монет, большей частью сарацинских.