Звездолет «Иосиф Сталин» - Владимир Перемолотов

– Может быть все же не ходить? – нерешительно сказал профессор, глядя в хмурое небо. – И так ведь все ясно…

Князь сочувственно отозвался.

– Нельзя. Надо ехать. Если они не увидят вас в цирке, то сюда никто не сунется. И некого мне будет брать за жабры.

…Когда львы убежали и униформисты в мгновение ока разобрали сетку, отделявшую хищников от зрителей он успел счастливо вздохнуть и снова замереть.

Как она испугалась, когда, когда этот полосатый наглец зарычал на дрессировщика! Она даже схватила его за руку и держала до тех пор, пока последний полосатый хвост не мелькнул за кулисами. Но и после этого она почти минуту приходила в себя, сжимая его пальцы. Спасибо тебе Господи, что дал человеку руки! И пальцы. И такую нежную кожу…

А тем временем на арене появился шпрехшталмейстер и громогласно объявил:

– Всемирно известный маг и престидижитатор! Личный друг Сиамского короля господин.

Голос замер, а затем волной обрушился на партер.

– Орландо!

В лучи прожекторов вступил невысокий сухощавый человек в плаще и цилиндре и начал свой номер.

Фокусы у него на взгляд мсье Форитира были так себе – голуби и зайцы из цилиндра, клетка с канарейкой из плаща, шарики, но присутствие мадемуазель Гаранской наполняло манеж таким очарованием, что фокусник казался настоящим волшебником. Дав публике возможность посмотреть на простые фокусы он сказал:

– Для следующего номера мне понадобится доброволец.

Голос раскатился под сводами шатра и улетел ввысь.

– Уважаемая публика, кто из вас хочет испытать на себе оккультный феномен полного исчезновения с последующим возрождением, разумеется?

«А вот интересно, – подумал Мсье Форитир. – она испугается, если я…»

Он поднялся, расправив плечи.

– Позвольте мне испытать судьбу, мсье?

Обежав половину зала, луч прожектора уперся в него, сделав их с мадемуазель Гаранской центром Вселенной. Орландо посмотрел на него, на девушку, так и не отпустившую его руки и, улыбнувшись, ответил:

– Боюсь, если вы исчезните, очаровательная мадемуазель рядом с вами никогда не простит мне этого.

Он посмотрел на свою даму. Она покраснела! Покраснела!

Мсье Форитир сел. Голова кружилась от счастья.

Взгляд фокусника обежал ряды зрителей.

– Позвольте пригласить вас, мсье…

Он протянул руку, указывая на зрителя во втором ряду.

– Не откажите, мсье…

Голос фокусника звучал тихо, но его слышал весь зал, каждый из сидящих.

– Извольте, – также негромко отозвался случайный зритель. Он поднялся и, прижимая руку к сердцу начал протискиваться на арену. А негромкий голос артиста кружил по цирковому шатру завораживая, и обещая чудо…

– Прошу вас зайти в эту кабину и задернуть штору…

– Чудес не бывает? – шепотом спросила мадемуазель Гаранская у своего кавалера.

– Плохих – нет, – также шепотом ответил кавалер, словно невзначай коснувшись губами розового ушка.

На глазах публики фокусник вошел в соседнюю кабинку. Разворачиваясь, сверху упал купол из черного шелка, расшитый звездами.

Барабанщик ударил дробь и доведя её до немыслимой частоты обрушил… Воцарилась тишина, длившаяся несколько минут и только где-то за кулисами тонко и высоко пропел горн.

Еще через секунду полог взвился вверх, освобождая реквизит, и из-за кулис побежали униформисты в десять секунд разобравшие ящики.

Зрители дружно ударили в ладоши.

Внутри никого не было…

Зал неистовствовал.

– Успокойтесь господа! – поднял руку шпрех. – Представление продолжается.

Нарочито замедленно он вытащил из-за спины огромный черный пистолет, поднял дуло вверх и нажал курок…

Грохот выстрела словно выключил звук. Стало тихо, и в этой тишине на арену сверху спустился ящик, опутанный цепями. Вездесущие униформисты в момент сняли железо и оттуда вышли оба героя.

– Плохих чудес не бывает! – убежденно повторил мсье Форитир…

…Три часа спустя перед гостиницей остановился автомобиль и из окна высунулось медное жерло горна.

– Давай!

– Момент.

Федосей подвигал горн, выбирая позицию поудобнее. Ему хотелось, чтоб труба смотрела прямо в профессорское окно, чтоб звук по прямой линии полетел профессору прямо в уши и чтоб никто другой…

Горн призывно вскрикнул, оповещая мир, что пришло время превращений…

… Профессор проснулся, словно кто-то толкнул его.

Странное, ранее не испытываемое ощущение, словно его насквозь продувает теплый ветер возникло и пропало. Неосознанный, дикий страх накатил волной и тоже скрылся где-то, застряв только в кончиках пальцев, вмертвую вцепившихся в чью-то шкуру… Шкуру? Доннерветтер!

Ослабив хват пальцев, он не решаясь открыть глаза пощупал то, за что держался, и облегченно вздохнул. Одеяло! Просто одеяло… Он в кровати…одеяло.

Осознав это, он проснулся окончательно.

Ночь пока и не думала превращаться в утро, но того света, что просачивался сквозь жалюзи, ему хватило понять, что эта незнакомая комната. Даже темнота тут была незнакомой, пронизанной светом далеких электрических огней.

Он хотел позвать кого-нибудь, но вовремя передумал. Это ведь неизвестно еще кто придет. И с чем.

Профессор отбросил в сторону одеяло. То, что он оставался самим собой, сомнений у него не было, но пижама. Пижама опять-таки оказалась не его.

Стараясь не скрипеть пружинами, он встал, подошел к окну… Нет. Это, конечно не Свердловская пусковая площадка и даже не родная Германия. За стеклом, полуоткрытый по поводу теплой ночи вызывающе выставив напоказ своё уродство, переливался огнями обрубок Эйфелевой башни.

Не понимая, что произошло с ним, почему в голове не осталось подробностей, оттолкнул створку. Скрип, разогнав тишину, впустил в комнату обрывки далекой мелодии и знакомый голос:

– Профессор! Герр Вохербрум! Профессор! Где вы там?

Не веря собственным ушам, он наклонился. Внизу, как раз под фонарем, стояли его старые знакомые из СССР и махали руками.

Определенность старых друзей была предпочтительней новой пижамы, и профессор, тихонько одевшись в без сомнения свою, но опять же незнакомую одежду, спустился вниз. Прижимаясь к стене, он спустился в мраморный вестибюль, заставленный розовыми кустами. Зал оказался пуст. Только рядом с входом в окружении цветочных композиций дремал ночной портье. Профессор крадучись сделал несколько шагов и сообразил, что осторожностью выдаст себя. Несколько раз вздохнув, он расправил плечи. И кося взглядом на портье пошел к двери.

Он ждал вопроса, может быть окрика, но сонный портье проводил его безразличным взглядом.

А вот у авто его ждала горячая встреча.

В полной тишине профессора обнимали, хлопали по плечам, настойчиво подталкивая к машине. Он и сам в ответ обнимал, хлопал ладонью (он давно заметил, как русские любят это делать) и двигался, но его распирали вопросы.

– Господа… Товарищи! Товарищ Федосей! Что случилось? Что со мной? Я ничего не помню…

– Потом, все потом… Ульрих Федорович, – ласково, чуть не со слезой в голосе говорил товарищ Федосей. – Сейчас нам отсюда убираться следует.

– И как можно быстрее, – добавил Дёготь, левой рукой похлопывая немца по плечу и не решаясь отпустить рукоять нагана правой. – По дороге все расскажем, как по вам классовая борьба ударила.

– Классовая борьба?

Немец от удивления остановился.

– Именно.

Федосей задвинул-таки его в машину.

– Ну ей Богу, профессор, не задерживайтесь.

Напряженное лицо его, наконец, расслабилось и на губах появилась привычная профессору улыбка.

– Тут ведь сейчас и стрельба случиться может…

Взревел мотор, «Ситроен» прыгнул в Парижскую темноту.

Счастливо вздохнув – все-таки появилась определенность в его жизни, профессор с надеждой спросил:

– Куда мы теперь? В Москву?

И с облегчением услышал.

– Конечно. Только сперва одно дело сделаем. Надо ваш аппарат назад в СССР вернуть.

Эта новость сразу сделала профессора серьезным.

– Аппарат? Его угнали?

Он поднял брови.

– Это не возможно…

– Возможно, – с переднего сидения ввязался в разговор Дёготь. – Все возможно. Ежели умеючи взяться, да все спланировать…

– Кто? – сурово спросил профессор. – Кто этот мерзавец?

Дёготь быстро переглянулся с Федосеем. По лицам пробежали отблески электрической рекламы.

– Вы его профессор, не особенно ругайте, – сказал водитель. – У угонщика, считайте, и вины-то настоящей нет.

– Как это нет? – всплеснул руками немец. – Это же кража! Взять чужое…

– Он не ведал, что творил.

– Да и особенно чужим это не назовешь.

– Кто он?

– Да не «он», а вы. Вы, профессор…

Несколько секунд Ульрих Федорович смотрел, никак не меняясь в лице, а потом уголки губ слегка опустились вниз.

– Стыдно, товарищ Малюков! Стыдно вам должно быть. Пусть я и болен, и возможно что-то не помню…