Ефим Сегал, контуженый сержант - Александр Соболев

Надя молчала.

-    Не знаешь? Отвечу за тебя. Товарищ Дубова, как тебе известно, умнейший человек, кристально чистый большевик, предупредила меня: «Мария, смотри за Сегалом! Смотри в оба! Он был тяжело контужен на фронте, и как следствие - порочный максимализм. Кроме того, он почему-то беспартийный, стало быть, политически близорук. Но, с другой стороны, Сегал - толковый, квалифицированный газетчик. Этим он нам несомненно ценен». Такую же характеристику твоему мужу дала от имени райкома инструктор товарищ Великанова... Надеюсь, ты догадалась, зачем я тебе этот говорю?

-    Не совсем, - призналась Надя. Она действительно не вполне понимала, чего добивается от нее Щукина и хотела заставить ее высказаться определеннее.

-    Не совсем, говоришь? Хорошо, растолкую подробнее. — Щукина подвинула к себе поллитровую банку с кусками сахара (средство, по ее словам, стимулирующее работу сердца), вынула толстыми пальцами кусок, сунула в рот, громко хрустнула им и продолжала вкрадчиво: - Я бы очень не хотела начинать свою работу в редакции с репрессий. Ты - жена, ты - друг и товарищ Ефима. Потолкуй с ним ради вас же самих. Пусть он утихомирится, пусть добросовестно выполняет мои поручения, пусть не прется на рожон, побережет свое здоровье. Ничего другого от него не требуется... Слыхала? «Ласковый теленок двух маток сосет».

- «Ласковый теленочек», - от души смеялась Надя, пересказывая Ефиму беседу со Щукиной,— ну что тебе стоит, стань смирненьким, овальненьким, слепеньким.

-    Смех смехом, а работу мне придется подыскивать, нечего ждать, пока с треском выгонят. Жаль, этим пока заняться не могу: еще одного руководящего предстоит ошельмовать. А ради такого дела мне необходимо месяца два-три значится сотрудником нашей газеты и даже прикинуться паинькой. - И Ефим рассказал Наде об операции «Мясо». Ее лицо стало очень серьезным и озабоченным.

-    Неужели ты считаешь возможным при наших теперешних обстоятельствах... Хоть бы со мной посоветовался. Или сам все уже решил?

-    Наденька, друг мой единственный, мы только что смеялись над задумкой Щукиной превратить меня в теленочка... В одном лишь случае я согласился бы идти против совести: если бы на карту была поставлена твоя жизнь. Постарайся понять меня, прошу... Не могу я, даже при нашей во всем неустроенной жизни, быть другим, не могу.

-    Ладно , - произнесла Надя едва слышно, - значит, так надо.

Щукина решила с утра поговорить с Ефимом.

-    Садись, Фима, - сказала с напускной теплотой. Пристально вглядываясь в Ефима, старалась угадать: урезонила его Надя или нет.

А Ефим задумал сыграть — изобразил смиренное лицо, тянул на редакторшу и тут же, как виноватый, опустил глаза.

«Урезонила! Молодец, Надежда», - обрадовалась Щукина, притворно-ласково промолвила:

- Я не злопамятна, Ефим Моисеевич, давай вместе трудиться на благо нашей любимой Родины. Энергии у тебя хоть отбавляй, опыта тоже. В моем лице ты всегда встретишь чуткого начальника. Давай же общими усилиями поднимать уровень нашей газеты.

«Чуткий начальник, - улыбнулся про себя Ефим, - притворяйся, притворяйся, рядись, щука, под золотую рыбку! Черта с два ты меня объегоришь!»

-    Да, Ефим, хотела попросить тебя, - продолжала тем же фальшиво-приветливым голосом Щукина, - в порядке взаимопомощи, подучи, пожалуйста, Жору всяким газетным премудростям: верстке, правке материала, оформлению полос, ну и всякому прочему. Ему надо скорее постигать ремесло, к тому же он сможет заменить тебя во время отпуска или если, не дай Бог, заболеешь.

«Ах, ты, рыба-щучка! Ишь что придумала! - насмешливо подумал Ефим. - Грубо, топорно... Уж не считаешь ли ты меня идиотом: дай мне, Сегал, дубинку в руки, и я тебя ею - по башке! Вот бестия!»

-    Я, конечно, могу его кое-чему подучить, - по возможности бесстрастно сказал он, - только журналиста из него не получится. Бог не дал.

Щукина недовольно поморщилась

-    Выйдет, не выйдет - там видно будет. Белоголовкин - коммунист! А это что-нибудь да значит! Кстати, - она сощурила желтенькие с реденькими ресничками веки, - ты не собираешься вступать в партию? Марфа Степановна, кажется, сделала тебе такое предложение?

-    Я не подготовлен еще к такому шагу. Потом, может быть....

-    Тебе виднее. - Она осталась довольна: беспартийного легче выдворить из редакции - не потребуется согласований, не надо ни у кого испрашивать разрешения.

В вопросе партийности Сегала мнения Щукиной и Дубовой расходились. Дубова, наоборот, тащила Сегала в партию с дальним прицелом: скрутить его партийной дисциплиной, обеззубить, превратить в аллилуйщика.

Среди текущих дел и забот Ефим как-то подзабыл о рызгаловском деле, не посетил, как обещал, Забелина. В один из дней, просматривая свежую редакционную почту, он обнаружил небольшое письмо. «Товарищ редактор! - писал рабкор. - В заводских магазинах в этом месяце не выдают мяса. Заменяют яичным порошком и кое-чем прочим. Непонятно. Жена работает на шарикоподшипнике, так у них мясо полностью отоварили. А у нас почему?»

«Балда! - ругнул себя Ефим, прочитав письмо. - Как я посмел забыть? Забелин тоже хорош! Пришел, наговорил и в кусты, что ли? Сегодня же схожу к нему в цех. Непременно».

Перебирая письма дальше, он увидел одно адресованное ему лично, вскрыл конверт, развернул вчетверо сложенный лист бумаги, начал читать.

«Здорово, солдат! Пишет известный тебе Корней Забелин. После того разговора с тобой, дня через два, вызвал меня начальник цеха. Поедешь, Забелин, на родственный завод, в энск, в длительную командировку. Ты понимаешь в станках наших и не наших, а там с этим зашились. Будет тебе зарплата, командировочные, еще кое-что вдобавок. Прикинул я в уме: выгода! И поехал, дурья голова. Только в энске хватился, какое дело оставил в Москве. И к тебе второпях не зашел. Как же теперь буцет с той проделкой, о которой мы говорили? Одна надежда на тебя. Свяжись-ка ты, друг, с моими корешами, общественными контролерами Зерновым и Копытиным. Оба работают в инструментальном. Прошу тебя, Ефим, как солдат солдата, не оставляй этого дела, нельзя! А работы у меня здесь маловато. Здешние слесаря-ремонтники сами ребята с головой. И зачем меня сюда послали? Ходил к механику проситься обратно в Москву. А он мне: сиди, не рыпайся. Когда надо будет - отправим обратно. Вот какие ватрушки, Ефим. Крепко жму руку».

Ефим задумался. «Что за дьявольщина? Командировка это или ссылка подальше от Москвы? Если ссылка, то кто «стукнул» Рызгалову о посещении Забелиным редакции? Он представился общественным контролером при всех... Надя исключается. Крошкина и Пышкина... Ба! Как он забыл?! Муж Пышкиной работает кем-то в рызгаловском аппарате. Значит, Пышкина?»

Вечером Ефим поделился с Надей последними новостями об операции «Мясо».

-    Если твое предположение верно, жди подкоп и под себя, и под тех рабочих-контролеров, - сказала Надя.

На следующий день Ефим был в инструментальном, разыскал Зернова и Копытина.

-    Мы, в общем, ничего такого не знаем, - ответили оба как сговорившись, - наше дело сторона, мы люди махонькие.

Ефим попытался их пристыдить.

-    Ты, редактор, - услышал в ответ, - разыщи Забелина и валяйте с ним, гоняйтесь за правдой на пару. А у нас норма, работать надо, понимаешь?

«Та-ак, - насторожился Ефим. - Срочно сослали Забелина, двум другим - кляп в рот. Остаюсь я - главный потенциальный разоблачитель. Меня обезвредить Рызгалов постарается, разумеется, с помощью Щукиной: лучшего союзника ему здесь не найти... Может быть, он уже с ней связался? Весьма вероятно...» И он представил себе разговор Рызгалов-Щукина.

Рызгалов:

«Доброго здоровьица, Мария Георгиевна! Как живете-можете? А я к вам, можно сказать, за помощью, кое о чем посоветоваться надо. Зашел бы лично, да времени в обрез. Так уж не взыщите за телефонное беспокойство. Тут такое дельце: наш ОРС на текущий месяц получил неполную норму мяса, превысил лимит предыдущего квартала. Поэтому недостача мяса в магазинах. Дело поправится в начале будущего месяца. Но знаете, есть такие люди, им дай только повод, распускают вредные слухи, мутят народ... Глядишь, и в газету вашу может лишнее проникнуть. Сотрудник ваш Сегал постарается или кто другой найдется. Мало ли несознательных? Понимаете, что это означает?»

Таким мог быть предполагаемый монолог Рызгалов в тексте. Толковать его надлежало иначе:

«Здорово, Маша, мил-дружок! Есть у меня к тебе преважный разговор. Я сплавил налево пятнадцать тонн мяса, ОРСовского - месячную норму для рабочих и служащих. Ты этого, понятно, не заметила: в комсоставской столовой, где ты ешь-пьешь, мяса всегда в достатке, и жареного и пареного. Может, хочешь пообедать с рабочими, этажом ниже? Знаю, не захочешь. И мясцо на свою продкарточку отовариваешь у «Наполеона». У него для таких, как ты, беспереводно... Ты, конечно, знаешь: я - вор, подонок, но и ты не лучше: твоя утроба избалована сладким куском, и тебе отлично известно, что откуда берется. А звоню я тебе, Маша-редакторша, чтобы ты свое место знала и кому следует на язык наступила, особенно Сегалу».