Сектант - Константин Костин

Сергей подумал, что наверное все-таки если что-то предложит сын священника, к его предложению тоже отнесутся с предубеждением. Хотя… Кто знает…

— Каких только проектов не было предложено в первые годы советской власти, — продолжала Катя, — и смотрели тогда не на личность предложившего, не на возможные выгоды, а только на целесообразность. Вот например, было предложение ввести в обязанность для всех граждан страны носить одинаковую одежду…

Сергей содрогнулся. В принципе, именно такой образ — толпы одинаково одетых людей — и вставал перед его глазами при слове «коммунизм».

— И почему не приняли?

— Во-первых, коммунизм — не всеобщая уравниловка. Так думали во времена социалистов-утопистов, но сейчас-то понятно, что такой подход ни к чему не приведет. И уж точно счастья не прибавит. А во-вторых — целесообразность. Ну переоденем мы всех в одинаковое. Что это даст? В чем польза такого предложения? Ни в чем, кроме того, что мы потешим сторонников уравниловки да истратим все запасы синей ткани. Не приняли, конечно. Или вот было еще предложение, на мой взгляд, толковое. Перевести русский алфавит на латиницу. Как тогда думали? В России грамотных — один из пяти. Проще этого одного переучить на латиницу, а четырех других учить уже сразу на ней. Зато проще было бы общаться с другим миром…

«Не было бы проблем с клавиатурными раскладками…» Вообще, планы у здешних большевиков были действительно глобальными. В переводе языка на латиницу даже было что-то полезное.

Значит, для Кати СССР — возможность быть свободной и строить счастливое общество… А о царской России она не жалеет, там у нее не было бы никаких шансов.

Профессор Крещенский о России жалеет, но и в СССР нашел чем заняться.

Интересно было бы услышать мнение капитана Ждана по этому поводу…

— Дядя Анисим!

Сергей был искренне рад видеть старого пасечника-контрабандиста.

— Плямяш! Проходи, садись!

Никитич ловко хлопнул рюмку самогона и закусил огурцом. Сергей присел за стол, рядом с ним тут же оказалась полная рюмка и тарелка с жареной картошкой.

До попадания в 1925 год Сергей искренне не понимал привычки американских детективов постоянно отпивать виски из карманной фляжки. По его разумению, уже к середине дня такой детектив не должен был вязать лыка, не то что преступления распутывать. Пообщавшись с Никитичем, он понял: все дело в привычке. Из фляжки пасечник, конечно, не хлестал, но выпить стопку-другую за обедом или ужином для него было делом привычным. Самое главное, на нем выпитое нисколько не сказывалось. Хотя, может, все дело было в самогоне.

Если верить многочисленным фильмам о жизни деревни, самогон — нечто мутно-белое, в огромной бутыли, заткнутой обгрызенным кукурузным початком. А если верить всяким там юмористам, запахом ядреного деревенского самогона можно было травить мух. В действительности же самогон — если его, конечно, делали по всем правилам и для себя — был прозрачнее воды, ароматнее водки и ее же вкуснее и мягче. Сергей с удовольствием выпил свою стопку. Самогон пах горячим хлебом.

— Ну цто, плямяш, с Аленой не встрецался?

— Встрецался… встречался.

— Да ну? И когда она в Загорки вярнется?

— Да вроде бы говорила, что не вернется. По России пойдет.

— Эх… — Никитич выпил еще одну, — дурак ты, плямяш!

Деревянная ложка звонко щелкнула Сергея по лбу.

— Какую дявцонку упустил.

— Дядя Анисим, да ведь дела у меня в городе. Людей подведу!

— Дяла у няго… У всех дяла.

Никитич захрустел огурцом. Сергей внимательно посмотрел на пасечника.

Напротив него сидел крепкий, не старый еще мужик. МУЖИК. Который не может сидеть без работы, который трудится и трудился всегда. А вот как он относится к большевикам?

— Дядя Анисим, вот скажи, а тебе когда лучше было — при царе или сейчас… Ай!

Ложка ударил в лоб еще раз.

— А ты сам, плямяш, подумай, когда мне луцше: сяйцас, когда у мяня зямля есть, или тогда, когда у мяня яе не было?

— Как не было? А на чем ты тогда работал?

— Работал-то я на зямле, да ня на своей. Зямля при царе принадлежала не крястьянину — миру…

Миру?

— Вот сам смотри. Живет в дяревне пять сямей — Никитич воткнул в жареную картошку на сковороде пять огурцов, — мир выделил уцастки, — черенок ложки расчертил картошку на пять «участков», — на этом — камни, на этом — пясок, на этом — хорошая зямля, на этом — холм, а здесь и вовсе — болото. Как раздялить по справядливости?

Хороший вопрос…

— Во-от. Тогда делают так: каждый кусок делят есцо на пять цастей, цтобы никому обидно не было и так и раздают: каждому по кусоцку и хорошей и болота и с камнями и с пяском…

— Так неудобно же!

— Неудобно. Зато по справядливости. Да ясцо цасть зямли у помещиков и крястьянину на няе ходу нет. Да ясцо, если вдруг у Гришки, — Никитич поднял один из огруцов, — или Петьки жена дятей нарожает, мир приговорит землю пярядялить. У всех отрезать, да им добавить.

— А если все понарожают?

— А если все понарожают, тогда у всех зямли останется столько же, а ядоков прибавится… Вот мужики-дураки дятей и плодили. Каждый-то думал, что яму зямлицы прибавится…

Сергей вспомнил толстую умную книгу «Экономикс». Там говорилось о действиях, которые будут полезны для отдельного человека, если он сделает их один и вредны для всех, в том числе и для него, если их выполнят все. Похоже, с землей до революции вот это самое и творилось: каждая семью старалась побольше детей настрогать, чтобы побольше участок отхватить, а в итоге — земли столько же, а ртов больше. Еды, соответственно, меньше. А кто-то еще говорил, что до революции крестьянам так хорошо жилось, что население страны увеличивалось прямо-таки ударными темпами. А дело-то вон в чем.

— А теперь? Земля у тебя в собственности?

— И тяперь не в собственности. В аренде она у мяня на три года взята.

— Постой, дядя Анисим. А в чем разница-то?

— А разница в том, цто сяйцас зямли дают сколько хоцешь, лишь бы в силах был управиться с ней. Лишь бы сил хватило. А тех, кто слишком уж разворациваться ницинает — повышенный налог. Цтобы, знацит, не богатели…

— Так это плохо.

— Хорошо это. Цтобы слишком забогатеть, нужно, цтобы у тябя работники работали. Батраки. А откуда ты их набярешь, если всем зямли выделили по силам? Кто на чужого дядю пойдет работать? Вот тогда такой кулак и нацинает всех долгами опутывать, цтобы, знацит, к няму работать за долги шли. Знаешь, откуда название «кулак» пошло?

Сергей смутно припоминал из газетных статей, что этим словом называли настолько работящих мужиков, что у них от работы руки не разгибались, так со сжатыми кулаками и ходили. Или таких, которые от работы так уставали, что засыпали под голову кулак подложив. Однако сейчас ему начало казаться, что происхождение слова было несколько иное…

— Потому цто он всех в кулаке держит! Потому и кулак. А сейцас таким особой воли не дают. Вот и думай, кто луцше, большавики или царь Николашка.

— Никитич, а разве большевики хлеб не отбирали?

— Про продразверстку говоришь?

— Ну… да. Наверное.

— Отбирали, а как же. Когда война шла, когда совсем им нявмоготу приходилось, голодали. А мужицки — народ темный, сам хлеб не отдаст…

Никитич ухмыльнулся так хитро, что стало понятно, что от него хлеб большевики тоже получали со скрипом.

— Вот и ходили, забярали. Так ведь война. Вон и при царе, когда война шла, та же самая продразверстка ходила…

— При царе?

— Ага. Дай бог памяти, года с шестнадцатого. Царю, поди, тоже есть хотелось…

Интересно…

Сергей обдумывал слова Никитича, пока допивали самогон, пока прощались, и потом, когда лежал в кровати.

Значит, крестьянину, если он работящий, при большевиках лучше было. Сколько земли можешь обработать, столько и дадут. А при царе, значит, уравниловка было. Да еще и мелкими кусочками.

Никитичу и при большевиках хорошо, и при царе, хоть и потруднее, но тоже прожить можно.

Кате без разговоров лучше сейчас. Перед ней все дороги открыты, а при царе — везде табличка «Не то происхождение»…

Профессору лучше при царе было, уважения больше. Но он — вроде Никитича, работу себе всегда найдет…

Кому же сейчас хуже всего?

Сергей не заметил, как заснул.

Во сне к нему пришел капитан Ждан.

Капитан выглядел грустным и бледным. Сложно было бы ожидать другого от мертвого человека.

— Ну что, большевик, — капитан сцепил руки в замок и положил на стол, — поговорим?

Сергей присел на табурет. Они находились в том самом помещении, кабинете Паши Поводня, где состоялась их предпоследняя встреча.

— О чем будем говорить, господин капитан?

— Да о том же самом. О вас, большевиках. Ты же хотел узнать мое мнение?