Девушка из Дании - Дэвид Эберсхоф

это не соглашался, при том что подоплека этого дела была известна всем. Лишь один, с жидкими белыми усиками под внушительным носом, нехотя счел заявление Греты близким к правде.

– Увы, я не могу переписать закон, – сказал он из-за стопки документов, в высоту доходившей ему почти до ноздрей.

– Но мой муж умер, – взорвалась Грета, грохнув кулаками по стойке, отделявшей ее от сборища крючкотворов с их нарукавниками, костяными счетами, желтой табачной вонью и карандашной стружкой. – Его следует признать мертвым, – уже тише попыталась она убедить чиновников в свой последний визит в государственное учреждение.

На стене кабинета висел один из ранних портретов кисти Греты, и с него на бюрократов взирал герр Оле Скрам, облаченный в черный костюм заместитель министра при королевском правительстве, пробывший в должности меньше месяца и запомнившийся лишь своей необычной смертью на глазах у большого количества свидетелей: он погиб, запутавшись в привязных тросах аэростата. Однако все просьбы Греты были отклонены, поэтому Эйнар Вегенер официально исчез без следа и без могилы.

– Она должна жить своей жизнью, – однажды сказал Ханс. – Выходить на люди и заводить собственных друзей.

– Я ей в этом не препятствую. – Грета столкнулась с ним у входа в Королевскую академию изящных искусств, под аркой.

Стоял апрель, с Балтики дул восточный ветер, пронизывающий и соленый. Защищаясь от него, Грета подняла воротник. Мимо проходили студенты в перчатках с обрезанными пальцами.

– И ты тоже должна, – заметил Ханс.

Грета не ответила; холод пробрался за воротник и растекся по спине. Она посмотрела вдаль, на площадь Конгенс-Нюторв. Перед статуей Кристиана V парень в синем шарфе, концы которого свисали до колен, целовал девушку. С Хансом была вот какая штука: он всегда напоминал ей о том, чего она не имела; без чего – как Грета убедила себя, когда сидела в кресле, дожидаясь возвращения Лили, и с бьющимся сердцем прислушивалась к каждому звуку с лестницы, – она могла обойтись. Так чего же она боялась?

– Не хочешь завтра съездить со мной в Хельсингёр? – предложил Ханс.

– Вряд ли я смогу вырваться, – ответила Грета.

Порыв ветра пронесся по галерее Академии, мимо стен, поцарапанных бортами грузовых машин, которые проезжали здесь с трудом. Грета и Ханс вошли внутрь, в один из боковых коридоров, где полы были из голых досок, стены покрывала неяркая хромово-зеленая краска, а лестничные перила были выкрашены белым.

– Когда ты поймешь, что она уже тебе не принадлежит?

– Я никогда этого не утверждала. Я имела в виду работу. Мне трудно выкроить даже один выходной.

– А ты попробуй.

Грету охватило внезапное чувство утраты, как будто жестокое время только сейчас отобрало у нее студенческие деньки в Академии, а до этого момента прошлое оставалось с ней.

– Эйнара больше нет, – услышала она собственный голос.

– Зато есть Лили, – мягко произнес Ханс.

Он прав, подумала Грета. Есть Лили. Может быть, в эту самую минуту она подметает квартиру, и солнечный свет из окна падает ей на лицо. Есть Лили с ее милыми костистыми запястьями и темными, почти черными глазами. Буквально вчера она сказала: «Я подумываю устроиться на работу».

– Разве ты не видишь, что мне грустно? – спросила Грета.

– Разве ты не видишь, что я хочу это от тебя услышать? – парировал Ханс.

– Ханс… мне, пожалуй, пора идти.

В это мгновение Грета осознала, что они стоят у подножия той самой лестницы, где она впервые поцеловала Эйнара, где они влюбились друг в друга. Белые перила и дощатые ступеньки, за долгие десятилетия истертые ногами студентов, которые, опаздывая, бежали вверх, держа под мышкой недоделанные задания.

Окна были плотно закрыты, чтобы не впускать холод, в коридоре стояла тишина, вокруг не было ни души. Куда подевались студенты? Где-то щелкнула дверная задвижка, потом все снова стихло, и что-то неуловимое передалось от Ханса к Грете, а за окном во дворе, в длинной тени Академии, парень в синем шарфе все целовал, целовал и целовал свою девушку.

Глава двадцать пятая

Лили сидела на стуле с веревочным сиденьем и раздумывала: сказать Грете сейчас или нет? Из окна ей были видны мачты сельделовных судов на канале. Позади нее Грета писала портрет Лили со спины. Набрасывая контуры, Грета молчала; Лили слышала лишь звяканье серебряных браслетов. В промежности все еще тлела боль, до того привычная, что Лили мало-помалу научилась не обращать на нее внимания; внутренняя сторона губы была искусана в кровь. Профессор Больк обещал, что со временем боль уйдет.

Она вспоминала девушек из клиники. Накануне выписки Лили они устроили ей праздник в саду. Две из них вытащили на лужайку белый чугунный стол, третья принесла из своей палаты примулу в горшке с нарисованными на нем кроликами. Девушки хотели застелить стол желтой скатертью, но ветер упрямо ее срывал. Лили сидела во главе стола на холодном металлическом стуле и глядела, как товарки пытаются связать концы трепыхающейся скатерти. Лучи солнца проникали сквозь желтую ткань, освещая лицо Лили и цветочный горшок у нее на коленях.

Фрау Кребс протянула ей перевязанную лентой коробку.

– Это вам от профессора, – сказала она. – В подарок. Ему пришлось уехать на операцию в Берлин, в больницу Святого Норберта. Он