О смелых и отважных. Повести - Млодик Аркадий Маркович

Совсем уже стемнело. Скучно стало Хрящу в своём кресле. Ничего не видно.

— Неси кресло на болото! — приказал он телохранителю.

В темноте они с трудом пробрались по узкой железной тропке до Трясогузки. Телохранитель перехватил несколько листов, переданных по живой цепочке, и рядом с тропкой выложил на болоте железную площадку. Поставил на неё плетёное кресло.

Теперь царёк восседал в центре трясины. Здесь он не покрикивал — побаивался Трясогузки. Но Хрящ долго не усидел: под его тяжестью листы перекосились, ножки кресла заскользили по железу, и он чуть не упал в болото. Выругав телохранителя, царёк со злостью схватил кресло, размахнулся и далеко зашвырнул его в топь.

Сидеть больше было не на чем. Вязкая грязь приклеивала ноги к железу. В рваные ботинки просачивалась вода.

— Эх! — произнёс Хрящ. — Была не была!…

Он переступил со своей площадки на железную тропку и, приняв очередной лист железа, потащил его к Трясогузке.

— Правильно! — похвалил его командир. — Ты давай ещё уволь телохранителя. Делать ему больше нечего — кресла-то нету!… А если кто обидеть тебя вздумает, мы всей армией заступимся!

— Обмозгую! — ответил Хрящ.

— Обмозговать надо! — согласился Трясогузка. — Я вот тоже мозгую — не сбиться бы! Темно — сопки не видно!

— Не собьёмся! — сказал Хрящ. — Посмотри — сигналят!

Впереди в темноте мигал огонёк. Мигал не как-нибудь, а ритмично, с явной целью. Он точно звал: «Сюда! Сюда! Жду!…»

— Тихо! — полетела по цепи команда Трясогузки.

На этой стороне болота все замерло. Мальчишки перестали хрустеть железом. И тогда все услышали другие звуки: осторожное позвякиванье топоров, сухой треск хвороста. С той стороны навстречу мальчишкам тоже прокладывали по болоту гать.

— Поднажмём! — передал по цепи Трясогузка. — Ужин стынет! Банкет ждёт!…

— Ужин стынет! — полетело по цепи, — Банкет ждёт!

И опять весело забряцало железо…

Приготовления к банкету заканчивались. Длинный стол был накрыт в самой большой комнате вокзала. Цыган притащил последний ящик с бутылками. Официантки расставили их. Трактирщица придирчиво оглядела сервировку.

— Кажется, все!… Ты больше не нужен, — сказала она. — Иди умойся и приготовь гитару.

Цыган вышел. Досталось ему в этот день. Болели и руки и ноги. Присел он на деревянную скамью и от усталости прикрыл глаза. Поспать бы!…

— Расселся, черномазый! — Варя толкнула его коленом. — Работай, работай!

— Все уже сделано!

— Врёшь!

Цыган с ненавистью посмотрел на толстощёкую девчонку. Она стояла перед ним с тарелкой в руке и лениво жевала пирожное.

— Варя! — послышался голос трактирщицы.

— Иду!

Девчонка поставила тарелку на скамью и побежала к матери. А Цыган вдруг озорно улыбнулся, вытащил из кармана шприц с остатками какой-то прозрачной жидкости и через иголку выдавил её в недоеденное пирожное.

Много уколов сделал сегодня Цыган этим шприцем: проколол все пробки во всех бутылках, потому и ныли руки от непривычной работы. В коньяк, водку и вино он добавил раствор порошка, предназначенного для Оло…

Был первый час ночи, когда Трясогузка вывел свою разросшуюся армию из леса. Мокрые, грязные с ног до головы мальчишки неудержимо лязгали зубами. Они замёрзли, и есть хотелось страшно.

Впереди тускло горели пристанционные фонари. Пьяные голоса пели где-то разухабистую казачью песню. Платайс щедро расплатился самогоном с солдатами, которые грузили железо. Это их голоса раздавались на станции. А на вокзале громко играл граммофон.

— Теперь — рассыпаться! — приказал Трясогузка. — Сбор у вокзала!

И мальчишки рассыпались, растворились в темноте, чтобы по одному, незаметно пробраться к вокзалу. Там их ждал ужин. Кто его приготовил для них, зачем, почему — это сейчас не интересно беспризорникам. Мальчишки привыкли верить Мике и Трясогузке. Раз они говорят, что будет ужин, значит, он будет!

Но у вокзала произошла непредвиденная задержка. Раньше здесь не было специальной охраны. Только один часовой стоял у двери в комнату, где работал телеграф. А теперь вокруг вокзала ходили пять или шесть караульных с винтовками.

— Кто это, а? — тревожно спросил Трясогузка.

— Не знаю! — ответил Мика с беспокойством. — Мимо них не проберешься!

На вокзале вовсю гремел граммофон, но больше ничего не было слышно. В освещённых окнах никто не появлялся, ничья тень не заслоняла свет, будто внутри — никого!

Громко топая сапогами, подошли два подвыпивших семеновца. Навстречу выдвинулись два караульных.

— Куда? — громко спросил один из них — молодой, в лихо заломленной фуражке. — Не положено! Господа офицеры гуляют! Приказано никого не пускать!

Семеновцы заспорили пьяными голосами, но второй караульный — курносый унтер-офицер скомандовал:

— Кру-гом!… Не разговаривать!

И семеновцы ушли.

Вокзал охраняли те самые партизаны в семеновской форме, которые днём стояли у санитарного эшелона. Но мальчишки не знали этого. Кто в канаве лежал, кто прятался за забором — и все ждали сигнала Трясогузки. А какой сигнал мог он подать? Банкет для беспризорников срывался! Когда Трясогузка уже собирался отводить мальчишек, пока их не заметили, в одном из освещённых окон показалась голова Цыгана. Он приоткрыл раму и спросил у часового:

— Никого?

— Застряли твои гости!

— А можно я свистну?… Они, может, прячутся в темноте?

— Свистни! — разрешил часовой.

Цыган свистнул. Трясогузка тотчас ответил.

— Скорей! — крикнул Цыган. — Ужин стынет!

И мимо удивлённых караульных к открытому окну побежали Трясогузка, Мика, а за ними и остальные. Про дверь никто не подумал — все полезли через окно.

Это был буфет. За стойкой спала трактирщица: видно, и она хлебнула коньячку. В углу, раскинувшись на стуле, сладко сопела Варя. В отместку за все Цыган углём нарисовал у ней под носом густые чёрные усы.

Из буфета Цыган повёл мальчишек к банкетному столу. В комнате надрывался граммофон. А за столом спали офицеры. Беспризорники остолбенели.

— Мёртвые! — растерянно пробормотал Малявка.

— Какие они мёртвые! — захохотал Цыган. — Спят! И поесть не успели! Я им слоновую дозу вкатил!

— Шприцем? — спросил Конопатый. — Каждому?

— Всем сразу — ответил Цыган. — В бутылки!… Здорово придумано?

— Расхвастался! — проворчал Трясогузка и скомандовал: — Расчищай места! Волоки их к стенам!

Он первый взялся за стул, на котором с присвистом храпел Свиридов, и, придерживая обмякшего подполковника, потащил стул к стене.

Орал граммофон, скрипели передвигаемые стулья. Чтобы офицеры не падали, стулья ставили вплотную друг к другу. Вперёд не свалишься — стена мешает и в сторону не упадёшь — сосед спит рядом.

Закуски на столе были почти не тронуты. Офицеры выпили только по две-три рюмки.

— Сейчас начнём! — сказал Трясогузка, потирая руки.

— Не пить! — предупредил Цыган.

— И вилками, а не руками! — подсказал Мика.

— Стоя? — спросил Хрящ и вздохнул. — Бедное моё кресло!

— Начпрод! — Трясогузка подмигнул Малявке. — Командуй!

— Ужин! — поспешно объявил начпрод.

Голодные мальчишки потянулись к тарелкам, блюдцам, салатницам, но где-то рядом торопливо застучал пулемёт.

— Тревога! — крикнул Трясогузка.

— Отставить тревогу!

Это сказал Платайс, входя в комнату.

— Не для вас тревога… Справимся! Вы своё сделали!…

Бой на станции разгорался. Семеновцев зажали с двух сторон: от тупика наступали бойцы из эшелона, от леса — партизаны из переправившегося через болото отряда.

А на севере под станцией Карымская, под Читой, тоже вступали в бой передовые части красноармейцев.

Начиналась ликвидация читинской «пробки».