Железная маска (сборник) - Теофиль Готье

Сигоньяк же про себя поклялся вообще не смотреть в сторону центральной ложи, чтобы в минутном порыве не совершить какого-нибудь опрометчивого поступка и не опозорить себя на глазах у публики. Наоборот, во всякую минуту, когда роль не требовала от него слов и поступков, он устремлял свой взгляд на кроткую Изабеллу. При виде ее лица, полного чудесного покоя, затуманенного легкой грустью, ибо по сюжету пьесы отец пытался выдать ее замуж за нелюбимого, буря в его душе стихала. Любовь одной была куда благороднее и выше презрения другой. Эта мысль возвращала ему уважение к себе и придавала сил.

Так или иначе, но пытка подошла к концу. Едва пьеса завершилась, Сигоньяк за кулисами сорвал с себя маску и рухнул на первую же подвернувшуюся скамью. Все, кто видел его в ту минуту, были поражены, как страшно изменилось его лицо. Заметив, что молодой человек близок к обмороку, Блазиус поднес ему свою флягу, добавив, что в таких случаях нет лекарства целительнее, чем пара глотков доброго вина. Сигоньяк, задыхаясь, жестом дал понять, что ему не нужно ничего, кроме холодной воды.

– А вот это, барон, заслуживает всяческого осуждения, – заметил Педант. – Вы совершаете ошибку. Вода годится разве что для рыб, лягушек и уток, но для людей это сущий яд. Если бы ею торговали в аптеках, на флаконах следовало бы ставить пометку: «Только для наружного употребления». Лично я наверняка умер бы на месте, проглотив хоть каплю этой отравы!

Эти доводы, однако, не помешали барону осушить целый кувшин. После этого он окончательно пришел в себя и начал осознавать окружающее.

– Вы играли с поразительным вдохновением, – сказал Тиран, обращаясь к Сигоньяку. – Но актер не должен так растрачивать себя, иначе вы просто сгорите и обратитесь в пепел. В том и заключается искусство комедианта, чтобы изображать лишь видимость чувств, сохраняя внутреннее равновесие. Пусть подмостки горят под его ногами, пусть вокруг бушует буря страстей – он должен оставаться холодным, трезвым и рассудительным. Ни одному актеру еще не удавалось с такой подлинностью передать апломб и глупость капитана Фракасса, но если вы когда-нибудь сумеете повторить вашу сегодняшнюю импровизацию, вам будет по праву принадлежать пальма первенства среди комиков нашего века.

– Наверное, я уж слишком глубоко вошел в свою роль! – с горечью ответил барон. – Я в самом деле чувствовал себя дурачиной Фракассом в той сцене, когда Леандр разбивает гитару о мою голову.

– Именно! Вы умудрились скроить до того нелепую и в то же время смешную и свирепую гримасу, что даже такая холодная и рассудительная особа, как мадемуазель Иоланта де Фуа, соблаговолила улыбнуться. Я не преувеличиваю, ибо видел это собственными глазами.

– Я польщен! – заливаясь краской, ответил Сигоньяк. – Вот уж не думал, что мне удастся развлечь эту надменную красавицу!

– Прошу принять мои извинения, – поспешно проговорил Тиран, заметив, что его слова задели барона. – Я запамятовал, что подобные успехи, радующие нас, комедиантов по ремеслу, безразличны для человека вашего звания, не нуждающегося в одобрении толпы.

– Вы ничем не обидели меня, друг мой Тиран, – возразил Сигоньяк, протягивая бородачу руку. – Все, за что берешься, стоит делать либо хорошо, либо не делать вообще. Просто я невольно вспомнил, как в своих юношеских грезах видел иного рода успехи и свершения…

Изабелла, уже одетая для другой роли, прошла мимо барона и, прежде чем шагнуть на сцену, бросила на него взгляд, полный такой нежности, сострадания и любви, что Иоланта и все, что с ним произошло на сцене, вмиг улетучилось из головы Сигоньяка. Он больше не чувствовал себя униженным и несчастным, забыл про Иоланту, а рана, нанесенная его достоинству, вмиг зарубцевалась от этого божественного бальзама. Но лишь на время, ибо подобные раны исцелить можно лишь на время.

Маркиз де Брюйер, пребывавший на своем посту у сцены и, по своему обыкновению, бешено аплодировавший при каждом выходе Субретки, в антракте отправился поздороваться с мадемуазель де Фуа, которую давно и хорошо знал и не раз сопровождал во время охоты. Беседуя с девушкой, он поведал о дуэли капитана Фракасса с молодым герцогом, не называя подлинного имени барона. Рассказ его отличался особой живостью, ибо маркизу были доподлинно известны все подробности случившегося.

– Вы совершенно напрасно избегаете имен, – с натянутым смешком заметила Иоланта, – я моментально догадалась, что этот ваш капитан Фракасс не кто иной, как барон де Сигоньяк. Я видела, как он покидал свою обитель летучих мышей, следуя за этой бродячей потаскушкой, которая на сцене пытается изображать жеманную скромницу. Известно мне и то, что он побывал в вашем замке вместе с комедиантами. Выглядит он глуповато, и по его виду никак нельзя было ожидать, что он окажется не только одаренным фигляром, но и отважным дуэлянтом!

Продолжая беседовать с Иолантой, маркиз окидывал рассеянным взглядом зал: из ложи он был виден куда лучше, чем с его постоянного места в оркестре, откуда ему было удобнее всего наслаждаться искусной игрой Зербины. Внезапно его глаза задержались на лице замаскированной дамы в боковой ложе. До сих пор он не замечал ее, так как постоянно сидел спиной к зрителям, чтобы не быть узнанным и не вызвать кривотолков. Несмотря на то что дама буквально утопала в черной пене кружев, нечто в позе и облике загадочной красавицы смутно напомнило маркизу его супругу. «Ну и ну! – мысленно воскликнул он. – А ведь сейчас она должна находиться не здесь, а в замке Брюйер, где я ее и оставил!»

Тем временем дама, как бы взамен того, что лицо ее было тщательно скрыто, кокетливо положила на барьер ложи изящную руку. И тотчас на ее безымянном пальце сверкнул крупный бриллиант – тот самый, который де Брюйер преподнес супруге в свое время.

Сомнений больше не оставалось. Маркиз, весьма озадаченный, позабыв о галантности, поспешно покинул Иоланту и ее дядюшку, чтобы окончательно развеять собственные сомнения. Однако, несмотря на то, что он двигался весьма стремительно, к тому моменту, когда он достиг цели, птичка уже упорхнула. Вероятно, своим чересчур решительным видом он спугнул даму и она поторопилась удалиться. Маркиз был довольно снисходительным супругом, но это обстоятельство почему-то смутило его и раздосадовало.

– Неужели она и в самом деле влюблена в этого никчемного вертопраха Леандра? – сердито бормотал он, отступая. – Какая удача, что я велел отлупить его еще в замке, так сказать, авансом! Поэтому уже сейчас я могу считать себя удовлетворенным!