Дом паука - Пол Боулз

В какой-то момент, словно все договорились заранее, наступила тишина; в паузу, возникшую в шумной беседе, проникла враждебно обступившая их ночь, слышен был лишь обманчиво успокоительный стрекот цикад. Тут же кто-то заговорил о чем-то, не имевшем ни малейшего отношения к предыдущей теме — так, лишь бы заговорить, нарушить тишину, — и слова его были восприняты всеми с воодушевлением, совершенно не соответствующем интересу, который они представляли.

Появился Махмуд с подносом, уставленным бутылками, в основном пивными. Но среди них был и графин с шартрезом, из которого Амара уже однажды угощали. Мулай Али протянул ему бутылку пива. Когда Амар отказался, он предложил ему ликера. Амар хотел было сказать: «Я мусульманин», — но ответил только: «Я не пью».

— Но ты уже пробовал это однажды, — с удивлением взглянул на него Мулай Али.

— Это по ошибке, — ответил Амар.

Когда Махмуд обошел всех гостей, Мулай Али наклонился к Амару и шепнул ему:

— Новости, которые я обещал раздобыть для тебя — хорошие.

Сердце Амара забилось.

— Не говори об этом, — продолжал Мулай Али. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь слышал. У тебя есть старшая сестра? — И, не давая Амару ответить, продолжил: — Твоя мать и младшая сестра три дня назад уехали в Мекнес к ней и ее мужу. Это все, что мне известно. — Затем, уже громко, он через всю комнату обратился к худощавому невысокому мужчине в очках, с тонкими усиками: — Eh! Monsieur le docteur[162], — (Амар в ужасе поглядел на него при звуках ненавистного языка.) — Присаживайтесь. Я хочу у вас кое-что спросить. — Амару же он сказал: — Ты не мог бы немного подвинуться?

Амар прошел на другой конец комнаты и одиноко сел на пухлую подушку лицом ко всему собранию. Двое молодых людей, сидевших ближе всего к нему, на краю тюфяка, потягивали пиво и обсуждали новости из партийной газеты.

Один из них громко обратился к Мулаю Али:

— Поздравляю, учитель! Я слышал, ваша история о бубонной чуме появилась на плакатах студентов во время вчерашней демонстрации в Рабате. «Марокканцы умирают в концентрационных лагерях не так быстро, как хотелось бы французам. Есть верное средство! Заразить заключенных бубонной чумой — появятся места для новых пленников». Передаю дословно. Скандал был жуткий.

— Я не сомневался, что это сработает, — улыбнулся Мулай Али.

Амар не обращал внимания на разговор, становившийся все громче. Он не уставал возносить хвалы Аллаху за спасение матери и Халимы. Снова прислушавшись к звучащим вокруг словам, он догадался, что на этот раз Мулай Али, должно быть, сказал своим друзьям, что в присутствии Амара они могут чувствовать себя в полной безопасности и говорить все, что вздумается. Теперь, когда напряжение спало, Амара это не могло не порадовать. Три дня назад, сказал Мулай Али. Это был тот самый день, когда он встретил в кафе двух назареев, тот самый день, когда он вышел из дому прогуляться и мать сказала: «Я боюсь». Наверное, они уехали сразу после него, чтобы выбраться из медины, прежде чем ее закрыли после перестрелки. Что могло заставить отца решиться на столь внезапный отъезд? Наверное, Аллах послал ему весть.

— Возможность переговоров полностью отпадает, — говорил между тем доктор. — Они могут присылать нового представителя из Парижа хоть каждый день. Это все равно ни к чему не приведет. Еще на прошлой неделе это было возможно. Даже, пожалуй, вчера. Теперь — ни за что. — Казалось, доктор обращается ко всем присутствующим, и, действительно, все внимательно слушали. — Это был мастерский маневр — взять всех разом.

— Но будет ли для людей это таким жестоким ударом, как нам представляется? — Быстро, высоким голосом спросил молодой человек в синем деловом костюме. — Так ли уж важен для них хорм? Вот что действительно необходимо знать.

— Sksé huwa, — коротко ответил Мулай Али, указывая на Амара. — Вот перед вами ваш народ. Спросите его.

Все, кроме Лахсена, повернулись к Амару и посмотрели на него с напряженным интересом, даже, как ему показалось, с какой-то жадностью, точно он был новым блюдом, которое они собирались отведать. Мулай Али только улыбался, жмурясь, как довольный кот.

— Ты знаешь, что случилось сегодня в медине? — спросил доктор.

— Нет, сиди, — ответил Амар, чувствуя, как внутри снова шевельнулся страх.

— Французы поклялись, что посадят за решетку всех улемов мечети Каруин.

— Они не могут, — сказал Амар. — Улемы — святые люди.

— Да нет же! Они смогли бы, если бы только захотели! Но улемы укрылись в хорме мечети Мулая Идриса.

Амар против воли почувствовал облегчение.

— Хамдулла, — радостно произнес он. Собравшиеся глядели на него как завороженные.

— Но французы ворвались в хорм, избили их и вытащили наружу. Теперь все они в Рабате.

— Kifach![163] — воскликнул Амар. Глаза его загорелись. Все молчали. — Но что же дальше? Неужели никто после этого не поджег Виль Нувель?!

— Пока нет, — сказал Мулай Али. — Мы сделаем это.

— Но ждать нельзя!

— Не забудь, что единственные, кому вообще разрешено передвигаться, это те, кто живет в Фес-Джедиде. Все остальные заперты по домам. Помни об этом.

Он снова повернулся к доктору.

— Предложение Брахима было бы неплохим, не будь оно с самого начала чистой фантазией. Такие вещи требуют времени.

Разговор продолжался, но Амар снова углубился в собственные мысли, и в душу ему закралось подозрение, что его разыграли. Дело даже не в том, что он не поверил словам доктора, — ему было неприятно, что все с таким нетерпением ждут, как он воспримет трагические известия; похоже было, что все они смотрят на происходящее со стороны, что оно их ничуть не касается.

— B'sif, — говорил между тем чернобородый. — Чем раньше вы начнете, тем лучше. И не надо останавливаться на достигнутом. Надо продолжать — во что бы то ни стало. Америка уже дала Франции двести миллиардов франков. И даст еще сто. Франция хотела бы уйти из Марокко, но Америка настаивает, чтобы она не уходила — из-за баз. Без американской поддержки Франции пришел бы конец. И так далее. Сахель, сахель. Самый верный путь — атаковать американские базы. Это не так уж сложно. А ты как думаешь, Ахмед?

Мужчина повернулся к студенту, который дулся на всех за ужином.

— Я думаю, это будет несложно организовать: по крайне мере, среди студентов. — Было видно, что молодой человек настроен против Мулая Али.

— Даже если французы будут травить вас собаками, а американцы повсюду устроят засады? — c чуть заметным пренебрежением спросил Мулай Али. — Soyez réaliste, monsieur[164].

— Не все из нас джебала, деревенщина неотесанная, — высокомерно произнес юноша.

— А если произойдет несколько несчастных случаев, прямо затрагивающих жизни американцев или их имущество, то они хотя бы узнают, что есть на свете такая страна — Марокко, — продолжал чернобородый Брахим. — Пока они еще путают Марокко с Сенегалом. Вы все здесь можете твердить, что это фантазии. Но держу пари, что через год таково будет официальное распоряжение. Мишенью станут уже не французы, а американцы.

Никто ничего не ответил, слова Брахима явно повергли всех в замешательство. «Рии-рии-рии», — пели цикады.

— Даже если проделать такое только в целях пропаганды, — не унимался Брахим, воодушевленный покорным молчанием присутствующих и разгоряченный вином, — все равно это будет полезно. Но верно и то, что это в большей степени пропаганда.

— Ценность пропаганды никак не связана с тем, правда это или нет, — произнес молодой человек в синем деловом костюме, наливая себе еще стакан пива. — Только с тем, насколько ей верят люди, которым она адресована.

Мулай Али украдкой взглянул на доктора и выразительно поднял брови; тот подмигнул в ответ. Брахим, чтобы не терять уверенности в себе, предпочел это не заметить.

— Правда то, что Америка снабжает Францию деньгами, и часть этих денег идет на оружие, которое используют против нас. Возможно, как пропаганда, большого впечатления это не произведет… не знаю. Но это правда.

Амар прислушивался; тут было что-то новое. Он не знал о том, что американцы втайне подличают. Ну и, разумеется, помимо этого была масса вещей, которые он слышал впервые. Взять хотя бы слово «пропаганда», которое все без конца повторяли. Он никогда не слышал его раньше, но явно оно обозначало что-то очень важное. Рассказ о злых американцах заворожил его, и ему страшно захотелось увидеть хотя бы одного, узнать, как они выглядят, какого цвета у них кожа, на каком языке они говорят, но, так как каждому из собравшихся все это было прекрасно известно, спрашивать было неловко. Теперь, похоже, присутствующие разделились на три группы, каждая из которых говорила о своем, некоторые возбужденно кричали. Из-за поднявшегося гама комната казалась меньше. Оттеснив доктора, толстяк уселся рядом с Мулаем Али, читая ему газетные вырезки. Мулай Али полулежал, закрыв глаза, и лишь время от времени открывал их и выдувал кольцо дыма, следя за тем, как оно тает в воздухе. Он, один из всех, казалось, еще был в состоянии сохранять внешнее спокойствие. Но даже он, печально подумал Амар, немусульманин, а посему на него нельзя положиться как на человека, который может повести за собой народ. Наполовину опорожненный стакан пива стоял у него в ногах — вот сейчас он нагнется и возьмет его.