Сборник Рассказов - Стивен Кинг

— Эл… — Дин притронулся к ее плечу. Позже он вспомнит, какой холодной оказалась кожа, хотя доктор и скажет, что быть этого не могло.

Она упала лицом на стол. Разлетелись бокалы, на звон сбежались официанты, управляющий и спасатель из бассейна, который мягко положил голову Элли на сложенное полотенце и встав на колени следил за ее пульсом, пока не приехали парамедики. Всю правую сторону парализовало, но она, слава богу, выжила. Вот только не прошло и месяца после ее возвращения домой из реабилитационного центра, как ее разбил второй, на этот раз смертельный инсульт. Дин в это время ее купал, и страшная сцена настолько врезалась ему в голову, что он решил переехать. Так он и оказался здесь, в многоэтажке недалеко от гавани. В округе он никого не знал, и поэтому радовался любому способу хоть как-то скоротать время.

За просмотром Дин ел собственноручно приготовленный ужин. Ходить по ресторанам в одиночку ему надоело, да и заказывать дорогие блюда на вынос тоже. Пока он лишь осваивал азы этого искусства. Он мог сварить макароны, поджарить бифштекс или нарезать красного перца для заправки готового салата из пакета. Получалось довольно аляповато, и Дин частенько разочаровывался в результатах, поедая пищу без всякого удовольствия. Сегодня он готовил купленные в «Пабликсе» свиные отбивные. Казалось бы, кидай их на горячую сковородку и вперед, но Дин никак не мог определить, когда мясо готово по-настоящему. Бросив отбивные на сковородку и быстренько сварганив салат, Дин освободил место на кофейном столике перед телевизором. Вскоре жир на днище сковородки начал подгорать. Дин пощупал мясо пальцем, проверяя на мягкость, но так и не понял, готово оно или нет. Тогда он разрезал отбивную и увидел, что внутри все еще оставалась кровь. А со сковородкой он еще намучается.

Когда Дин, наконец, откусил первый кусок, отбивная оказалась жесткой. — Гадость какая, — отругал он себя. — До шефа Рамзи тебе далековато.

«Скаты» играли с «Моряками», поэтому трибуны пустовали. Когда в город приезжали «Сокс» или «Янки», «Троп» набивался битком, в остальных же случаях народ на стадион не спешил. В старые скудные времена это еще имело смысл, но ведь теперь-то «Скаты» могли дать отпор любому клубу. Пока Дэвид Прайс разделывался с бэттерами противника, Эверс с ужасом заметил, что на обитых сиденьях за «домом» сидят несколько болельщиков и говорят по телефону. И, ясное дело, какой-то подросток принялся бешено махать руками. Кораблекрушение потерпел, не иначе. Наверное, его собеседник видел его сейчас по телику.

— Смотрите, — сказал Эверс. — Я в телевизоре, следовательно, я существую.

Парень промахал еще несколько подач. Расположился он как раз над плечом у рефери. Когда Прайс запустил крученый мяч, и при повторе показали вблизи зону страйка, в кадр попала увеличенная придурочная улыбка пацана вкупе с его замедленными взмахами. В двух рядах позади него одиноко сидел человек. Одет в медицинскую робу, редкие напомаженные волосы зализаны назад. Монолитный и суровый, словно нефритовый божок. Таким Эверс и запомнил доктора Янга, своего старого стоматолога из Шрусбери.

Молодой доктор Янг. Так называла его мать Эверса, потому что тот был старым уже тогда, когда Эверс сам был ребенком. Доктор служил в морской пехоте на Тихом океане и домой вернулся, оставив на Тараве часть ноги и всю надежду. Всю оставшуюся жизнь он отыгрывался не на японцах, а на местных детках, безжалостно находя крючком уязвимые места в зубной эмали и втыкая им в десны иглы.

Эверс даже жевать перестал и наклонился вперед, чтобы удостовериться. Прилизанные назад волосы, лоб размером с гору Рашмор, очки с бифокальными стеклами и тонкие губы, которые белели от усердия, когда доктор брался за бормашину. Да, это он, и не постарел ни на день, с тех пор как Эверс видел его в последний раз, больше пятидесяти лет назад.

Но ведь это невероятно: ему же должно быть не меньше девяноста. Хотя… В таком заповеднике, как Флорида, полно мужчин его возраста, а некоторые даже неплохо сохранились, едва не превратившись в загорелых, облаченных в гуайаверы мумий.

Нет, подумал Эверс, он же курил. И как же Эверс ненавидел запах одежды и дыхания доктора, когда тот наклонялся к нему поближе, чтобы получше пристроить бормашину. Карман робы плотно облегал красную пачку «Лаки страйк», причем бесфильтровых, самых что ни на есть гробовых гвоздей. Помните старый слоган: ЛСЗЛТ — «Лаки страйк» значит лучший табак? Может быть, то младший брат доктора. Или сын. Не просто молодой, а очень молодой доктор Янг.

Выполнив неберущийся фастбол, Прайс завершил иннинг. Тут же в трансляцию вклинилась реклама и вернула Эверса к действительности. Отбивные оказались жестче, чем перчатка кэтчера. Эверс выбросил их в корзину и взял банку холодного пива. Первый же глоток привел его в чувство. Нет, не мог то быть его доктор Янг, с дрожащими от похмелья руками по утрам и с дыханием, в котором к запаху сигарет примешивался явственный аромат джина. Сегодня его состояние назвали бы посттравматическим синдромом, да только отданному на милость его инструментов ребенку это бы не особо помогло. Эверс его презирал. Смерти доктору он не желал, но точно бы обрадовался, если бы тот куда-нибудь исчез.

Когда «Скаты» перешли в атаку, подросток снова замахал руками, но теперь ряды позади него пустовали. Эверс все ждал, что доктор Янг вернется с пивом и хот-догом, но иннинги шли, Прайс одного за другим выбивал игроков противника, а доктор все не появлялся. Недалеко от подростка сидела женщина в блестящей блузке. Она тоже махала телезрителям.

Эверсу очень хотелось, чтобы рядом оказалась Элли и поделиться с ней увиденным. Да и маме тоже уже не позвонить и не узнать, что да как с Молодым доктором Янгом. В общем, обычное дело: поделиться ему было не с кем. Скорее всего, там просто сидел еще один старик, которому нечем было заполнить пустые вечера, кроме как бейсболом. Вся разница в том, что сидел он на стадионе, а не у телевизора.

Поздно ночью, где-то около трех, Эверс понял, почему из всех возможных наказаний заключенные больше всего боятся камеры-одиночки. Побои, так или иначе, закончатся, а вот мысли покоя не дадут, питаясь бессонницей. Откуда он взялся, этот доктор Янг, о котором Эверс не вспоминал уже многие годы? Что это, знак? Предзнаменование? А, может быть, он потихоньку теряет связь с действительностью? После смерти Элли он боялся, что это может случиться.

Сходить с ума Дину не хотелось, поэтому следующий день он провел в бегах по делам. Поболтал с клерком на почте, поговорил с женщиной у столика выдачи книг в библиотеке. Так, легкий треп, но хоть какая-то связь с внешним миром. Каждое лето Пат с семьей уезжали на Мыс к родственникам Сью. Эверс все же позвонил им на автоответчик и оставил сообщение. Надо бы им как-нибудь собраться всем вместе. Он с радостью отведет их куда-нибудь пообедать или купит билеты на бейсбольный матч.

В тот вечер Эверс как ни в чем не бывало приготовил ужин. Правда, время теперь ощущалось острее, и поэтому цыпленка он слегка пережарил, стараясь успеть к первой подаче. «Скаты» снова играли с «Моряками», и народу опять пришло немного: верхний ярус трибун — синее море пустых сидений. Эверс устроился перед телевизором, но за игрой особо не следил, сосредоточив все внимание на третьем ряду, чуть левее рефери. И тут вселенная словно бы показала язык в ответ на его немой вопрос: по трибуне проскакал Рэймонд, талисман «Скатов», щеголяя синим мехом, какого в природе нигде не найти. Рэймонд встал за спиной у Ичиро и потряс кулаком.

— Недостаток общения, — успокоил себя Эверс. — Только и всего.

Феликс Хернандес, козырь «Моряков», разыгрался сегодня не на шутку. Игра летела: к тому времени как Эверс открыл вечернее пиво, шел уже шестой иннинг, а «Моряки» вели в счете на пару очков. И вот, когда король Феликс выбил Бена Зобриста, не дав тому даже взмахнуть битой, Эверс заметил в третьем ряду Леонарда Уилера, своего старого партнера по бизнесу. На нем был костюм в светлую полоску, тот самый, в котором его похоронили.

Леонард Уилер (всегда Леонард и никогда — Ленни) ел хот-дог, запивая его, по выражению умников с ESPN, «взрослым напитком». Эверс испугался настолько, что вместо отрицания предался ярости, которую любая мысль об Уилере вызывала у него до сих пор. — Ах ты ж властный сукин сын! — крикнул он и уронил свой собственный взрослый напиток, не успев поднести его ко рту. Банка упала на стоявший на коленях поднос, сбила его, и тот шлепнулся Эверсу промеж ног. Цыпленок, порошковое пюре и стручки гороха (цвета которых тоже в природе не наблюдалось) плескались теперь в растекшейся по ковру пивной луже.

Эверс ничего не заметил: он лишь пялился в новый телевизор, такой продвинутый, что казалось, задери ногу, пригни голову, чтобы о рамку не удариться, и можешь смело входить в картинку. Нет, все-таки это Уилер: те же очки в золотой оправе, та же выпирающая челюсть и пухлые до странности губы, та же копна пышных, белоснежных волос, которые делали его похожим на актера из мыльных опер, эдакого благостного доктора или магната, которому наставляет рога его трофейная женушка. А вон и огромный значок с флагом, который тот носил не снимая на лацкане пиджака, словно какой-то проворовавшийся конгрессмен. Элли как-то пошутила, что, наверное, Ленни (наедине они только так его и называли) кладет его перед сном под подушку.