Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм

– В своей епархии я – полный хозяин. Визит патриарха Алексия II происходил на моей территории, и поэтому я пошел на встречу по собственному почину, обсудив вопрос предварительно только с членами Епархиального Совета. Весь его состав высказался положительно. Они даже, можно сказать, требовали, чтобы возможность встречи не была упущена. Когда встреча состоялась, я, естественно, немедленно написал о ней рапорт Первоиерарху и Святейшему Синоду…

Он погладил реденькую седую бороду и вдруг неожиданно как-то весь напрягся, будто уловил во взгляде молчаливого собеседника немой укор и, словно оправдываясь, возбуждённо заголосил колоратурным меццо-сопрано, порой переходящим в фальцет.

– Да, я не считаю, что Московская Патриархия – еретическая церковь, хотя она уклоняется от чистоты догматического учения! Даже и в практике: совместные молебствия с инославными должны быть остановлены! Они прямо запрещены канонами! – и, внезапно понизив тон, продолжил почти миролюбиво. – Но, говорят, патриарх Алексий II не одобряет совместных молебствий. И слава Богу! Слава Богу, что сам православный народ начинает противодействовать совместным молениям. К тому же, я далёк от утверждений, что под коммунистическим господством Московская Патриархия была безблагодатна. Это не были сплошные Потёмкинские деревни.

Наконец, он совсем успокоился, будто обнаружил в лице собеседника если не единомышленника, то, по крайней мере, сочувствующего. Теперь его тон был скорее заговорщицким и даже несколько фамильярным.

– Ваше Преосвященство, Вы ведь и сами знаете, что наша Церковь не едина в своём отношении к Московскому Патриархату. Нет, нет! Совсем не едина. Наоборот: сейчас скорее растёт тенденция к резкому противостоянию. Происходит радикализация. И среди архиереев, и среди мирян. Если я чётко держусь линии, в которой воспитан, – а именно: это две части одной Церкви, – то некоторые утверждают, что Московская Патриархия вообще ничего общего с Русской Православной Церковью не имеет, что это новый организм, который вырос на основе обновленчества. Ведь митрополит Сергий Старгородский также одно время был обновленцем, но он принес покаяние. Стало быть, продолжают эти люди, мы больше не обязаны считаться с Указом патриарха Тихона, в котором содержится предписание нам воссоединиться на Поместном Соборе. Таковы настроения правого крыла. Но, опасаюсь, эти настроения могут возрастать. Я не знаю, как выйти из этого, поэтому в данное время веду себя крайне осторожно, чтобы не раздражать больше, чем нужно. Сейчас любой необдуманный шаг может иметь страшные последствия!

Старик-архиепископ, остерегаясь невидимых ушей, пытливым, подозрительным оком ещё раз оглядел комнату и заговорил почти шёпотом.

– Я слышал ещё и вот какую идею: надо создать такую Православную Церковь, которая, подобно Католической, распространится на все континенты и не будет ни русской, ни греческой, ни вообще национальной. Национальная форма Православия – это исторический опыт, но это не означает, что так должно быть всегда. В этом есть определённая логика. Я всегда воспринимал РПЦЗ как ревностную хранительницу русских национальных начал. Да, так. Мы до сих пор именно так себя воспринимали. Но всё это сейчас ставится под сомнение. Действительно, очень-очень опасный момент! Я считаю, что мы должны иметь контакты, живое общение, и только так мы сможем – совместно! – найти выход из, казалось бы, безнадёжной ситуации.

Он встал с кресла, тихим кошачьим шагом прошёлся по келье, заглядывая в ниши и за выступы мебели, вдруг как коршун подлетел к ложу болящего и, опершись на изголовье кровати обеими руками, наклонился к самому лицу собеседника.

– Но Высокопреосвященнейший Владыко непоколебим! Он и слышать ничего не желает, и ни только об объединении, но и о каких-либо наших контактах вообще. Он дерзок, упрям и своеволен! Будто Московская Патриархия не Церковь вовсе, а какое-то исчадие ада! Да, я тоже не в восторге от иерархии МП – вопрос очень серьёзный и очень щепетильный, требующий всестороннего рассмотрения и обсуждения. Тем более что большевизм в России пал, его больше нет, а нынешняя власть не вмешивается в дела Церкви. Разве это не повод к воссоединению Тела Христова в нашем с вами отечестве?

И ещё ближе. Ещё тише.

– К тому же, – и это весьма существенно – они сулят немалые деньги. Разве мы с вами здесь не нуждаемся в них? Конечно, они там тоже нуждаются в нас, хотят прикрыться нашим добрым именем, мол, вот уже даже зарубежники нас поддерживают. Согласен, скверно это, но ведь за наше имя они хорошо платят. Весьма хорошо! Разве оно того не стоит? Нам ведь только дай, со временем да с Божьей помощью мы наведём и там порядок.

Архиепископ сделал многозначительную паузу, пристально взирая в глаза собеседнику, ища в них то, что желал найти. Желал давно, предвидя, предчувствуя, что обретёт в нём союзника. А иначе не завёл бы этого разговора tet-a-tet.

– Вот я и хочу Вас спросить, глубокоуважаемый Владыко: разве таковой нам подобает Первоиерарх? Ведь он на корню губит все наши начинания. К тому же он стар и немощен телом и рассудком. Пора ему на покой… Должны же мы с вами позаботиться о последних годах жизни того, кто столько лет вёл наш корабль верным, благодатным курсом? Должны! Это наш христианский долг, если хотите! А на место Первосвятителя должен встать более молодой, энергичный, мудрый, искренне преданный делу русского Православия сын нашей Церкви… Такой как Вы…

Он сел в кресло, вальяжно расположил в его уютной вместимости своё маленькое худое тельце и, чувствуя, что победил, бросил последний камешек.

– Именно и только такой как Вы. Что Вы на это скажете?

Щуплый старик-Архиепископ улыбнулся лукаво, щёлкнул большим и безымянным пальцами, словно фокусник, – и растворился в необъятном пространстве зелёного виноградника, уходящего в перспективу и теряющегося в дрожащей дымке раскалённого воздуха. Огромное жаркое солнце дозревало спелой глазуньей на сковородке выцветших небес.[80] Воздух дрожал в истоме, обжигая и опаляя голову, плечи, спину того, кто стоял теперь на краю обширного куска плодородной земли, кормящего и определяющего некогда смысл существования целого рода. Призрачный сон жизни продолжался, облекая сновидца в вереницу непредсказуемых событий, как младенца в пелены, невесту в брачный покров, труп в саван.

Сон, этот морфий разума человеческого, окончательно вступил в свои законные права над таким мягким и податливым как пластилин сознанием. Хитрость – не порок, а неизменная, необходимая составляющая политики. Цель оправдывает средства, результат превыше всего. А уж коли любая власть от Бога, то совершенно неважно как, каким образом и способом эта власть, эта птица небесная будет поймана, заманена в сети. Главное ухватить и удержать, приобщившись к кесареву. И раз уж Богу Богово, то и кесарю, аки Помазаннику, пусть будет Богово.

XXXVII. Иди и больше не греши

Иуда стоял на пыльной обочине той самой дороги, по которой около трёх лет назад отправился в долгий путь, коренным образом изменивший всю его жизнь. Он смотрел на то, чем теперь стал его виноградник, и крупная, солёная как морская капля слеза стекала по щеке, покрытой загрубевшей от ветра и пота пылевой коркой, оставляя свежий след, прокладывая в ней борозду, похожую на рубец. Отсюда, очарованный и воодушевлённый он ушёл вслед за воплощающейся мечтой, ломая и топча спелую лозу. Сюда же и вернулся разочарованный. Время безжалостно порушило, уничтожило результат трудов, усилий и заботы нескольких поколений, подведя черту под целой эпохой, в которой жили, дышали, любили и умирали люди, давая жизнь, дыхание и любовь новым поколениям. И для них, для этих новых поколений виноградник также стал приложением трудов, усилий и забот. Эта преемственность существовала долго, очень долго, казалось, всегда. Мнилось, что навеки. Но остановилась, преломилась на нём, на Иуде, поставившим жирную точку смерти вслед за многоточием вереницы жизней своих предков, одним стремительным порывом перечеркнув всё то, ради чего они жили, трудились и умирали.

Его дом, построенный натруженными руками прадеда, теперь являл собой зрелище весьма удручающее. Дом, в котором сделали свой первый и последний вздохи его дед и отец, в котором родился он сам. Мёртвые бездушные стены, утратившие тепло человеческих рук и сердец, забывшие согревающий и объединяющий жар горящего семейного очага, тупо и бессмысленно взирали пустыми и тёмными глазницами окон на того, кто променял их тихий покой на вольный ветер дорог. Кто в угоду свободно блуждающему, манящему духу странствий отказался от запаха родного, домашнего уюта, ворвавшегося в лёгкие с первым в жизни глотком воздуха. Кто променял священную патриархальность традиций на призрачный силуэт мечты, мерцающий в оковах обыденности. А ведь только недавно, всего какие-нибудь три года назад Иуда с вожделенным упоением представлял себе тот час, когда он, слабея от трепетной лихорадки, введёт под этот кров свою единственную Рахиль. Введёт ни на час, ни похоти ради, но для долгой-предолгой жизни с той, которая, разделив с ним кров и соединив судьбу, даст, быть может, Израилю нового Давида – звёздного потомка их древнего рода, Царя Иудейского, обетованного Мессию.