Эоловы арфы - Владимир Бушин

Это была правда: долгие годы ее муж изучает социальную суть, природу, роль денег - и долгие годы он и его семья жестоко страдают от безденежья. Закончив первый выпуск своей работы "К критике политической экономии", Маркс даже не мог отправить рукопись с нетерпением ждавшему ее издателю Дункеру - было не на что. Пришлось просить у Энгельса денег, необходимых для почтовой страховки и пересылки рукописи. Маркс при этом воскликнул: "Вряд ли приходилось кому-нибудь писать о деньгах при таком отсутствии денег! Большинство авторов по этому вопросу состояло в лучших отношениях с объектом своих исследований".

Казалось, Маркс и его семья повидали уже все гримасы, на какие только способны бедность и нищета. Женни помнила долгие дни и даже недели, когда семья кормилась лишь хлебом и картошкой; когда не было нескольких пенсов, чтобы купить газеты и бумагу, необходимые для работы Карла; случалось и так, что вся семья вместе со служанкой Еленой болела, но из-за отсутствия денег нельзя было ни позвать врача, ни приобрести лекарства. Были, наконец, те страшные пасхальные дни 1852 года, когда умерла Франциска, при рождении для нее не на что было купить колыбель, а через год, когда она умерла, в доме не оказалось денег даже на гроб... И сейчас, вспомнив о тех днях, Женни словно наяву вновь услышала тот особенный, непохожий на другие пасхальный благовест: он оказался погребальным звоном для маленькой Франциски.

Маркс не стыдился своей бедности, точнее сказать, он не скрывал ее перед своими друзьями, единомышленниками, перед людьми, близкими ему по духу. Перед ними у него нередко доставало сил даже пошутить на сей счет. Женни вспомнила, как Карл иронизировал в одном письме к Энгельсу: "Вот неделя, как я достиг того приятного пункта, когда из-за отсутствия унесенных в ломбард сюртуков я не выхожу больше из дома и из-за отсутствия кредита не могу больше есть мяса". Женни помнила и о том, как, отправляя несколько позже американским друзьям свои "Разоблачения о кёльнском процессе коммунистов", Карл счел возможным в сопроводительном письме заметить: "Вы лучше оцените юмор брошюры, если учтете, что за отсутствием штанов и обуви автор ее находится как бы под домашним арестом, а семья его каждую минуту рисковала и рискует очутиться в полной нищете".

Но это, конечно, не значило, что Маркс смирился с бедностью и уже не противился ей, что она не угнетала его. Как глава большой семьи, как любящий муж и отец, он делал все, чтобы вырваться из цепких лап нужды. Женни видела это и знала, естественно, лучше других. В ту пору, когда семья два месяца пробавлялась исключительно ломбардом, Маркс признавался Энгельсу, прося его помощи: "Уверяю тебя, что я лучше дал бы себе отсечь большие пальцы, чем писать тебе это письмо. Это может прямо довести до отчаяния - мысль, что полжизни находишься в зависимости от других".

Однако Марксу было далеко не безразлично, каким способом обеспечить себе достаток.

Когда перед окончанием университета Бруно Бауэр, бывший тогда его другом, советовал ему ради места доцента философии и успеха академической карьеры подольститься к министру просвещения Эйххорну, - Маркс не пошел на это.

Когда вскоре после женитьбы ему предложили через советника Эссера, старого друга тогда уже покойного отца, работу в правительственной газете, что могло обеспечить блестящую карьеру - то была первая попытка правительства обезвредить опасного противника, - Маркс брезгливо отверг предложение. Женни с гордостью вспомнила, что она тогда поддержала его в этом.

Когда после революции 1848 года была закрыта "Новая Рейнская газета" и Маркс с семьей вынужден был из Кёльна снова уехать на чужбину - в Париж - и оказался там с малыми детьми без всяких средств к жизни, друзья, оставшиеся на родине, собрали денег и послали их изгнаннику. Но при этом один из них действовал недостаточно деликатно - сделал положение Маркса, по словам очевидца, "предметом обсуждения во всех пивных". Узнав об этом, Маркс сказал: "Я предпочитаю жесточайшую нужду публичному попрошайничеству". Женни прекрасно помнила и это.

Она помнила и то, что Карл не раз повторял: "Несмотря ни на какие препятствия, я буду идти к своей цели и не позволю буржуазному обществу превратить себя в машину для выделки денег". Она знала, что это не только слова - это девиз, которому Карл неукоснительно следует. Но будто в отместку за такую твердость, нищета строила его семье все новые и новые гримасы - это только казалось, что их запас у нее иссяк. В новогоднем письме Энгельсу Маркс посылал будущий год ко всем чертям, если он будет похож на старый. Однако этот год оказался еще хуже предыдущего. Пожалуй, он самый трудный из всех.

...За дверью послышалось движение. Женни быстро смахнула монеты со стола в ладонь и сунула их в карман. Вошел Карл. Кроме постоянной озабоченности, в которой он пребывал уже давно, на нем видна была печать какой-то новой тревоги.

- Женни, - сказал он, стремительно приблизившись, - я только что узнал, что наша старшая дочь всерьез собирается стать актрисой или, во всяком случае, намерена какое-то время играть в театре. Она говорила тебе об этом?

Женни слегка тряхнула головой, как бы сбрасывая недавние горькие раздумья, и вместо ответа спросила:

- Тебя пугает сцена?

- Не сцена сама по себе, - Маркс пожал плечами. - Но откуда она взяла, что может играть?

- Ее внешность... Ты же знаешь, что она с детства мечтает стать актрисой.

- Этого мало, - Маркс досадливо махнул рукой. - И внешности и мечтаний.

- Не только мечтания. Она же отлично декламирует. Помнишь, как она всех нас поразила сценой с письмом из "Макбета"?

- Прекрасно помню, но и этого мало! - Маркс уже не мог от волнения стоять на месте и, по обыкновению, принялся ходить вдоль стола, за которым сидела жена. - Нужен настоящий талант, божья искра, дар - без этого участь актера, особенно актрисы, в наше время ужасна.

- Но спроси Кугельманов да и других, кто ее слышал. Почти все в один голос твердят: талант! Гертруда-Совушка, которой в подобных делах ты всегда веришь, утверждает, что в Женни скрывается талант Рашели или Ристори...

- Боже мой! - всплеснул руками Маркс. - Рашель! Ристори! Пусть Совушка, если хочет, делает Рашель и даже Кина из своей Франциски, а моя дочь не будет играть на сцене.

- Но она уже играла, - тихо, чуть улыбнувшись, проговорила Женни.

- Что ты хочешь этим сказать? - Маркс остановился.

- Ты видел новое синее пальто у Ленхен?

- Конечно. Но оно при чем здесь?

- А при том, что Женни купила его для Ленхен на тонорар, полученный за выступление в роли леди Макбет на сцене одного лондонского театра. Иначе где бы мы могли взять деньги?

Маркс растерялся. На какое-то мгновение тревогу за дочь в его душе захлестнула нежность к ней, отцовская гордость.

- Милая девочка, - сказал он глухо. - Это так на нее похоже! - Он помолчал, что-то обдумывая, потом взял руку жены, поцеловал ее в ладонь и тихо, но твердо проговорил: - И тем не менее, Женни, я сегодня же поговорю с ней и потребую, чтобы она оставила эту более чем рискованную затею.

- Она, конечно, послушается тебя, - усталым голосом сказала жена, но я уверена, что через несколько дней придумает что-нибудь другое, например, захочет давать уроки. Ты знаешь, почему она это сделает. Женни все видит, все понимает. Да и не требуется особой наблюдательности, чтобы понять, в каком положении твоя семья, если ты и твои сестры не ходят в школу, потому что нечего обуть; если у тебя самой нет сколько-нибудь приличного платья. Мы не должны забывать, что не успеем оглянуться, как Женни и Лаура станут невестами.

Карл опять остановился.

- Какие невесты! Они еще совсем девочки!

- Дорогой мой, Женни уже почти в том возрасте, когда меня начали вывозить в свет. Не так уж далеко ей и до той поры, когда ты заручился моим тайным согласием стать твоей женой, - видно было, что эти сопоставления мать уже давно сделала.

- О время! - сокрушенно воскликнул Маркс. - Действительно. Может быть, у Женни уже есть поклонники? Может быть, она и сама уже о ком-то вздыхает?

- Не думаю. Они же никуда не ходят, и мы никого не можем принять. С кем они видятся?

- Ты упрекаешь меня? - Маркс горестно покачал головой.

- Нет, я только напоминаю отцу, что его дочери растут.

- Знаешь, Женни, - вдруг сказал Маркс с отчаянием, - я иногда жалею, что у нас дочери, а не сыновья.

- Что ты говоришь! Посмотри, какие они умницы и красавицы!

- Да, да. Ты же знаешь, как я их люблю, но иногда - и теперь все чаще - жалею! С мальчишками нам было бы легче.

Некоторое время они молчали. Мысли каждого были трудными, невеселыми. Потом он, медленно подойдя, коснулся ее руки и сказал:

- Я хочу с тобой посоветоваться, Женни... Я давно уже думаю и вот недавно узнал... недавно узнал... - ему трудно было все сказать прямо и до конца, - узнал, что в одном лондонском железнодорожном бюро есть вакантное место.