История морских разбойников - Иоганн Архенгольц фон

Двести турецких галер и 60 кораблей пиратов маневрировали под начальством Пиали-Паши, вокруг него толпились отборные предводители мусульман, в числе которых должно назвать Мухаммед-Бея, санджака (губернатора) триполийского и сына страшного морского разбойника Сала-Реиса, Гассана-Пашу, сына Хеир-Эддина, Хар-эль-Хаджи-Али, пирата алжирского и Алуч-Али, прозванного Килиджи или Мечом по причине своего мужества, — он, который считался величайшим моряком, какого видел свет после Хеир-Эддина Барберуссы.

Христианским флотом командовал дон Хуан Австрийский. Генералы беспокоились о результатах опасного дела, в которое пускались. Папский легат старался внушить им слепую уверенность и обещал именем Бога блистательную победу. Оттоманы презирали противников. Два флота искали друг друга, — не для того, чтобы уничтожить один или другой, но чтобы поочередно гоняться за врагом, и никто не ожидал встретить серьезное сопротивление. Они пришли на вид друг друга в воскресенье 7 октября 1571 года при входе в Лепантский залив, на пространстве между Кефалонскими островами и твердой землей. Турки приветствовали противников своих радостными криками, украсили корабли свои флагами и стреляли из пушек в знак того, как пламенно они желают померяться с христианами. С обеих сторон начальники отдали поспешно приказания строиться в боевую линию. Дон Хуан Австрийский стал в центре с галерами папскими, савойскими, венецианскими и генуэзскими. Барбариго начальствовал левым крылом, упиравшимся в твердую землю, а Андреа Дориа развернул правое крыло к морю.

Али-Паша, подражая маневрам христианского флота, стал в центре, окруженный Гассаном-Пашою, Мухаммед-Беем и Сироккою, с кораблями Алжира, Триполи и Александрии, Алуч-Али командовал левым крылом против Дориа.

Дон Хуан Австрийский дал знак к битве, водрузив на своей галере штандарт святой лиги, благословенный и данный папою. Пушечный выстрел с обеих сторон, сделанный в одно время, начал битву, которая вскоре сделалась общей. Гром артиллерии, треск ружейной пальбы, крики сражающихся и густой дым, омрачавший день, внезапно посеяли в эту страшную борьбу кровавое смущение. Со стороны христиан Барбариго имел первые успехи, потопив галеру Сирокко, санджака александрийского. Эта потеря привела в ужас правое крыло турков. Дон Хуан Австрийский в то же время сцепился с адмиральским кораблем, который поражал страшным огнем. Али- Паша был разорван ядром надвое. Испанцы тотчас бросились на абордаж, убили моряков и янычар и заменили императорский флаг Селима штандартом священной лиги. Однако же выигрыш сражения был еще далек; вследствие фальшивого маневра крыло под начальством Дориа потерпело: против него были корабли Алуч-Али. Десять галер Мальтийского ордена были окружены и взяты, и пираты, на минуту победоносные на этом пункте, готовы были разорвать линию христиан, — но дон Хуан приспел на выручку. Алуч-Али, мало заботясь о продолжении битвы, шансы которой становились во вред мусульманскому флоту, прошел, стреляя из всех пушек, через ослабленное препятствие, противопоставляемое ему Дориа, и выбрался в открытое море, благодаря легким бригантинам, не покидая своей добычи, которую отвез в Константинополь. После измены союзника, на которого надеялись всего более, турки совершенно потеряли мужество: ужасное бегство и страшная резня довершили их бедствия. Флот их доставил 300 пушек христианам, которые убили в этот день более 30'000 человек.

Султан Селим пришел в ужас при вести об этом поражении, а между тем принял Алуч-Али-Килиджи как спасителя обломков своего флота и пожаловал ему звание великого адмирала на место убитого Али-Паши.

«Победа лепантская, — говорит французский историк де-Ту, — самая значительная, какую когда-либо одержали над турками и из которой христиане извлекли наименьшую пользу. Соперничество союзников и противоположность интересов каждого государства лишили всех плодов ее. Алуч-Али-Килиджи, вышедший, подобно Хеир-Эддину, из рядов простых морских разбойников и достигший подобно ему до высшего звания в турецком флоте, на следующую весну снова явился в Архипелаге со 160 кораблями и, с ловкостью пользуясь расторжением священной лиги, сумел выказать себя еще столь страшным, что 15 марта 1573 года Венецианская республика, не в силах будучи сопротивляться ему, заключила с ним мирный договор, уничтоживший память об утратах Лепантской битвы.

Прежде возвращения в Испанию дон Хуан Австрийский поплыл к Тунису, высадил 25'000 человек и выгнал турецкий гарнизон, но едва это известие достигло Константинополя, Алуч-Али-Килиджи поспешил вознаградить эту неудачу. Тридцатишестидневной осады было достаточно для отнятия у испанцев завоевания Карла V. Но это было последним проблеском оттоманского могущества. Лепантская битва нанесла ему гибельный удар, от которого оно никогда уже не оправилось. Начиная с этого времени, обширные подвиги мусульманских пиратов исчезают на Средиземном море. Алжир и Тунис объявили себя независимыми государствами и признавали за Константинополем уже только воображаемое господство.

Торжественное посольство представило в 1627 году султану Амурату IV, что, благодаря жадности и скупости пашей, сокровищница не в силах более поддерживать гавань и укрепления, что милиция, не получающая следующего ей жалованья, или принужденная бесконечно долго ждать его, ослабевает со дня на день, что, без сомнения, мавры и арабы при первой поддержке какой-нибудь христианской нации рано или поздно изгонят турков и отнимут у Турции одно из лучших заморских владений ее. Вследствие того милиция просила дозволения избирать себе впредь начальников из среды своей, она предлагала платить за это право ежегодную дань и допускать даже по-прежнему пашей с прежними почестями, но предоставляя им только право голоса в государственном совете, где они будут охранять выгоды султана. Настоящей же причиной этого поступка было то, что алжирцы были недовольны обязательством — не нападать на корабли народов, с которыми Турция заключила мирные или торговые трактаты. Амурат, занятый войной с Персией и многочисленными политическими переговорами с разными христианскими государями, согласился на желание алжирцев. Это значило — дать полную волю их хищничеству. С этих пор начинается для Алжира новая эра — эра независимости. Сбросив иго оттоманской империи, турецкие пираты перестали уважать трактаты, защищавшие французскую морскую силу от их нападений. Воровство и морской разбой, единственная нужда их, сделались их единственным законом, а так как Франция была ослаблена междоусобными войнами и не могла следить за отдаленными происшествиями, то торговля ее с каждым днем падала более и более в Средиземном море.

Однако же, несмотря на опустошительные войны первой половины XVI столетия, Марсель сумел поддерживать почти беспрерывные мирные торговые сношения с варварийскими государствами, и особенно с Алжиром. В 1561 году два арматора этого города, Тома Леиш и Барлен Дидье, основали контору в Да-Калле, близ тунисской границы — и вот начало французских поселений в Северной Африке. Контора Ла-Калль начала процветать и, несколько лет спустя, марсельцы вошли в переговоры о назначении консула в Алжир. Уже в 1564 г., в царствование Карла IX, делали подобную попытку. Карл назначил на это место марсельского негоцианта Бертолля. Бертолль произнес присягу перед графом де-Танд, губернатором Прованса, но никогда не был допущен в свою резиденцию. В 1579 г., в царствование Генриха III, марсельцы все еще не добились этой милости, однако же французское консульство основалось вскоре за тел*. Монахи Св. Троицы из Марселя, преимущественно занимавшиеся выкупом пленников, приобрели это право, и первым консулом был отец Буанно, появившийся в Алжире в 1581 году. Четыре года спустя паша приказал заключить его в тюрьму. Смуты, господствовавшие тогда во Франции, не позволяли требовать вознаграждения за это оскорбление, и до сих пор неизвестно, занял ли Буанно снова прежнее место свое. Как бы то ни было, с 1581 г. до начала XVII столетия морские разбои не были предметом политических сношений.

В первых годах XVII столетия бич возобновляется по случаю неудачной экспедиции испанцев. Эскадра их, под начальством Андреа Дориа, была рассеяна в 1601 году бурей. Гордость Алжира возросла от этого, и дерзкая милиция его не видела более ничего, достойного уважения. В 1604 году неважное учреждение марсельцев возбудило ее жадность, толпа янычар напала на него и разрушила его до основания. При известии об этом Генрих IV прибегнул к влиянию султана Мухаммеда III и, воспользовавшись добрым расположением этого государя для возобновления старых дружественных договоров, попросил его посредничества, чтобы пиратам Алжира и Туниса было запрещено впредь нападать на корабли, плавающие под французским флагом. Но приближалось время, когда владычество Константинополя должно было сделаться словом без значения на африканских берегах. Фирман Мухаммеда III только доказал бессилие этого государя. Г. де-Брев отправился в 1605 году в Тунис и Алжир, чтобы требовать исполнения его. В первом из этих городов паша принял его учтиво, но когда он объявил цель своего послания, совет зароптал, и Кара-Осман, ага янычар, громко объявил, что никто не будет повиноваться повелениям султана. Алжирцы, будучи хитрее своих соседей, а, может быть, и более уверены в своей силе, с угрозами прогнали посланника, который с трудом пробрался на корабль свой, чтобы спастись от насилий. Занятый другими интересами, Генрих IV не попытался наказать за оскорбление, нанесенное послу его, и несколько лет спустя, в 1609 году, морские разбойники были подкреплены миллионом морисков, принужденных неосторожной политикой покинуть Испанию. Мориски были последние потомки андалузских мавров, так часто и так жестоко преследуемых. Испания, лишив себя народонаселения земледельческого и искусных промышленников, причинила более зла Европе, чем самая кровопролитная война. Изгнанники, унеся с собой сознание своего разорения и нищеты, разумеется, были как нельзя более расположены вознаградить себя за свои потери. Сходство религии открыло им убежище на всем берегу Африки, их приняли гавани Алжира, Туниса и Триполи в Средиземном море, и гавань Сале на океане. Мориски научили пиратов искусству строить лучшие корабли, потому что дотоле самые большие флоты составлялись только из гребных галер, и они едва знали употребление парусов и палубных судов. 30'000 христианских невольников принялись, под бичом своих владык, сооружать страшный флот, и в 1617 году Алжир насчитывал семьдесят кораблей, которые, разделенные на две эскадры, подобно туче ястребов прошли Гибралтарский пролив и частью бросились на остров Мадеру, откуда пираты увезли даже колокола, частью на мыс Санта-Мария, между Лиссабоном и Севильей, чтобы запереть пути из Америки и обеих Индий. Флаг их проник до льдов Исландии, и даже берега Англии не были пощажены от вторжений этих зверских опустошителей.