Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие - Эльга Лындина

Когда-то Хабенский не захотел «выплывать» на обретенной им на первом этапе роли Игоря Плахова в «Убойной силе». Кстати, талантливый друг Константина Михаил Пореченков, который с институтских лет и по сей день рядом с Хабенским на сцене, на экране, в жизни — в горе и радости, до недавнего времени снимался в лентах с криминальным уклоном, что не помешало ему по праву стать одним из лидеров в среднем поколении наших актеров. «Медийное лицо» — еще один друг Хабенского Михаил Трухин, славный «мент» Вячеслав Волков. Хотя в театре знают другого Трухина — Гамлета в постановке шекспировской пьесы на сцене МХТ имени Чехова. Хабенский от этого явно осознанно уходит, хотя снимается очень много.

Казалось бы, именно ему бы и играть Гамлета в спектакле МХТ, который ставил давний друг и режиссер, петербуржец Юрий Бутусов. Но Хабенскому он отдал роль Клавдия.

У Бутусова все вопреки традиции, начиная с элегантных современных костюмов героев. Клавдий и Гамлет здесь почти ровесники, возможно, в недавнем прошлом и добрые приятели, искренне привязанные друг к другу. Собственно, Клавдий и теперь любит своего племянника-пасынка. Но есть в нем страсть, которая оказывается много сильнее дружеской близости, родственного участия.

Много лет назад о начинающем актере Константине Хабенском очень точно написала известный петербургский театровед Нина Горфункель, что, мне кажется, уместно сейчас процитировать: «Его роли — случай гамлетизма… Артистическая природа Хабенского — коварная, нервозная, склонная к соблазнам, не защищенная от темных инспираций».

Клавдия искушает и терзает жажда власти. Сам он это о себе хорошо знает. Кажется, даже готов бороться с собой, понимая, что ступает на дорогу убийцы, подымает руку на близких людей. Но его усилия тщетны. Постепенно исчезают последние всхлипы совести. Становится упоительно влекущей сама мысль о победе над всеми, кто стоял у него на пути.

Минутами Клавдий откровенно счастлив, чего не может скрыть. Он становится легким, стремительным. Он в страшном полете, который может оборваться в любой момент, если будет раскрыта тайна убийства его брата, короля Гамлета-старшего. Тема власти, неуклонно идущей к своей гибели, объединяет грани образа, созданного Хабенским. Контрастные краски, ужас перед грядущим рельефно оттеняют внутреннюю силу Клавдия, его проницательный ум, властную энергию. При всей своей несгибаемой воле Клавдий страдает, отослав Гамлета в Англию и зная, что там принца ждет верная смерть. Страдает Клавдий и от одиночества, несмотря на любовь Гертруды: Хабенский не может не включить свой любимый мотив.

На любовь Гертруды он ответить не может. Эта женщина старше его, она уже откровенно увядает, отчего ее пылкая страсть порой выглядит вульгарно. Клавдий все это видит. Гертруда — один из явных, реальных признаков его победы, осуществления мечты о власти, и жена — всего только ступенька к трону. Двойственность Клавдия: победительность и ожидание конца, который он, кажется, тайно торопит. Трагический отсвет непреходящей тревоги — и напряжение, чтобы ничем себя не выдать. Дерзкий вызов — и предощущение катастрофы, как и нежелание склонить перед ней голову.

В «Гамлете» в игре Хабенского, думается, была чеканная проработка внешнего рисунка, каждой позы, жеста, движения.

Но, видимо, мысль о роли Гамлета все же жила в душе актера: вот фрагмент его размышлений по этому поводу:

Вопрос интервьюера:

«— Почему бы не сделать свой какой-то вариант маленького спектакля «Гамлет»?

— Хотелось передать что-то в статике. Не используя никаких вспомогательных средств и приспособлений».

Повторюсь: Хабенский сыграл Гамлета в концертном исполнении под музыку Чайковского в исполнении Российского Национального оркестра.

Полтора часа актер читал Шекспира. Отказался от всего внешне героического. Но в его Гамлете не было и пассивной мечтательности, слабости воли, о чем принято говорить как о главной, неотъемлемой черте этого героя. Лишь три-четыре раза он позволял прорваться бурному проявлению чувств в коротких, ярких вспышках, исполненных трагизма. Хабенский читал словно для самого себя, раскрывая свои самые сокровенные мысли. То были раздумья, горькое удивление, сокрушение сердца.

После премьеры Хабенский признался, что хотел проверить себя, посмотреть, сможет ли?..

Он точно угадал иное актерское существование в литературно-музыкальной композиции. Продолжил в композиции по «Калигуле», снова заговорив о трагическом неустройстве мира, о невозможности превратить несовершенство его — в совершенство.

Середина первого десятилетия XXI века — взлет Хабенского. Еще одна роль этого периода как бы в стороне от ранее сыгранного, неожиданная, вся на острие ножа телевизионной версии Павла Лунгина гоголевских «Мертвых душ» — «Дело о мертвых душах».

В этой картине Лунгин собрал блестящий актерский ансамбль. Кроме Хабенского снимались Сергей Гармаш, Нина Усатова, Александр Абдулов, Павел Деревянко, Инга Оболдина. Режиссер стремился найти решение, которое бы вплотную сблизило великую поэму Гоголя с нашими днями, в которых великолепно обжились ловкие и циничные авантюристы, честолюбивые политические интриганы, где процветает механизм постоянного лицемерия и ржавчина разъедает людские души.

Но надрывное, непрестанное стремление сценариста Юрия Арабова сочинить нечто, что было бы по всем параметрам вопреки Гоголю, превратило сценарий в клочковато-претенциозное сочинение. Любое столкновение переводилось на язык трансцендентальный, что-то вроде конфликта воли с душевной чистотой!..

Соответственно и хорошо знакомый всем со школьной скамьи вкрадчивый авантюрист Чичиков в результате превратился в некое исчадие ада. Это исчадие ада терзает честнейшего, порядочнейшего господина Шиллера, посланного в город N вести дело о «мертвых душах» и отыскать Чичикова, бежавшего из острога. Затем господин Шиллер почему-то превращается… в Акакия Акакиевича.

У беса Чичикова — героя Хабенского — всего несколько эпизодов, разбросанных по многосерийному пространству картины. Хабенский, судя по всему, достаточно спокойно отнесся к сценарным изыскам Арабова. Он играл человека, отчужденного от реальности, испытывающего наслаждение от совершаемого зверства, испытывающего свою власть над жалким — в его представлении — человечеством. Словом, сатанинскую натуру!

Этот Чичиков неуловим. Является и исчезает подобно Злу, так или иначе существующему в наших мыслях, намерениях, поступках. Оно поднимает темную накипь со дна души, влечет, застит разум.

Эта работа кажется экспериментом на пути Константина Хабенского. Зло, разгуливающее по Земле в образе человека на все времена. Несмотря на то, что роль складывалась из цепочки всего нескольких эпизодов, мне кажется, она прочертила перспективу в будущее артиста.

Как это далее реализовалось? Многое зависело и всегда будет зависеть от того, что предложат Хабенскому драматурги и режиссеры, актер — фигура зависимая, и Константин Юрьевич это знает:

«— Удел единиц — работать где, когда и с кем хочешь. Актеров много, большинство себе этой роскоши позволить не может», — таково резюме Константина Хабенского.

Это взгляд реалиста. Хотя Константин Юрьевич сегодня уже может позволить себе выбирать, соглашаться, отказываться от неинтересных ролей.

В 2005 году в его послужной список достаточно успешно вошла роль Грина в экранизации романа Бориса Акунина «Статский советник». В этом фильме, по сути, две живые фигуры: князь Глеб Пожарский, петербургский чиновник, занимающий высокий пост в министерстве внутренних дел, командированный в Москву, чтобы уничтожить группу террористов, которыми руководит опасный, отчаянный и беспощадный Грин. Второй реальный персонаж в скучном и вялом (несмотря на жанр) повествовании.

Грин — магнетическая личность. Его магнетизм в железной воле, которой он действительно заражает своих товарищей по борьбе. Товарищи его не любят — любить такого абсолютного фаната трудно. Как соотноситься с человеком, закованным в броню? Неумолимо жестоким? Не знающим ничего, кроме борьбы, борьбы и еще раз борьбы? Как смириться с его аскетизмом, возведенным им в культ? Того, кто лишил себя всех радостей жизни — от и до, требуя того же от всех остальных? Демоны-искусители, нашептывающие о любви, благах житейских, тепле общения давно отступились от Грина, оказавшись не в силах совладать с его невероятной волей.

В романе Акунина подробно выписана биография Грина — мальчика из местечка, еврея, у которого во время погрома была убита вся семья. Так дано обоснование его ненависти, обращенной к власти, позволяющей безнаказанно уничтожать беззащитных, невинных людей. В картине Грин лишен этой почвы. Но Хабенский донес душевную рану, которая никогда не зарастет. Она присутствует не в речах Грина — в молчании человека, сознательно обрекшего себя на роль неумолимого мстителя и вместе с тем тайного мечтателя об ином мироустройстве. Он добровольно отторгает себя от всех. Даже от тех, с кем идет на террористические акты, экспроприацию и т. п.