Возвращение - Геннадий Ищенко

— Как бы Надежда Семеновна не относилась к Черезовой, специально занижать ей оценку она не станет, — сказал он мне. — А ты хочешь, чтобы я выразил ей недоверие. Вы уйдете, а мне с ней работать. Единственное, что я могу сделать — это присутствовать на экзамене.

Для Люси этот день хоть и был последним учебным днем, но от занятий ее никто не освобождал, да и экзамен нужно было сдавать только после уроков, поэтому утром она уехала в школу, а я теперь ее ждал. Меня по-прежнему по утрам возили на борьбу, но уже к половине первого я был дома, обедал и садился за работу. Пара часов уходила на работу с документами, которые хранились в сейфе, потом я давал себе отдых и садился дописывать книгу. «Волкодав» вызвал изрядный шум и в следующем году его собирались переиздавать. Так что и вторую книгу должны были издать без проблем. Когда мне привезли документы для работы, как и говорил Грушевой, у куратора поселились два крепких парня, которые торчали в его квартире почти безвылазно. У всех в наших семьях, кроме Ольги, взяли подписку о неразглашении любых сведений, касающихся как меня, так и проекта в целом.

Со времени последнего визита к Брежневу у меня не было ни одной консультации, да и Леонид Ильич тоже не вызывал. Скорее всего, для работы пока хватало тех записей, в которых я давал подробные комментарии к событиям. За ними раз в два дня приезжала Белова. За прошедшие две недели мы так никуда и не выбрались отдохнуть. Люся, не разгибаясь, сидела за учебниками, да и у меня было много работы. Один раз я пригласил ее просто пройтись по улице. Был небольшой ветер, а с неба густо сыпался крупный, пушистый снег. Я такую погоду люблю, поэтому сначала позвонил подруге, а потом — куратору. Сам он с нами не пошел, а послал одного из парней. Этот тип пристроился метрах в трех за нами и в течение всей прогулки буквально наступал на пятки. Получилась не прогулка, а конвоирование. После этого я подумал, что вопрос с охраной нужно решить как-то иначе, а пока придется обойтись без прогулок. Родители Люси, после того как я им о себе рассказал, сблизились со мной еще больше. Для них я окончательно стал своим.

Я посмотрел на часы и начал одеваться. Вот-вот должна была приехать подруга, и я хотел встретить ее на улице. Сильного мороза не было, всего градусов пять, да и ветер стих, поэтому я с удовольствием стоял у подъезда и дышал свежим воздухом. Ожидание затянулось, и я понемногу начал волноваться, когда с улицы во двор въехала знакомая «Волга». Машина затормозила возле подъезда и из нее выбралась уставшая, но довольная Люся.

— Все! — объявила она, отдавая мне портфель. — Я уже десятиклассница. По истории пять, и больше никуда не надо ездить. Сказали, что все документы будут через пару недель. А заявление на экстернат по десятому классу нужно будет писать после каникул.

— Молодец! — сказал я. — Дома поцелую, сейчас слишком много свидетелей. Пошли быстрее, а то я уже давно жду и немного замерз.

Я помахал рукой Сергею с Виктором, и мы зашли в подъезд.

— Я не виновата в задержке, — начала оправдываться Люся. — Это Надежда прицепилась. Я ей все рассказала без ошибок, а она мне начала задавать дополнительные вопросы. Стерва она и есть стерва! Хорошо, что на экзамене присутствовал директор, а то бы она мне точно оценку снизила. Ему пришлось вмешаться.

— Ладно, черт с ней, — непочтительно отозвался я о завуче. — Чем думаешь заниматься, свободная женщина?

— Если ты намекаешь на то, что я должна опять засесть за учебники, я объявляю забастовку! Даешь развлечения!

— Хочешь в цирк?

— И в цирк хочу, и в театр, и в кино! Я сейчас даже на музей согласна, только бы не сидеть в комнате! Сколько можно? Разве мы с тобой не заслужили? Заходи в квартиру, не обсуждать же это на лестничной площадке.

— Съездим и отдохнем, — согласился я. — А потом займемся делом. Не бойся, заниматься с учебниками начнешь только после каникул. Мне Брежнев сказал интересную вещь. И чем дольше я думаю над его словами, тем больше вижу смысла в его предложении.

— И что же он предложил?

— Нам с тобой больше выступать, а мне — писать книги. С точки зрения любой разведки люди с моими знаниями должны охраняться не хуже ядерных секретов. Примерно так охраняют белорусского деда. А за нами только присматривают, причем я постараюсь этот присмотр до лета сделать еще более ненавязчивым. Во-первых, я к этому времени дам развернутые комментарии лет на тридцать вперед и уже не буду настолько незаменим, а во-вторых, смогу самостоятельно начистить рыло двум-трем противникам и, наконец, со следующей недели у меня начинается стрелковая подготовка. После нее пообещали выдать серьезный ствол. Так что присматривать за нами по-прежнему будут, но уже не наступая на пятки. И машину нужно будут закрепить за какой-нибудь цивильной конторой. Водитель вооружен, поэтому надобности во втором охраннике я не вижу. Вокруг нас, по мнению генсека, должно быть как можно больше шума. Самая несерьезная часть общества — это люди искусства, то есть мы. А у него слабость к молодым дарованиям. В проект вовлечены сотни людей, поэтому рано или поздно на Западе о нем узнают. Вначале посмеются, потом задумаются, а дальше начнут искать и разбираться, из какого источника льются все эти знания о будущем. Понятно, что захотят захватить такую полезную вещь, а не получится, так хотя бы заткнуть, чтобы не пользовались противники. Леонид Ильич пообещал придумать что-то еще, помимо центра в Белоруссии, но и мы с тобой поработаем. Приготовим концертную программу и выступим. К Новому Году не успеем, а к майским праздникам — запросто. Если разучим еще пять-шесть песен, то, с учетом уже имеющихся в репертуаре, наберется на полноценный концерт. Разбавим его шутками на основе моих анекдотов и нескольких юмористических рассказов, и народ будет в экстазе. Я думаю, шума после такого концерта будет гораздо больше, чем если мы будем участвовать в каком-нибудь другом. А сцену нам Суслов обеспечит.

— Мне читать юмористические рассказы?

— А что в этом такого? Это сейчас читают почти одни мужчины, а в мое время были и женщины-комики, и пародисты. Ну что, даешь концерт!

— Я тебя люблю! — она повисла у меня на шее.

— Вы еще долго будете топтаться в прихожей? — спросила из комнаты Надежда. — И не кричите так сильно. У нас никто дверь не менял, и ваши крики слышны на лестничной площадке.

— Извините, — сказал я. — Мы будем вести себя тихо-тихо.

— Мам! — сказала Люся. — У меня пятерка по истории и перевод в десятый класс!

— Я уже поняла, — сказала Надежда. — Раз нет слез и вы обсуждаете творческие планы на весну, значит, все в порядке. Гена, вам действительно может угрожать опасность?

— Может, — ответил я. — Но не сейчас. И руководство делает все для того, чтобы на нас никто не вышел, а если выйдет, чтобы мы этого не заметили.

— А пистолет тебе тогда зачем?

— Действительно, расшумелись, — с досадой сказал я. — Оружие — это только дополнительная подстраховка. Да и у нас будет больше свободы, если я смогу сам постоять за себя и свою подругу. Не ходить же повсюду в окружении телохранителей. Так как раз быстрее привлечешь внимание. Я во все это влез не для того, чтобы водить дружбу с Брежневым и разъезжать на «Волгах». Дело не во мне, но, к сожалению, я вам ничего рассказать не могу, вы же знаете.

— И знать ничего не хочу, — ответила Надежда. — Не нужны мне ваши секреты. За вас только боязно.

— Ладно, мам, мы в мою комнату, — сказала Люся. — Гена, захвати портфель.

Мы прошли через гостиную, где на диване с книжкой в руках лежала мать Люси, и зашли в комнату подруги.

— Я смотрю, моя мама твою приучила к детективам и книгам о разведчиках, — заметил я, рассмотрев обложку книги. — Я у вас «И один в поле воин» не видел.

— Да, это ваша книга, — сказала она. — Слушай, у нас сегодня вся школа шумела и спорила насчет сбитых американских самолетов. Никто не верит таким цифрам. То сбивали по одному-два, ну пусть даже пять, и то не каждый день, а то сразу пятьдесят два!

— Помнишь, я тебе говорил о массовых бомбежках Ханоя? — спросил я. — Американцы и раньше бомбили Северный Вьетнам, но не так сильно. Так вот, реальность уже изменилась и не только у нас. Я не знаю, что сделали наши, но, скорее всего, они или подбросили вьетнамцам ракетных установок в дополнение к тем, которые уже есть, либо разместили там наши части ПВО. Скорее всего, сделали второе, научить местных так быстро не получится. Начиная с середины ноября потери американской авиации постоянно растут. А вчера массово бомбили и Ханой, и порт в Хайфоне. Говорили, что пытались уничтожить и мосты. В моей реальности это произошло на неделю позже. И сбили тогда всего один самолет. Видимо, было сильное прикрытие, и вьетнамцы не поднимали головы, а тех, кто поднял, раздолбали. А сейчас наоборот американцам не дали толком отбомбиться и каждый третий самолет из полета не вернулся. Это очень чувствительный удар. И дело даже не только в технике. Каждый второй самолет взлетел с одного из авианосцев. Пилоты морской авиации — это элита военно-воздушных сил США. На обучение таких пилотов тратится много времени и средств, и быстро их не заменишь. Посмотрим, какая на это будет реакция в Штатах. Американцев, по большому счету, не интересует в мире никто, кроме них самих. Это уже гораздо позже они убедят всех, в том числе и самих себя, в том, что борются за права человека. Сейчас им эти права до лампочки. Недаром их правители в таких случаях твердят о нарушении национальных интересов США. И на гибель вьетнамцев большинству из них плевать. Массовые выступления против войны начнутся, когда в Америку хлынут гробы с их мужьями и детьми. Похоже, теперь это случится раньше. Ладно, это не наше с тобой дело, хотя я буду только рад, если этой сволочи надерут задницы.