Возвращение на родину - Томас Гарди

- Да, да, пробовать надо, - отозвался дедушка Кентл, да так строго, словно он-то первый и подал этот совет. - По совести, каждый человек должен либо жениться, либо в солдаты идти. Это стыд перед народом - ни того, ни другого не сделать. Я вот, слава богу, и в том и в этом не оплошал. Ну, а кто ни взращивать мужчин, ни в землю их класть не научился, это уж значит самый никчемный, пустой бездельник.

- Выстрелов я всегда до смерти боялся, - пролепетал Христиан, - ну, а жениться - это я пробовал, сватался то за одну, то за другую, да все без толку. И сейчас есть тут усадьба, да и не одна, где мог бы мужчина, каков ни на есть, хозяйничать, ан нет, женщина одна там правит. А с другой стороны, пожалуй, и нехорошо было бы, кабы я с ней поладил, потому, видите ли, соседи, тогда бы дома никого не осталось за отцом присматривать, чтоб он вел себя, как старику прилично.

- Да, и хлопот у тебя с этим делом немало будет, сынок, - самодовольно ответил дедушка Кентл. - Кабы только немочи разные не так меня одолевали, я б завтра же отправился сызнова свет поглядеть! Но семьдесят один год дома-то оно ничего, а для путешествия, пожалуй, многовато. Да, семьдесят один на сретенье стукнуло. Эх, кабы мне не годов, а гиней столько! - И старик вздохнул.

- Не унывай, дедушка, - сказал Фейруэй, - вытряхни еще перьев в перину и бодрись. Ты хоть и тощой, а старик крепкий, Поживешь еще, целую летопись еще про тебя напишут.

- Эх, честное слово, возьму-ка я да пойду к ним, к нашим новобрачным, сказал дедушка Кентл бодрым голосом и быстро повернувшись. - Зайду к ним вечерком и спою им свадебную. Это ж мой обычай, вы знаете. И они это примут как должно. В восемьсот четвертом очень любили, когда я пел "Там, в рощах Купидона", а я и другие знаю не хуже, а то и лучше. Вот, например:

Слышу, зовет она

Из стрельчатого окна:

"Милый, поди ко мне,

Я тебя от холодных рос укрою!"

Им же приятно будет это в такой день послушать! Право, я сейчас вспомнил, давно ведь мы хорошей песни не пели, с самого Иванова дня, когда "Ячменную жатву" исполняли. А ведь это жаль, не упражнять свой талант, когда он такой редкостный!

- Верно, верно, - сказал Фейруэй. - Теперь давайте-ка встряхнем перину. Мы сюда семьдесят фунтов отборного пера заложили, и больше, пожалуй, тик и не выдержит. А теперь неплохо бы малость выпить и закусить. Христиан, достань-ка припас из углового буфета, если дотянешься, а я принесу кое-что, чем горло промочить.

Они сели закусывать тут же, за столом, - с перьями вокруг, над головой и под ногами, коих прежние владельцы иногда подходили к открытой двери и обиженно квохтали при виде столь большого количества своих старых одежд.

- Честное слово, я задохнусь, - сказал Фейруэй, извлекая перышко изо рта и тут же обнаружив, что в кружке у него уже плавает добрый их десяток, насыпавшийся, пока кружки разносили.

- Я уж несколько проглотил, и в одном было порядочное стебло, безмятежно отозвался Сэм из угла.

- Эй, что это? Я слышу колеса? - вскричал дедушка Кентл, вскакивая и спеша к двери. - Ну да, это они, уже вернулись, а я еще полчаса их не ждал. До чего ж быстро можно теперь обвенчаться, если уж настроился!

- О да, обвенчаться-то можно, - протяжно сказал Фейруэй, как будто еще что-то надо было прибавить, чтобы полностью выразить его мысль.

Он встал и вслед за дедушкой Кентлом пошел к двери, остальные устремились за ним. Через мгновение мимо дома прокатил крытый фаэтон, в котором сидели Венн, миссис Венн, Ибрайт и какой-то важный родственник Венна, нарочно приехавший из Бедмута ради этого случая. Фаэтон наняли в ближайшем городке, не считаясь с расстоянием и расходами, так как, по мнению Венна, на Эгдонской пустоши не было ничего достойного везти к венцу такую женщину, как Томазин, а церковь была слишком далеко, чтобы свадебная процессия могла добраться туда пешком.

Когда фаэтон проезжал мимо дома, все выбежавшие ему навстречу хором прокричали "ура" и помахали руками. При каждом движении перья и пух вылетали из их волос, рукавов и складок платья, и брелоки дедушки Кентла весело плясали в солнечных лучах, когда он стремительно поворачивался. Кучер фаэтона свысока оглядел их; он и с новобрачными обращался несколько снисходительно, ибо чем, кроме язычников, могли быть люди, обреченные всю жизнь проводить в такой глухомани, как Эгдон? Томазин не выказала подобной гордости по отношению к стоявшим у двери поселянам, - она быстро, как птица крылом, помахала им ручкой и со слезами на глазах спросила Диггори, не следует ли им сойти и поговорить с этими добрыми людьми. Однако Венн сказал, что вряд ли это нужно, так как все соседи вечером придут к ним в гости. После этих волнений Фейруэй и все остальные вернулись к своему занятию и скоро кончили набивать и зашивать перину. Тогда Фейруэй запряг лошадь, увязал громоздкий подарок и в двуколке отправился с ним к дому Венна в Стиклфорде.

Ибрайт, выполнив во время венчания ту роль, которая, естественно, досталась ему на долю, и вернувшись затем домой вместе с новоиспеченными супругами, не был расположен принять участие в пирушке и танцах, которыми заключался вечер. Томазин очень огорчилась.

- Если бы еще я был уверен, что не помешаю вашему веселью, - сказал Клайм. - Но как бы я не оказался чем-то вроде черепа на пиру.

- Нет, нет.

- Но и помимо этого, милочка, мне бы не хотелось идти, уж ты меня не неволь. Конечно, это выходит как-то нелюбезно, но, дорогая Томазин, боюсь, мне просто тяжело будет в таком многолюдье. Я буду постоянно навещать тебя в твоем новом доме, так что не важно, если сегодня не приду.

- Ну, в таком случае я уступаю. Делай, как тебе удобней.

Клайм с облегчением удалился в свои комнаты на верхотурке и почти до самого вечера занимался тем, что записывал главные мысли для проповеди, с которой собирался начать выполнение своего заветного плана, по крайней мере, в той его части, какая сейчас была практически осуществима. А от плана этого, как ни менялся он под давлением обстоятельств, как ни хвалили его одни и ни хулили другие, Клайм никогда не отказывался. Он снова и снова проверял и взвешивал свои убеждения и не находил причины их менять, хотя принужден был несколько упростить свои намерения. Его зрение под благотворным воздействием эгдонского воздуха значительно окрепло, но не настолько, чтобы позволить ему выполнить свой прежний широкий замысел. Но он не роптал. Оставалось еще много работы, хотя, быть может, и более скромной, во всяком случае достаточной, чтобы занять все его время и поглотить всю энергию.

Вечер близился, и звуки жизни и движения все чаще и громче доносились из нижних комнат. Беспрестанно хлопала калитка. Вечеринка должна была начаться рано, и гости собрались задолго до темноты. Ибрайт спустился по задней лестнице и вышел на пустошь другой тропинкой, не той, что шла от калитки, намереваясь побродить на воздухе, пока вечеринка не кончится, а тогда вернуться и попрощаться с Томазин и ее мужем уже перед самым их отъездом. И бессознательно он направился в сторону Мистовера по тому пути, которым шел в то роковое утро, когда услышал странный рассказ маленького сына Сьюзен.

Он не свернул к ее домишку, но поднялся на возвышенность, откуда видна была вся усадьба, когда-то бывшая родным домом Юстасии. И пока он озирал темнеющие дали, на пригорок поднялся еще кто-то. Клайм не разглядел его в сумерках и, вероятно, молча бы прошел мимо, но этот пешеход, а это был Чарли, сам узнал Клайма и заговорил с ним.

- Давно я не видел тебя, Чарли, - сказал Ибрайт. - Ты часто сюда приходишь?

- Нет, - ответил юноша, - я редко выхожу на насыпь.

- Тебя не было на майском празднике.

- Да, - сказал Чарли тем же безжизненным голосом, - мне это теперь неинтересно.

- Ты, кажется, любил мисс Юстасию, да? - мягко спросил Ибрайт. Юстасия часто рассказывала ему о романтической привязанности Чарли.

- Да, очень. Ах, если б... - Что?

- Если б вы, мистер Ибрайт, подарили мне на память какую-нибудь из ее вещиц, если, конечно, вы не против.

- С радостью, Чарли. Мне это будет очень приятно. Дай я вспомню, что у меня есть подходящего. Да пойдем к нам домой, я посмотрю.

Они вместе пошли к Блумс-Энду. Когда они подошли к палисаду, уже совсем стемнело. Ставни в доме были закрыты, так что в окна ничего не было видно.

- Обойдем кругом, - сказал Клайм. - Ко мне сейчас идти с черного хода.

Они обошли вокруг дома и в темноте поднялись по лестнице в рабочую комнату Клайма на верхнем этаже. Тут он зажег свечу, и Чарли тихонько вошел вслед за ним. Ибрайт пошарил в ящике стола и, достав пакетик в шелковой бумаге, развернул его. Внутри было два-три волнистых, черных как смоль локона, протянувшихся по бумаге, словно черные ручьи. Он выбрал один, снова его завернул и подал Чарли. У того глаза наполнились слезами. Он поцеловал пакет, спрятал его в карман и проговорил дрожащим голосом:

- Спасибо вам, мистер Ибрайт, вы так добры.

- Я тебя немного провожу, - сказал Клайм.