Рассказы и повести - Виктория Токарева

- Что значит: удобно?

- Удобная работа: и занят, и свободен. Удобный сын: и есть он, и нет его. Удобная женщина: можно прийти, можно уйти...

Я смотрел на Мику. Я никогда не предполагал, что в ней зрели эти мысли.

- Ты ненавидишь меня...

- Незавершенная любовь переходит в ненависть. Это нормально.

- И ты меня ненавидишь?

- Ненависть - это очень сильное чувство. Такое же, как любовь, только со знаком минус. Я тебя не ненавижу.

Я от тебя свободна. Не судьба, да и все.

- Почему не судьба?

- Я любила тебя сильнее, чем это нравится судьбе.

И потом, я не вовремя явилась в твоей жизни. Надо было на десять лет раньше или на десять лет позже. Я пришла в твои тридцать семь, а надо было в двадцать семь, когда ты был свободен. Или в сорок семь, когда устанешь терять...

- Судьба - не судьба... Просто я разбился, и ты бросила меня в ту же секунду.

- Ты был уверен, что я пойду за тобой в мир иной?

- Да, - сказал я серьезно. - Я был уверен.

- Дело не в том, разбился ты или нет, просто я износила наши отношения. Как туфли. Подошва отлетела.

- Почему?

- Люди любят друг друга, чтобы зачать ребенка и взрастить его для дальнейшей жизни. Есть время цветения - весна, а есть время урожая осень. Невозможно же цвести и весну, и лето, и осень, и зиму. Мои цветы облетели. А ребенка ты не хотел.

- Ты могла меня не слушать.

- Как я могла не слушать, когда ты был для меня священное существо.

- Но ведь все можно поправить.

- Только актеры могут играть один спектакль по десять раз. А мы не актеры, а люди. И не играем, а живем.

Из комнаты раздался мужской голос:

- Элла!

- Кто это: Элла?

- Я! - сказала Мика.

Я вспомнил, что полное ее имя - Микаэлла. Сейчас у нее все было другое: имя, одежда, глаза.

- Я тебе верил, - сказал я.

- А я тебе.

Я встал и пошел.

Я вышел сначала в прихожую, потом на лестницу. Когда я оказался на лестнице, я понял, что не могу идти. Мне захотелось сесть тут же, на ступеньку, но ее археолог с позвонком мог выйти и увидеть меня под дверью, как собаку. Это было бы слишком щедрым свадебным подарком.

Я пошел вверх, держась за перила, и добрался до последнего этажа. Дальше был чердак.

Я сел на самую верхнюю ступеньку и застыл. Все ощущения были выключены во мне. Видимо, сработали защитные силы организма, и он самоотключился, чтобы я ничего не чувствовал.

Я не помню, сколько прошло времени, когда я услышал клацающие деревянные шаги. Мика поднималась по лестнице. Она чуть придерживала у колен свою длинную юбку, чтобы не мести ею ступеньки, и походила на представительницу девятнадцатого века, идущую на бал в дворянском собрании.

- Не сиди на камне. Встань.

Я встал.

Она взяла меня за руку и подвела к лифту.

- Нажми кнопку.

Я нажал большую круглую кнопку лифта. Она стала светящейся и красной. Сквозь решетку двери было видно, как задвигались колесики и поползли тросы.

- Как ты узнала, что я здесь? - спросил я. - Чувствуешь?

- Нет. Просто я стала смотреть в окно, ждала, когда ты выйдешь. Тебя не было. Тогда я спустилась вниз. Тебя нет. Значит, ты наверху. Методом исключения.

Лифт подошел и остановился.

- Открывай дверь.

Я повернул холодную ручку и открыл решетчатую дверь.

- Теперь иди.

- Можно, я еще посижу?

- Нет, - запретила Мика. - Иди.

- Что я теперь буду делать?

- Жить, - ответила Мика. - Подумай, ведь ты действительно мог разбиться.

Внизу кто-то постучал ногой, требуя лифт.

- Самое главное - быть живым, - сказала Мика. - Это необходимое условие. А все остальное можно варьировать.

Я вошел в лифт. Она захлопнула дверь. Стояла, ждала, когда я уеду. Все это было так беспощадно и нелепо, как будто моя голова стояла отдельно от меня и смотрела, как я уезжаю.

Наверное, когда петуху отрубают голову, то его глаза какое-то время видят, как бегает его туловище.

- Прости меня, - сказал я Мике.

- Нет. Не прощу.

Снизу опять загромыхали.

Я сомкнул внутренние дверцы и нажал кнопку. Передо мной поплыли больше белые цифры, обозначающие этажи: 5... 4... 3... 2... 1...

На дверях ресторана висела табличка: "Свободных мест нет". Желающие вкусить от сладкой жизни жались озябшей стайкой и, как зайцы, засматривали через стеклянную дверь.

Ресторан считался современным и модным. Наш инструментальный ансамбль - тоже современный и модный. И то, что мы здесь работали по вечерам, составляло честь и нам, и ресторану.

Я уверенно подошел и постучал в дверь костяшками пальцев. Ожидающие посмотрели на меня с робостью и надеждой: они решили - я пришел с тем, чтобы восстановить справедливость.

Гардеробщик дядя Леша приблизился к двери - высокомерный и значительный, как сенатор. Он смотрел безо всякого интереса, как кастрированный перекормленный кот. И вдруг в его глазах зажглось внимание. Он придвинул лицо к самому стеклу, всматривался в меня, как шпион в сообщника, в ожидании пароля. Потом оглянулся по сторонам, живо отодвинул задвижку, и я просочился в вестибюль.

- Это ты, что ль? - проверил себя дядя Леша.

- Я, я, - подтвердил я.

- А сказали, что ты разбился в самолете.

- Интриги, - пояснил я.

Дядя Леша быстро-быстро закивал головой. Потом подержал голову в неподвижности и качнул ею слева направо, как бы в осуждение интриг. В стекло снова постучали костяшками пальцев. Дядя Леша надел на лицо прежнее выражение сенатора и удалился.

Я поставил чемодан за барьер, положил сверху плащ и вошел в зал.

Свободных мест действительно не было. Площадка для музыкантов пуста. Значит, наши на перерыве.

Ко мне разбежался официант Адик, красиво держа поднос у плеча. Адик остановился передо мной и стал меня рассматривать, давая мне возможность рассмотреть себя. Насмотревшись на его траченное жизнью лицо, я сказал:

- Посади меня куда-нибудь.

- К иностранцам, - определил Адик, хоть это было против правил.

Он повел меня через зал.

- А мне сказали: ты из самолета выпал.

- Я вместе с креслом выпал, - сказал я.

- И чего? - Адик остановился.

- Как видишь...

- Надо же... А я подумал: ты мне десять рублей должен. Попели мои денежки. Хотел к твоей мамаше пойти, а потом думаю: у человека такое горе, а я со своими вонючими деньгами. Хочешь часы? Швейцарские, с хрустальным стеклом?

Адик поставил поднос на служебный столик, отогнул рукав. На его запястье хрусталем и никелем мерцали часы. Я таких никогда не видел и даже не представлял, что такие могут быть.

- Триста ре, - назначил Адик. Подумал и сбавил: - Ну, двести...

Я ждал, когда он скажет: "Ну, сто". А потом: "Ну, рубль".

- А, черт с ними, - сказал Адик. - Бери так, дарю.

Он снял часы и положил их в мой карман.

- Да ты что? - растерялся я.

- Это мура. Штамповка...

Адик отвел меня на место, а сам заскользил в глубь зала, как конькобежец в одиночном катании. Он наградил, меня часами за то, что я выпал с креслом и остался жив. В том, что я остался, было для Адика проявление высшей справедливости, и он радовался за меня и за себя, так как эта высшая справедливость правила и судьбой его, Адика. В середине зала он обернулся и посмотрел на меня из-за подноса.

За моим столиком сидели два иностранца. Вернее, я за их столиком. Один был старый. Он, по-моему, впал в детство и походил на плешивого младенца. Глаза его были голубые и бессмысленные. Второй лет сорока, с лицом, которое может встретиться в любой прослойке и в любой национальности. На своего соседа он не был похож, из чего я сделал вывод, что это не сын и не внук, а скорее всего секретарь.

Я кивнул вместо приветствия. Секретарь деликатно улыбнулся одними зубами.

- Туристы? - спросил я.

Секретарь понял, забивал головой.

- Ве-сна.

- Что?

- Еуроп... ве-сна. Америк... ве-сна...

Подошел Адик, поставил передо мной водку и рыбное ассорти.

- Что он говорит? - спросил я у Адика.

Секретарь что-то залопотал. Адик залопотал в ответ. Он окончил Иняз, знал три или четыре языка.

- Весна, - перевел мне Адик.

- А что это?

- Время года, господи... Они ездят по всему земному шару за весной. Где весна - туда они и перебираются.

- А зачем? - удивился я.

- Старику нагадали, что он осенью помрет. Теперь он бегает от осени по всему земному шару.

- Хорошо, деньги есть, можно бегать от собственной смерти.

- Что деньги? Молодость за деньги не купишь.

- Но уж если быть стариком, то лучше богатым стариком.

Адик отошел к другому столику. Как говорят официанты - на другую позицию. Я налил рюмку водки и опрокинул в пустоту, которая гудела во мне.

На эстраду один за другим поднялись музыканты. Я сидел за колонной, они не могли меня видеть. Но я их видел очень хорошо.

Вячик предупредил всех глазами и сильно чиркнул по струнам гитары. Жираф отсчитал четыре четверти после Вячика и обрушил на барабан свои палочки. Галя вышла к микрофону и запела - низковато и никак. Но весь зал тем не менее обрадовался ее появлению и слушал с видимым удовольствием.