Аврора - Жюльетта Бенцони

Винкель стал еще несчастнее, нашарил шляпу, которую, придя, положил на пол рядом с креслом, и стал ее мять с раздражением, какого раньше у него никогда не наблюдалось.

— Если бы вы за мной не послали, фрау графиня, я бы пришел сам: госпожа Левенгаупт должна покинуть Гослар завтра утром и отправиться в Дрезден, где ее ждут...

— Кто?! Ее муж в армии. Или вернулся сам курфюрст?

— Мне известно не больше, чем вам. Хотя вот еще что: по возвращении ей надлежит прибыть в государственную канцелярию. Простите, что принес вам такие плохие вести! — добавил он, готовый расплакаться.

Аврора ласково протянула ему руку.

— За что вас прощать, мой друг? Вы всего лишь выполняете свой долг...

Узнав о произошедшем, Амалия впала в ярость:

— Оставить тебя здесь одну? Никогда! Пусть тот, кто вздумал заманить меня в Дрезден без тебя, тащит меня туда силой!

— У тебя муж и дети. В первую очередь ты должна думать о них. Твой бунт может отразиться на них.

И потом, более одинокой, чем перед родами, мне уже не быть!

— Тогда рядом была Ульрика, это огромная разница. А теперь тебя будут окружать только чужие люди. Я даже не смогу с тобой переписываться... Вот если бы можно было оставить тебе хотя бы Готтлиба...

— Вместе с каретой и лошадьми? Их меня прежде всего и стремятся лишить, чтобы, решив бежать, я уходила пешком по снегу... Нет, Флеминг знает, что я этого не сделаю, даже если наберусь сил. Ведь это значило бы обречь на смерть беднягу Винкеля!

Но Амалию это не убедило. Ее посетила новая идея.

— Почему бы не последовать примеру герцогини Целльской, взявшей тебя в Альден? Вместо меня уехала бы ты...

— Можешь не продолжать: это неосуществимо. За твоим отъездом проследят, можешь не сомневаться.

Амалия подошла к зеркалу над комодом, посмотрела на свое отражение и огорченно отвернулась.

— Никогда так не жалела, что совсем не похожа на тебя! Вот если бы я была такой же красавицей...

Аврора обняла сестру, и они замерли, прижимаясь друг к другу, вместе плача и не находя сил остановиться. Взаимная нежность была для них утешением. Наконец, Амалия сжала ладонями лицо Авроры.

— А что, не такая уж плохая идея — заставить меня вернуться! Я поговорю не только с Флемингом, но и со вдовствующей курфюрстиной, а главное, с человеком, которому ты дала все, а он платит тебе тем, что с тобой обращаются как с преступницей!

— Не преувеличивай! — Аврора попыталась улыбнуться. — Я пока еще не лежу на сырой соломе в застенке...

— Только этого не хватало! Клянусь, я ему все выскажу! Если понадобится, я дойду до императора!

Амалия Левенгаупт покинула Гослар следующим утром.

Погода была хуже некуда. Мелкий надоедливый дождь окутал город, как густой туман. Карета медленно, словно нехотя, отъехала от дома...

Аврора осталась одна.

А потом...

Снег! Он повалил через день и на всю зиму укрыл землю, окутав город и горы вокруг белым одеялом, сгладив все углы, подчеркнув изящество еловых веток, совершенство линий садовой скульптуры. Было холодно, но не морозно, зато можно было по достоинству оценить пышущий жаром очаг, над которым так хорошо было греть озябшие руки... Сельская местность погрузилась в безмолвие, а Гослар с приближением Рождества закипел весельем и деловитостью.

Дом Винкеля стал для Авроры спасительным коконом. При ее душевном состоянии это было более убежище, нежели тюрьма, а сама она лишала его даже малейшего сходства с этим скорбным учреждением. Жалея горожан из местной милиции, мерзнувших в дозоре перед домом, она дала бургомистру слово, что не сбежит. Жители были ей за это очень признательны и даже придумали легенду, поддержанную ее слугами: о благородной красавице, жертве монаршей любви, обреченной на заточение. А потом монарх похитил ее дитя под воздействием приворотного зелья...

Как во всякой легенде, в ней смешались правда и вымысел, но главную роль сыграло богатое народное воображение: недаром все происходило в Гарце, известном колдовством и знаменитой горой Брокен, местом бесовского действа в Вальпургиеву ночь...

Слуги Авроры давно пленились ее мягкостью и незлобивостью, а молоденькая Юта, произведенная ею в почетные фрейлины, не колеблясь, отдала бы за Аврору свою жизнь. Как и другие, она жалела госпожу, когда та надолго впадала в тоску, беспрерывно плача. Все объясняли это разлукой с сынишкой, что было отчасти верно. В те часы, когда Аврора билась над загадкой, что стало с ее пылким возлюбленным, особенно остро ощущалось отсутствие ребенка и даже вестей о нем. А вестей не было совершенно.

Добряк Винкель, навещавший ее почти так же часто, как врач, и даже порой приводивший свою жену для партии в карты, как-то сказал ей:— Мне запрещено передавать вам вашу почту, но не уведомлять вас о ее получении. Читать, что в ней написано, тоже не запрещается, — с вашего дозволения, конечно...

Но из Гамбурга и Дрездена не было ровным счетом никаких известий! Можно было подумать, что Ульрика и ребенок затерялись в туманах Севера, Амалия — в лесах Востока!

Рождество еще не наступило, но повсюду уже звенели детские голоса, распевавшие по всему городу рождественские песенки; морозный воздух наполнялся ароматами пряников, баранок, жареных гусей. Теперь Аврора, запертая в доме, где можно было открывать окна, но не двери, искала утешения в молитве.

Аврора была набожна, что ее современники сочли бы нормой, но она была лишена пламенных порывов, отличавших ее благоразумную сестру Амалию, которая порой могла распластаться у подножий алтарей. Но теперь она корила себя за недостаточное религиозное усердие, за то, что взывала к Богу только в крайние моменты, а в повседневной жизни была скорее склонна о Нем забывать и даже пренебрегала Его заповедями в месяцы безумной страсти с Фридрихом Августом. Так зачем же Всевышнему ею интересоваться? Он пожалел Марию Магдалину, но эта прекрасная грешница покончила со своим прошлым и посвятила себя Ему. А что Аврора? У нее ошибки, допущенные в пылу страстной любви, не вызывали раскаяния, наоборот: они дарили ей столько радости! На свое счастье, она не принадлежала к католической церкви и потому не ходила к исповеди, ибо для того, чтобы получить отпущение грехов, ей пришлось бы лгать. И вот теперь у нее не осталось ровным счетом ничего, и она с глубоким смирением пыталась вернуть себе Божью благодать, молясь о возвращении сына... Разве страдания, обрушившиеся на нее по воле немилосердного канцлера, не были ей зачтены?

Миновала зима, растаял снег. Ветры принесли весну. Однажды зябким апрельским днем к ступеням ратуши подъехала дорожная карета с гербом князя-курфюрста на дверцах, проступавшим даже сквозь слой весенней грязи. Вокруг кареты и шестерки лошадей быстро столпился народ, удерживаемый на расстоянии конным эскортом, началось возбужденное перешептывание. Но вскоре все закончилось: карета забрала бургомистра Винкеля и укатила восвояси.