Дом Цепей (litres) - Стивен Эриксон

Геборик пожал плечами. Его сумка уже почти наполнилась.

— Увы, я владею лишь собственным провидческим знанием. — И это не приносит мне особого добра. — Разрушение древнего Пути разбросало обломки этого Пути по мирам. Богиня Вихрь обладает силой, но это не её собственная, не её изначальная сила. Просто ещё один фрагмент — заброшенный, потерянный, страдающий. Чем, интересно, была богиня, когда впервые наткнулась на Вихрь? Подозреваю, мелким божеством какого-то пустынного племени. Возможно, духом летнего ветра, защитницей какого-нибудь бурлящего родника. Несомненно, одной из многих. Конечно, когда она сделала этот осколок своим, ей не потребовалось много времени, чтобы уничтожить старых соперников и утвердить полное, безжалостное господство над Священной Пустыней.

— Занятная теория, Призрачные Руки, — протянула Фелисин. — Но в ней ничего не сказано о Семи Городах, Семи Священных Книгах, о пророчестве Апокалипсиса Дриджны…

Геборик фыркнул:

— Культы питаются друг другом, девочка. Целые мифы присваиваются, чтобы разжечь веру. Культуру Семи Городов породили кочевые племена, однако наследие их предшественников происходит из древней цивилизации, которая, в свою очередь, зыбко опиралась на фундамент ещё более старой цивилизации — Первой империи т’лан имассов. Что сохранится в памяти или поблекнет и исчезнет совсем — зависит лишь от случая и обстоятельств.

— Поэтов терзает голод, — сухо прокомментировала она, — но историки — пожирают. И тем — убивают язык, делая его мёртвым.

— В том вина не историков, девочка, но критиков.

— Зачем цепляться к словам? Скажем проще: учёных.

— Ты возмущена тем, что моё объяснение разрушает тайну пантеона? В мире есть и более удивительные вещи, Фелисин. Предоставь богов и богинь их собственной болезненной одержимости.

Смех Фелисн вновь прервал его речь:

— О, ты забавный собеседник, старик! Жрец, изгнанный своим же богом. Историк, закованный некогда в цепи за свои труды. Вор, которому нечего воровать. Я не из тех, кому нужно удивляться.

Геборик услышал, как она поднимается.

— В любом случае, — продолжила она, — меня послали найти тебя.

— В самом деле? Ша’ик снова понадобились советы, которые она, несомненно, проигнорирует?

— Не в этот раз. Леоман.

Геборик нахмурился. Где Леоман, там скоро будет и Тоблакай. Единственное достоинство этого головореза в том, что он соблюдает обет никогда со мной больше не разговаривать. Тем не менее я опять почувствую на себе взгляд его глаз. Глаз убийцы. Если и есть в лагере кто-то, кого нужно изгнать…

Он медленно выпрямился.

— Где мне его искать?

— В храмовой яме, — ответила она.

Разумеется. И что же ты, дорогая девочка, делала в обществе Леомана?

— Я бы взяла тебя за руку, — добавила Фелисин, — но нахожу её прикосновение слишком поэтичным.

Она шла рядом с ним вниз по склону, между двумя огромными загонами, что в данный момент пустовали, — коз и овец на день увели на пастбища к востоку от развалин. Они прошли сквозь широкий пролом в стене погибшего города, пересекли одну из главных улиц, что вела к нагромождению просторных, массивных зданий, от которых сохранились только фундаменты и боковые стены, — этот район стали называть Храмовым Кругом.

Глинобитные хижины, юрты и шатры из шкур стали новым городом на руинах. Соседствующие рынки суетились под широкими, длиной в улицу навесами, заполняя горячий воздух бесчисленными голосами и благоуханием кухонных ароматов. Местные племена, следующие за вождём Матоком — он занимал положение, сравнимое с должностью полководца в окружении Ша’ик, — смешались с «Живодёрами», с пёстрыми бандами городских перебежчиков, с безжалостными бандитами и освобождёнными преступниками из бесчисленных малазанских крепостных тюрем. Маркитанты были столь же разношёрстны: причудливое замкнутое племя, которое кочевало внутри импровизированного города, двигаясь по велению скрытых прихотей, имевших, несомненно, политический характер. Сейчас некое невидимое расстройство делало их более скрытными, чем обычно, — старые шлюхи, что вели стайки практически голых, худых детей, оружейники и лудильщики, повара и золотари, вдовы и жёны, несколько мужей и ещё меньше отцов и матерей… связи скрепляли большинство из них с воинами армии Ша’ик, но эти нити в лучшем случае были непрочными, легко рвущимися и часто увязшими в паутине прелюбодеяния и незаконнорождённости.

По мнению Геборика, этот город был микрокосмом Семи Городов. Доказательством всех зол, которые малазанцы — сперва покорители, а затем оккупанты — взялись искоренять. По всему выходило, что мало добродетели было в свободах, которым бывший жрец стал здесь свидетелем. Но он подозревал, что одинок в своих предательских мыслях. Империя объявила меня преступником, но я, тем не менее, остался малазанцем. Сыном империи, пробудившимся поборником принципа старого Императора: «меч рождает мир». Так что, дорогая Тавор, веди свою армию в сердце мятежа и порази его насмерть. Я не стану оплакивать эту потерю.

По сравнению с переполненными улицами, которые они только что миновали, Храмовый Круг был практически безлюден. Дом старых богов, забытых божеств, которых когда-то чтили забытые народы, не оставившие после себя почти ничего, кроме раскрошившихся руин и дорог, по щиколотку засыпанных пыльными черепками. Тем не менее что-то священное, похоже, всё ещё держалось в этом месте, где нашли себе убежище калеки и немощные.

Кучка младших целителей бродила среди этих немногочисленных бедолаг — старых вдов, так и не нашедших себе пристанища в качестве третьей или даже четвёртой жены воина или торговца, бойцов, потерявших конечности, прокажённых и других жертв заразы, не способных прибегнуть к целительным силам Высшего Дэнула. Когда-то среди них было много брошенных детей, но Ша’ик положила этому конец. Начиная с Фелисин, она приняла их всех под свою опеку — как свою личную свиту, служителей культа Вихрь. Согласно беглому подсчёту Геборика, за последнюю неделю их число превысило три тысячи, от младенцев до ровесников Фелисин — близких к настоящему возрасту самой Ша’ик. Для всех них она стала матерью.

Этот жест не вызвал широкого одобрения. Сводники потеряли своих овечек.

В центре Храмового Круга находилась широкая восьмиугольная яма, глубоко залёгшая в слоистом известняке. Её дно, которого никогда не касалось солнце, теперь было очищено от поселившихся тут змей, скорпионов и пауков и захвачено Леоманом Кистенём. Леоманом — некогда самым надёжным телохранителем Ша’ик Старшей. Но Ша’ик Возрождённая, заглянув ему глубоко в душу, нашла её пустой, лишённой веры и склонной из-за какого-то природного изъяна отвергать всякое твёрдое убеждение. Новая Избранная решила, что этот человек недостоин доверия — во всяком случае, не настолько, чтобы приблизить его к себе. Его подчинили Матоку, хотя, казалось, делать на этой должности ему было практически нечего. А Тоблакай остался личным телохранителем Ша’ик; этот великан с покрытым татуировкой лицом не отказался от дружбы с Леоманом и часто проводил время в его мрачной компании.