Корона мечей - Роберт Джордан

– Мир меняется, это правда, – грустно согласилась Эмис. – Даже горы постепенно развеивает ветер, и никому не дано подняться на один и тот же холм дважды. Надеюсь, ты всегда будешь относиться к нам как к друзьям, Эгвейн ал’Вир. Да найдешь ты всегда воду и прохладу.

И с этими словами они исчезли, вернулись в свои тела.

Некоторое время Эгвейн стояла, невидящими глазами хмуро уставясь на Калландор, потом заставила себя встряхнуться. Вспомнив о бескрайнем море звезд, она подумала, что, задержись она здесь подольше, сон Гавина может найти ее, захватить в свои объятия. Не самый плохой способ провести остаток ночи. Бессмысленная трата дорогого времени.

Нет. Не давая себе поблажек, Эгвейн вернулась в свое спящее тело, но не к обычному сну, по крайней мере не в полном смысле этого слова. Такого удовольствия она не могла себе позволить. Всегда оставался крошечный недремлющий уголок сознания, который производил учет всех ее снов, отбирая и сохраняя те, которые предсказывали будущее или содержали хоть намек на то, в каком направлении могут развиваться события. Она не очень-то умела их толковать, тем не менее... Пока единственным в какой-то степени понятным ей был тот сон, где Гавин становился ее Стражем. Айз Седай называли такой способ сна Сновидением, а тех, кто умел это делать, – Сновидицами. Среди ныне живущих Эгвейн была единственной, способной на это. К Единой Силе этот дар имел не больше отношения, чем хождение по снам.

Засыпая, Эгвейн думала о Гавине, поэтому неудивительно, что первым ей приснился именно он.

Она стояла в пустой комнате, очертания которой вырисовывались очень смутно. Все виделось неясно, все, кроме Гавина, который медленно приближался к ней. Высокий, красивый мужчина – и как она могла когда-то считать, что его сводный брат Галад красивее? – с золотистыми волосами и прекрасными глубокими голубыми глазами. Его взгляд был прикован к ней – точно взгляд стрелка к цели. Услышав негромкий хрустящий, скребущий звук, она взглянула вниз и обомлела от ужаса. Гавин шагал по полу, усыпанному битым стеклом, давя его израненными ногами. Несмотря на сумеречный свет, Эгвейн видела кровавый след, тянувшийся за ним. Она вскинула руку, чтобы остановить Гавина, рванулась навстречу... и оказалась в совершенно другом месте.

Как бывает только во сне, теперь Эгвейн плыла над длинной, прямой дорогой, пересекающей поросшую травой равнину. Внизу скакал на черном коне мужчина. Гавин. Потом внезапно оказалось, что она стоит на дороге, а Гавин натянул поводья. Не потому, что увидел ее. Просто дорога разветвлялась там, где Эгвейн стояла, огибая справа и слева высокие холмы; Гавин не мог разглядеть, что находится за холмом. Она, однако, каким-то образом знала это. На одной тропе его ждала насильственная смерть, на другой – долгая жизнь и смерть в своей постели. На одной тропе он должен был жениться на ней, на другой – нет. Эгвейн знала, что ждет Гавина впереди, но не знала, какая дорога к чему ведет. Неожиданно Гавин увидел ее, или это ей только показалось, потому что он улыбнулся. И повернул коня, но на какую именно тропу, Эгвейн не успела увидеть, мгновенно оказавшись в другом сне. И еще в одном. И еще. И снова.

Не все сны предвещали будущее. Поцелуи Гавина сменялись давно забытыми картинами детства, когда она с сестрами бегала по весеннему лугу, и кошмарами, в которых Айз Седай, нещадно стегая, гнали ее по бесконечным коридорам, где среди теней бродили уродливые твари; ухмыляющаяся Николь обличала ее перед Советом, а Том Меррилин, выйдя вперед, давал свидетельские показания. Эти последние сны недремлющая часть ее сознания отбрасывала; другие, наоборот, упрятывала поглубже, чтобы позднее вытащить их в надежде понять, что они означают.

Эгвейн стояла перед уходящей в бесконечность стеной и царапала ее голыми руками, пытаясь разрушить. Стена не была каменной, она состояла из множества дисков, наполовину белых, наполовину черных – таков древний символ Айз Седай, и почти так же выглядели печати на узилище Темного. Вначале печатей было семь, но сейчас несколько из них оказались разрушены, а другие едва держатся, хотя никто не понимал, как такое могло случиться, ведь даже с помощью Единой Силы невозможно сломать квейндияр. Однако стена стояла несокрушимо, несмотря на все усилия Эгвейн. Может быть, это означает что-то важное? Может быть, это символ тех Айз Седай, против которых она выступила? Белая Башня? Может быть...

Мэт сидел на окутанной тьмой вершине холма, глядя на выступление Иллюминаторов. Внезапно он вскинул руку, она потянулась вверх и в конце концов стала такой огромной, что схватила один из летящих в небе огней. Теперь огненные стрелы вырывались из его сжатого кулака, и Эгвейн стало безмерно страшно. Это могло оказаться смертельно опасным для множества людей, могло привести к изменению мира. Мир, однако, уже менялся; он никогда не оставался неизменным.

Ремни, обхватывающие плечи и талию, прижимали ее к плахе, и топор палача опускался, но она знала, что кто-то где-то мчится, выбиваясь из сил, и если он прибежит вовремя, если успеет, топор еще можно остановить. Если же нет... Она почувствовала, что мурашки побежали у нее по спине.

Логайн со смехом перешагнул через что-то лежащее на земле и поднял над головой черный камень. Она взглянула вниз, и ей показалось, что он перешагнул через тело Ранда, лежащее на похоронных дрогах со скрещенными на груди руками. Эгвейн бросилась к дрогам, но стоило ей коснуться лица Ранда, как оно рассыпалось на части, точно он был бумажной куклой.

Золотой ястреб, раскинув крылья, коснулся ее лица. Она ничего не знала о нем, кроме того, что ястреб этот женского пола и что каким-то образом они связаны друг с другом.

Человек умирал, лежа на узкой постели, и для нее было почему-то крайне важно, чтобы он не умер. Однако неподалеку уже складывали хворост для погребального костра и взмывали вверх голоса, поющие песнь радости и печали.

Смуглый молодой мужчина держал в руке нечто столь ослепительно сверкающее, что никак не удавалось разглядеть, что это такое.

Все новые и новые образы мелькали в сознании, и бодрствующая часть ее мозга лихорадочно сортировала их, пытаясь понять, что именно они означали. Конечно, по-настоящему она не отдыхала, но ничего не поделаешь; так надо. Как и во многих других случаях, она делала то, что должно.

Глава 11

КЛЯТВА

– Вы просили разбудить вас на рассвете, Мать.

Эгвейн распахнула глаза и против воли попыталась вжаться в подушку, отшатнувшись от склонившегося над ней лица. Унылое, потное. Вряд ли, проснувшись, приятно первым увидеть именно его. Ничего не скажешь, Мери проявляла к ней все возможное уважение. Однако длинный тонкий нос, постоянно обиженно опущенные уголки губ и темные глаза, выражающие крайнее осуждение всех и вся, создавали впечатление, что, по ее мнению, в этом мире нет ничего хорошего, как бы другие ни старались убедить в обратном. К тому же унылый тон обладал удивительной способностью придавать всему сказанному прямо противоположный смысл.