Контрольный выстрел - Фридрих Незнанский

«Чего это они таким примитивным методом действуют? — подумал Турецкий. — Кофеин… Воткнули бы какой-нибудь… как это Ким обозвал то изделие? Пипа… ага, пипотиазин, кажется. Я бы тут же и раскололся до самого донышка, а потом еще сам бы себе и веревку намылил… Или у них этого средства нет?..» Турецкий не мог бы себе и в самом радужном, счастливом сне сейчас представить, что его жизнь ценится больше, чем вышедшая из употребления российская копейка производства девяностых годов нынешнего, уходящего в небытие столетия…

— Ну как он? — поинтересовался все тот же грубый голос.

— Приходит в себя… — кто-то поднял голову, пальцами раздвинул ему веки, потом жесткая ладонь пару раз чувствительно хлопнула по щекам, и Турецкий решил, что пора «прийти в себя».

Он выпрямился на стуле, насколько позволяли прикованные за спиной руки, и поморщился, отвернув лицо от слепящего света. Впрочем, он уже был не таким ярким, кажется, убавили маленько. Но вокруг все равно ничто не различалось.

— Может, ему добавить? — спросил кто-то сзади.

— Дак же сдохнет, — хмыкнул грубиян. — Или выдюжит? Кажись, пришел в себя, скажи там…

По полу застучали каблуки, кто-то ушел. Затем негромко скрипнула дверь, из которой на Турецкого пахнуло не то старой пылью, не то чем-то специфическим, как пахнет из глубины старых книжных хранилищ. Подумалось, что это помещение действительно напоминает подвал какого-нибудь музея.

Из двери, судя по шагам, вышло несколько человек, Турецкий смог различить лишь крупные темные их силуэты. Они прошли туда, где была лампа, задвигали стульями и расселись.

— Как вы себя чувствуете, господин Турецкий? — спросил тихий и мягкий голос, с елейными такими интонациями. Саша стал для себя называть его Елейным. В отличие, скажем, от Грубого или Голубоглазого. И еще был Наркоман, который по-свински вкатывал ему дозы, сволочь…

— Херово, — буркнул Саша и добавил после паузы: — С вашего позволения.

— Ничего, сейчас почувствуете себя лучше. Сделайте ему еще немного… Да не так! — В тоне Елейного вдруг зазвучал металл. — Ты что, на помойке находишься?.. Рукав закатай… да не рви, а закатай, продезинфицируй, фраер, как положено! Что ж вы все как скоты? А нам жизнь господина Турецкого небезразлична. Он нам расскажет о том, что нас интересует, и мы его тут же отпустим. Вывезем в город и высадим в людном месте, пусть отдыхает себе…

Многое не понравилось Турецкому в этом странном монологе, рассчитанном конечно же лишь на него одного. Но эта феня, эти блатные интонации не могли больше ввести в заблуждение. Никакие это не немцы, а наша родная, уголовная братия, скорее всего обосновавшаяся тут, в финансовом сердце Германии, и делающая свои дела, либо выполняющая чью-то волю из России. Поэтому все эти выражения, вроде «жизнь небезразлична» или «высадим в людном месте», — туфта для дурака, не больше. Вот, значит, к кому мы попали в гости!..

— Ну, — ласково поинтересовался Елейный. — Можете говорить?

— Могу, — спокойно ответил Турецкий, решив пока ничего не обострять и постараться быть действительно послушным. Чем черт не шутит, в конце концов?..

— Меня интересует все, что касается вашего хорошего знакомого Виктора Антоновича Кочерги…

«А он сделал в фамилии правильное ударение!..»

— …что он вам рассказывал, кого видел, словом, все-все. Вы мне это расскажете, а я обещаю не делать вам больно, идет? Кхе-кхе…

Турецкий лишь равнодушно пожал плечами, услышав этот неприятный покашливающий смешок.

— А какое это имеет теперь значение, если он повесился?

— Вы не поняли. То, что он повесился сам, нам хорошо известно. Но мы не знаем, о чем он вам успел рассказать, когда провел в вашем доме целую ночь. Вот об этом он не успел нам рассказать, потому что сильно торопился… — И снова этот смешок. — А вы нам теперь все и расскажете.

— А еще что вас интересует?

— А вы не торопитесь, времени у нас мно-ого! Главное, чтоб вам сил хватило.

— Ладно, я расскажу. А что я-то буду иметь потом за это? Тоже петлю?

— Ну зачем же?.. — посетовал Елейный на такое взаимонепонимание. — Мы вас вывезем, как я обещал…

— Ну да, в людном месте прикончите, понятно. Нет, я готов вам рассказать, что знаю, тем более что сведения эти никакой ценности больше не представляют, поскольку дело-то об убийстве Алмазова — если вам известна эта фамилия — прекращено. И сдано в архив. Но мне нужны твердые гарантии. Иначе и слова от меня не добьетесь.

Елейный хмыкнул, и Саша услышал, как он тихо, почти шепотом, сказал сидящему, видимо, рядом с ним:

— Торгуется… Жить-то хочется, а как же… — И тут же громко: — Мое слово твердое. Вы нам сведения, мы вам — свободу.

— Добавьте: сукой буду! — пошел на обострение Турецкий, он хотел твердо знать, на что мог рассчитывать.

Какое-то легкое шевеление — и сразу же оглушительный удар кулаком сбоку в челюсть. Перед глазами взорвалось солнце, рот наполнился соленой густой массой, которая почему-то колола горящее нёбо. Саша не мог ни проглотить, ни выплюнуть ее, и лишь переваливал во рту, чувствуя, как быстро увеличивается в размерах его правая часть лица.

— Извините, но вы повели себя нетактично, — услышал он тихий голос Елейного. — Впредь не позволяйте себе грубостей.

Саша наконец смог вытянуть голову вперед, насколько это удалось, и выплюнул на пол багровый кисель. Распухшим языком почувствовал дырки между зубами справа вверху. Посмотрел на свои брюки, забрызганные кровью, покачал головой с сожалением. Непонятно было, чего ему больше жаль — загаженного костюма или отсутствующих во рту нескольких зубов.

— По-охо… — выдавил из себя наконец.

— Да уж чего хорошего-то, — подхихикнул Елейный, и его поддержали те, что сидели в темноте.

— Фаша або-та на хее… — протянул Турецкий с трудом.

— Чего он? — спросил Грубый.

— Простите, господин Турецкий, народ не понимает, о чем вы. — Елейный так и сочился благожелательством.

Саша наконец смог справиться с речью и объяснил, что он имел в виду Липкина.

— Что за Липкин? Кто он?

— Доктор… Он мне зубы вставлял, недавно. А теперь вся его работа — вон, — Саша подбородком показал на кровавое пятно на полу.

И эта сволота, поняв наконец, о чем шла речь, расхохоталась. Им, видишь ли, было весело от пустой, ненужной уже работы доктора Липкина. Саша не понял, может быть, идиотическая ситуация и его собственный, довольно-таки странный юмор тут оказали влияние, но сама атмосфера, что ли, в этом подвале изменилась. Во всяком случае, больше его не били. И Турецкий, отчетливо сознавая, что положение все равно абсолютно не в его пользу, начал неторопливо, будто припоминая, рассказывать про Кочергу все, что было ему известно. Нет, не все, конечно. Он уже видел, что конкретно, какие сведения были больше всего нужны этим бандитам, и старался незаметно уходить от них. Однако и перед ним сидели явно не дураки, это тоже скоро оценил Турецкий по тем наводящим вопросам, которые ему время от времени подкидывал Елейный.

Саша специально не торопил своего рассказа, всячески тянул время, повторялся, словно память его подводила, а он, морщась, заставлял ее через силу работать. И подспудно почему-то веселила мысль, что с такой памятью его и на пушечный выстрел не следует подпускать не только к Генеральной прокуратуре, но и вообще к профессии юриста. Но, кажется, те сведения, которые он выдавливал из себя в час по чайной ложке, устраивали его похитителей.

Неожиданно вопросы перешли в другую плоскость. Елейного стало интересовать, видел ли Кочерга того, кто сел к Алмазову? А кто там был еще, кроме Алмазова? Куда они делись? Как выглядели?

Вот теперь и наступила наконец полная ясность. Убийца желал знать, кто его видел. На всякий случай, первой его жертвой стал сам Кочерга, второй — случайный водитель такси. Следом должны уйти все те, кто так или иначе были задействованы в этом эпизоде и могли видеть убийцу. Значит, что же? Убийцей мог оказаться тот, в длинном темном плаще и с усиками, который рисково стоял на самой бровке тротуара и которого чуть не сшиб Червоненко. Либо это был только исполнитель, который может теперь, без всяких сомнений, вывести на основного заказчика. Но если это был действительно просто исполнитель, его проще убрать, да и дело с концом. Разве не таковы условия их существования! А поскольку этот интерес сохраняется и, помимо всего прочего, еще и оберегается с помощью убийства свидетелей, получается так, что, по логике вещей, этот самый исполнитель являлся одновременно и главной фигурой в кровавой игре. И еще одно обстоятельство в пользу данной версии… Турецкий привычно прокручивал варианты, забыв, что сейчас совсем не до этого, что о собственной жизни надо думать, а не о закрытом, условно естественно, деле. Ведь, черт побери, не мог простой исполнитель спокойно сесть в машину банкира и секретного «курьера»… находящегося, если концы сойдутся, под «крышей» Службы внешней разведки! А если это все-таки так?.. Нет, мелькнувшая было мысль показалась Турецкому настолько чудовищной, что он немедленно отбросил ее. И почувствовал, как его довольно-таки крепко тряхнули за волосы. В чем дело? Оказывается, он пропустил, прослушал очередной тихий вопрос Елейного.