Аут. Роман воспитания - Игорь Зотов

– Да ты сам кого угодно…! – беззлобно шелестит Петрович.

Двое других солидно ухмыляются.

Они садятся напротив меня – стойка круглая. Смотрят внимательно, но не здороваются – советская выучка.

– Ты нам, Кондрат, по сто водочки сделай и по пиву, – по-русски говорит бармену вальяжный.

Бармен достает из холодильника водку.

– Ишь, бля, все понял, кондрат-то наш! Хороший из тебя дрессировщик, Забелин! – восхищается вальяжным Петрович. – Тебе б, бля, в цирке работать.

Забелин… Что-то знакомое чудится мне в этой фамилии. Ну да, ну да – это экипаж «Туполева», они живут в этом отеле. Симайо про них говорил.

Очередной выкрутас подсознания: вспомнив фамилию этого Забелина – кажется, второго пилота президентского экипажа – я вспоминаю и про кондиционер, в котором до сих пор лежат бумаги, которые я еще час назад собирался забрать, ради которых я, собственно, и рискую!.. Вывод прост как мычание: я не хочу выполнять это задание, не хочу никаких бумаг, я хочу… А что я хочу? Что же я хочу, видя перед собой людей, которых я хочу убить?

– Я тебе, Забелин, еще раз повторяю – уймись. Мало тебе, что ли, приключений на твою жопу? Ты не только себя подставляешь, а всех нас, – продолжал Петрович.

Исподтишка они рассматривают меня, пытаясь определить, кто я, откуда здесь взялся: зырк-зырк глазками. За русского они меня, понятное дело, не принимают – не советский у меня вид. Между тем я, кажется, начал понимать причину их разногласия. Особенно после реплики третьего персонажа, судя по выражению лица – среди них главного:

– Ты, Илья, можешь хоть всю Африку переебать, если хочется. Но только кроме этой. Мы и так тут под колпаком, ты попадешься – всех вышлют к ебене матери! В общем, мой тебе приказ, если хочешь: ни в какой ресторан ты сегодня не едешь, а остаешься в номере с женой.

– Во бля! – восклицает вальяжный. – И ты туда же, командир! Да ты ссы, никто не узнает. А я обещал. Ты знаешь, Юр Палыч, что такое слово советского летчика? – и бьет кулаком по стойке, стакан с водкой подпрыгивает и летит вниз.

Судя по всему, вальяжный уже порядком пьян. Вальяжность его растворяется в ничто, и он становится просто – рыхлым. Ткни пальцем – труха.

– Я сказал – сиди с женой, – повторяет раздраженно Юр Палыч.

– С женой, бля! Скажешь! В Африку со своим самоваром! Ты скажи честно, Юр Палыч, сам-то негритянку пробовал? А?

Тут Юр Палыч смущается, наклоняется к стойке и тихонько произносит:

– Ну, пробовал. И скажу тебе – ничего такого. Бревно бревном. Вот мулаточки!..

– Во-во! – пьяно смеется рыхлый. – Сам пробовал, а другим не велит.

– Да велит, велит, – вмешался четвертый летчик, штурман Шепилов – коренастый, с лысиной в половину загорелого черепа. – Только не здесь, чего непонятного? Вот полетим в Замбию, и кувыркайся там.

– Ладно, хватит, – Юр Палыч решил прекратить адюльтерный спор. – Пошли поплаваем, сейчас девчонки должны спуститься, а мы тут… планы строим… Сиди сегодня дома. Или приходи к нам телевизор смотреть.

– Да свихнусь я тут от тоски! Ты бы ее видел, штурман! Сиськи, попка… А глазища! Вот такие! – рыхлый махнул рукой, махнул водки, встал, разбежался, прыгнул в бассейн. Туча брызг, в том числе и на меня. Рыхлая скотина.

Впрочем, чего я так антисоветски разозлился? Банальный мужской треп, банальный мужской стояк, будто у меня не так? Да у кого не так?

Я дососал свой mohito.

– Hi! – услышал с того конца стойки.

Юр Палыч обращался ко мне – больше не к кому.

– Hi! – ответил и я.

– Where're you from[21]?

– Denmark. You[22]?

– Soviet Union[23].

– Fine, – я приподнял пустой стакан, типа приветствия.

А Юр Палыч уже шел ко мне со своим стаканом, он тоже, скорее всего, был навеселе – во всяком случае, глазки его вблизи оказались мутными, красноватыми.

– Some vodka? – спросил, подсаживаясь.

– A little[24], – сказал я.

– Кондрат, водки.

Бармен поставил передо мной новый стакан – граммов сто водки.

– Yury! – представился.

– George.

– Business? – забавно – однословная беседа.

– Business.

– What kind?

– Furniture.

– Good.

– Fine[25]! – я чуть не сказал это по-русски, буквально на кончике языка удержал «отлично», поперхнулся даже.

Я взял стакан, дотронулся до его стакана и выпил – залпом.

– Ogo! Like russians!

– Really?

– Yes, yes! Everybody in Russia drinks vodka like you, George! That's fine[26]!

Я посмотрел на часы – половина пятого. Долго еще. Так долго еще ждать!

Мы с Юр Пальнем выпили еще по водке, и он совсем окосел. Стал рассказывать, как ему надоело в Африке, какая тут нищета, какие идиоты «Кондраты», что сам он из Ленинграда, ну и прочую ерунду… Потом спросил, давно ли я в Африке. «О, если б ты знал, советский ублюдок!» – подумал я и сказал, что всего третий день и пока мне все нравится. «И вы так успели загореть!» – воскликнул он. «Чертов наблюдатель!» – подумал я и ответил, что прилетел из Италии, что бизнес мой – по всему свету, что в Дании у меня фабрика, езжу, ищу новые материалы, конкуренция в Европе жесткая, нужно крутиться… Он немного помялся, а потом спросил, не хочу ли я поменять свою валюту на местную, что здесь в банке мне дадут за доллар максимум двадцать местных «тугриков», а он даст все сто. И все это с такой мерзкой, пугливой и наглой одновременно улыбочкой.

«Вот ведь ублюдок!» – опять подумал я, но тут же осадил себя: а что тут такого странного? Забитый советский человечек хочет жить «как люди», может, для него это последний шанс. Может, больше он никуда никогда не поедет, будет гнить в своем гнилом Ленинграде, пенсия скоро – летчиков рано на пенсию отправляют.

Ха-ха-ха. Ну да, гнить, гнить, и очень скоро, – услужливо напомнил мне мой «шпионский» голос. Поменять? А запросто. У меня есть наличные. Сколько хотите? Пара сотен долларов и еще три сотни рандов. Что – все возьмете? Ну да, нам в «тугриках» платят, а на что их тратить в этой нищей стране? Тем более что для нас, а мы президента возим, мы – летчики, тут все бесплатно. Вот Кондрат нам наливает, сколько хотим, и все бесплатно. Все бесплатно! Сейчас я сбегаю в номер, «тугрики» принесу. И ребятам скажу, мы все возьмем, все, не беспокойтесь!

Будто я беспокоился.

Жадными руками они рвали из моих рук валюту, совали взамен местные бумажки. Потом пришли и жены – выряженные как на парад, накрашенные, с пышными прическами. Пахнуло такой Россией, которую я давно забыл. Потом мы отметили сделку бесплатной выпивкой у Кондрата. Как я сдержался не послать их по матери – до сих пор диву даюсь! Хотелось, хотелось.

Сейчас их черты поистерлись из памяти, помню только красные глазки командира, да рыхлого помню. Его помню очень хорошо. Помню и его жену – Ольгу, что ли. Она, когда мы праздновали, стояла рядом, прижималась ко мне мягкой грудью и пару раз как бы невзначай коснулась рукой моих яиц. И хохотала, хохотала мне в лицо: «Ах, какая я пьяная».

Я ни на секунду не забывал, что все эти люди могут завтра стать моими жертвами, и это было очень странное ощущение. Ощущение, которым мне нестерпимо хотелось поделиться с кем-нибудь. Да хоть бы и с ними!

Одно дело война – когда убиваешь людей тебе нимало не знакомых, которых как бы и нет в природе. Так, что-то мелькнуло вдалеке, пиф-паф – и нет. Другое дело – убить человека знакомого, того, чья вселенная уже краешком задела твою, а значит – он стал как бы и твоей частью. Меня эти ощущения настолько захватили, что я, ей-богу, чуть было не проговорился своим будущим жертвам. Предполагаемым, разумеется. Я всматривался в их лица и гадал, ну что в них такого, что мне очень не по себе от мысли, что я стану их убийцей? Обычные, возможно, даже неплохие, добрые люди, попавшие в очень странные обстоятельства – чужой континент, чужая страна, чужая война. Ни сном, ни духом не помышлявшие о том, что их могут убить… Нет, конечно, теоретически они такую возможность сознавали: все-таки президента возят, да еще во время войны. Но это – так, кино. Живут они, как в коммунизме, все бесплатно, водки – залейся. Денег заработают столько, что до смерти хватит – квартир накупят, машин, дач. Заживут! А тут – бом-с – и пиздец всему!

Судьба, ничего не поделать, штука посильнее богов.

Так упала ночь.

Экипажные пели «катюшу», падали в бассейн, клялись мне в любви и дружбе. Кое-как отделался от них, поднялся в номер. Жинито спал в той же позе, в какой я его оставил. Я сел рядом, стал смотреть на него. Неожиданно через какое-то время, может, минут через десять, а может, и через полчаса, застал себя за тем, что собираю вещи. То есть я как бы выключился из реальности и делал это на автомате. Стало быть, действительно нужно уезжать.

На всякий случай я оставил рядом с Жинито все деньги, которые выменял у летчиков, сложил сумку и вышел.

Выглянул во двор – летчиков не было. Портье в лобби поинтересовался, не уезжаю ли я. Этот вопрос меня насторожил. Я ответил, что вернусь, но поздно, за полночь.