О чем молчит соловей. Филологические новеллы о русской культуре от Петра Великого до кобылы Буденного - Виницкий Илья Юрьевич

Герой рассказа — молодой поэт-детектив Гейл обращается к одному из просвещенных участников клуба:

Вы изучали суеверия по всему свету и видели вещи, по сравнению с которыми все эти толки о ножах и о солонках — просто детская игра. Вы побывали в темных лесах, где верят в вампиров, которые громадней дракона, и в горах, где боятся оборотней и ждут, что на лице подруги или друга вдруг засветятся звериные глаза. Вы знали истинных суеверов, веривших в черные, жуткие вещи, вы жили среди них, и я хочу спросить вас о них. <…> Вам не кажется, что эти суеверные люди счастливее вас? <…> Вам не кажется, что они пели больше песен, и плясали больше плясок, и пили боль­ше вина, и радовались искренней, чем вы? А все потому, что они верили в зло. Пускай всего лишь в злые чары, в недобрый глаз, в дурную примету — да, зло является им под глупыми и несообразными обличьями. Но они думают о нем! Они ясно видят белое и черное, и жизнь для них — поле битвы. А вы несчастны потому, что в зло не верили и считали, что истинный философ обязан видеть все в сером свете (пер. Н. Трауберг).

Клуб Тринадцати и примета, связанная с павлинами, упоминались Честертоном в рассказе «Древа гордыни», вышедшем в сборнике «Человек, который знал слишком много» (The Man Who Knew Too Much) в 1922 году:

— Я всегда хожу под лестницей! — вскричал Вейн с пылом, явно превосходившим значимость темы разговора.

— Вы принадлежите к Клубу Тринадцати, — парировал поэт, — к тем самым людям, что нарочно проходят под лестницей в пятницу по пути к обеденному столу, за которым будет сидеть тринадцать человек, и каждый из них старательно просыплет соль. Но даже вы не подходите ночью к этим деревьям (пер. Н. Трауберг).

Заметим, что упоминание клуба Тринадцати долгое вре­мя считалось плодом «экзотического воображения» Честер­тона. В 1984 году один наблюдательный читатель по фамилии Р. Дж. Дингли предположил, что писатель в своих рассказах об этом ордене борцов с суевериями опирался на мемуары знаменитого английского карикатуриста Гарри Ферниса («Confessions of a Caricaturist»), в которых рассказывались и иллюстрировались истории из жизни реального лондонского Клуба (к слову сказать, в 1894 году Фернис зачитал приведенное выше ироническое письмо Уайльда к членам Клуба) [20]. Дингли подчеркнул, что об этом Клубе писали в конце XIX века многие издания и, таким образом, детективный рассказ Честертона своим происхождением больше обязан обширной памяти писателя, нежели его дару творческого изобретения. Заметим, что дело здесь едва ли в хорошей памяти писателя. Сообщения об эксцентричном клубе постоянно печатались в прессе в 1900–1910-х годов. Так, например, в 1919 году «Yorkshire Evening Post» опубликовала своеобразное предостережение лондонскому Клубу 13, в котором говорилось о том, что член одноименного клуба в штате Коннектикут (опять!) на следующий день после собрания тринадцати совершил самоубийство, а другой член, журналист, написавший фельетон об этом клубе, скончался наутро после его публикации. Вскоре при загадочных обстоятельствах умерли еще десять членов клуба, и оставшийся в живых единствен­ный член отказался признать, что был участником его собраний (осмелимся риторически поинтересоваться: не был ли этот выживший серийным маньяком, помешавшимся на защите суеверий? Чем не сюжет для детективной новеллы!) Литературная генеалогия

Деятельность этого пиквианского по духу клуба была хорошо известна в России. В начале 1910-х годов о Клубе Тринадцати писал С. А. Нилус, считавший его участников сатанистами. Возможно, что мифологизированный образ этого «инфернального» сборища преломился в проекте знаменитого клуба (кабаре) «Бродячая собака», во главе которого должны были находиться, по первоначальному замыслу, тринадцать «членов правительства», «а магическое число чертовой дюжины повторялось в ко­личестве свечей на люстре, изготовленной Николаем Сапуновым» и числе табуре­ток «вокруг сто­ла в главном зале». Это число также обыгрывалось в ле­генде клуба: «За время существования „Бродячей соба­ки“ общество устроило 13 сред и 13 суббот и еще 13 заседаний, в число которых вошли 4 среды, 4 субботы и 5 экстренных засе­даний...» [21]

К этой же клубной традиции, скорее всего, примыкает и предложение художника Михаила Ларионова открыть в Москве «чисто-футуристическое кабаре „Кабак тринадцати“» [22], а также связанный с этим проек­том фильм «Драма в кабаре № 13». Последний, в свою очередь, отозвался в антисимволистской пьесе Велимира Хлебникова «Ошибка Смерти» («Тринадцатый гость») [23], разыгрывавшей лежавшую в основе Клуба Тринадцати дурную примету. Персонажами этой пьесы являются, помимо «барышни Смерти», 12 посетителей и тринадцатый гость, а само действие разворачивается в «харчевне веселых мертвецов-трупов с волынкой в зубах» (ср. описание и иллюстрации банкетов с черепами и гробами в американском и английском клубах тринадцати). Посетители этого мрачного заведения весело поют гимны смерти, напоминающие не только знаменитую песню пушкинского Вальсингама, но и стихотворные тосты-песни членов Клуба Тринадцати: «Пусть славится наша пирушка, / Где череп веселых — игрушка, / И между пирушки старушка». В финале Тринадцатый гость обманывает барышню Смерть, которая умирает и тут же присоединяется, в соответствии с магистральным сюжетом хлебниковской утопии всеобщего воскрешения, к ожившим мертвецам.

Об английском клубе 13 не забывают и в советское время. В мае 1928 года в журнале «Огонек» вышла заметка под названием «Клуб тринадцати», в которой сообщалось, что

<а>нглийские джентльмены решили бороться с суевериями и предрассудками — организовали клуб, в котором мужественно собираются по пятницам («тяжелый» день), бестрепетно садятся за стол по 13 человек, смело рассыпают на скатерти соль, льют вино через левую руку и т. д., безумствуют «наперекор стихиям». Не желая брать на себя ответственность «за малах сих», лорды выдали официанту этого клуба зонтик, который по безошибочным признакам должен оградить его от ударов судьбы, привлекаемых «вольнодумцами».

Заметка сопровождалась фотографией, изображавшей одного из членов «клуба 13», за спиной которого стоит официант с раскрытым зонтиком [24]. Эта заметка с картинкой вполне могла попасть в поле зрения Введенского и его друзей — своего рода «окно в мир» английской клубной культуры, оказавшей замет­ное влияние на ленинградскую творческую интеллигенцию 1920-х годов.

Здесь следует отметить привлекательный для обэриутов карнавально-пародический и провокативный характер деятельности этого джентльменского «союза», получившего в прессе прозвище «Клуба чудаков». Приведем современное описание этого клуба из русскоязычного источника (впрочем, едва ли известного Введенскому):

Все, что суеверными людьми считается предвещающим несча­стье, было здесь нарочно выставлено и сознательно переделано. На столе стояла уйма статуэток, приносящих несчастье, зверей, как-то: белых слонов, жаб, сов, пауков, ящериц и т. п. и, кроме того, несколько человеческих скелетов. Председатель клуба Альберт Марки, прежде чем сесть за стол, нарочито раскрыл зонтик. Другой член клуба, сэр Арбутнот Лен ввел торжественную процессию из 13 гостей, каждый из которых тоже имел раскрытый зонтик. Наискось ко входу была прислонена лестница, и всем гостям приходилось под ней проходить. Председатель торжественно разбил зеркало. Стол был украшен несчастливым ирисом, и тринадцать телеграмм было послано тринадцати отсутствующим членам... [25]

У нас нет никаких сомнений в том, что устный рассказ Введенского о союзе тринадцати отсылает именно к этому обществу и его легенде, отозвавшейся в русской модернистской культуре [26]. Скорее всего, замена пятницы на понедельник в этом расска­зе представляет собой ошибку памяти мемуаристки (ведь по­недельник в русской традиции аналог несчастливой пятницы в английской) [27].

Более того, вполне вероятно, что сюжетной основой этого рассказа послужила упомянутая новелла Честертона, в которой тринадцатый член клуба не приходит на торжественный обед. Тело этого гостя, зверски убитого председателем клуба фанатиком Крэндлом, находят в мусорном ящике. Это убийство не только повергает членов общества в ужас («В жизни такого ужаса не видел»), но и приводит их к религиозному озарению, толкователем которого является раскрывший преступление детектив Гейл. В 1920-е годы переводы книг Честертона выходили в СССР один за другим [28], а сборник «Клуб изобретательных людей» в переводе приятеля Хармса и Введенского Ва­лентина Сметанича (Стенича) был одной из настольных книг обэриутов (не отсюда ли эксцентричные «естественные мысли­тели» и «изобретатели» в рассказах Хармса?) [29]. Обратим также внимание на то, что упоминание этого сборника в записной книжке Хармса находится рядом с названием книги Ладыженского о сверхсознании: детективный жанр воспринимается как родственный теософскому восприятию мира.