На осколках прошлого - Нина Леннокс

На глаза мне попался старый рюкзак, который я, зачем-то, притащила сюда из Ричмонда. Там хранились мои любимые диски, кисточки, дневник. Хм… дневник! Можно и перечитать все те бредни, которые я писала в школе. Надев наушники и включив Skillet, я открыла дневник. Да уж, ну и всякой чуши тут написано… И про первую любовь, и про вызов к директору школы за неподобающее поведение, и насилие отца. Я дошла до тридцатой страницы и остановилось. День, когда осознание смерти матери ударило по мне со всей своей разрушительной силой. Тогда я вылила всю свою боль на эти страницы, в некоторых местах были видны сухие затертости — следы от слез. Бабушка часто водила меня на кладбище к маме, когда мне было лет семь. А потом и она умерла… И началась тирания отца.

— Мамочка, наконец-то, я счастлива, — тихо сказала я, роняя слезинку на эту же страницу. — Есть принцы на этом свете, теперь я знаю.

Внизу страницы, другим цветом, была сделана пометка: «Купить маме букетик тюльпанов. И Дорти тоже. Ему можно положить гвоздики или орхидеи».

В этот момент меня просто разразило громом от догадки, пришедшей в голову. Я завопила на весь дом и подпрыгнула на месте, желая побежать к Майклу, но он был быстрее.

— Ники, что случилось? — испуганно спросил он. — Тебе плохо? Ребенок?

— Микки, это же Дорти Пимслер!!! — закричала я, сотрясаясь от нервного возбуждения. — Рядом с могилой моей мамы стоит памятник Дорти Пимслеру, но там никто никогда не появлялся. Я всегда этому удивлялась, но не придавала особого значения. Думала, что его бросили родственники, и приносила ему всегда цветы. Точно, там спрятаны документы!

— Успокойся, дорогая, — попытался успокоить меня Майкл.

— Некогда быть спокойным! Выдвигаемся!

Майкл был категорически против брать меня с собой, но разве мог он устоять перед моим натиском? Правда, влияние он на меня все же имел. Заставил меня одеться, как капусту! Иначе грозился не выпустить из дома.

Документы мы нашли рядом с памятником Дорти. Точнее, под ним — под плитой. Внутри оказались закопаны искомые бумаги. Очень продуманный ход! Кто бы мог подумать, что важные документы могут быть спрятаны здесь?

Боже мой, да это уже не чертов фильм, с Уиллисом в главной роли — это просто вынос мозга вселенских масштабов. В документах была полностью изложена идеология «Черного Орла» — просто ужас. Волосы не то, что дыбом встали, они чуть из волосяных луковиц не выпрыгнули от потрясения. Это идеи больных на голову людей! Также там был раскрыт состав их лекарств — я не химик, ничего не поняла. Но эти записи точно никто не должен увидеть.

— Микки, меня сейчас вырвет. Неужели это все — правда, то, что они здесь пишут?

— Солнышко, ну, я же просил тебя остаться дома. Теперь ты будешь нервничать. И, да, это правда. В противном случае, не было бы всего этого кровопролития.

— А что написано у тебя в листах?

— Здесь, как я понимаю, вся их черная бухгалтерия. Деньги они отмывали мастерски. Я бы даже сказал — виртуозно. Твой отец хорошенько выжал бюджет любимой страны.

Я заглянула в документы через его плечо и ахнула. Какие тут указаны имена и фамилии!

— Майкл, да это же советник президента… И он был в курсе?!

— Получается, что да. Похоже, много кто из верхушки был в курсе. Как только мой отец смог обставить их всех?

— Не знаю, Микки. Но он был хорошим человеком, его имя должно было войти в историю! — с жаром сказала я. — Не то, что мой папаша. Придурок.

О каком же ужасе я сегодня узнала. Это, мягко говоря, страшно и омерзительно. Просто невообразимая жестокость. И ради чего? Просто потому, что люди любят жестокость. Жестокость заложена в нас природой, мы не далеко ушли от наших родственничков — приматов. Только ими не правят безумные идеи, жажда денег и власти. Выходит, человек — худшее из животных?

Нет, просто у кого-то, как у моего отца, расстройство психики. Всё, не хочу больше об этом думать. Противно и гнусно. Все те люди погибли в страшных мучениях от приема этих гениальных препаратов. Фашизм и рядом не стоял с жестокостью отдельных личностей. От этих мыслей у меня закружилась голова, и я ушла в машину. Пусть Майкл дальше сам с этим разбирается. Нас с маленьким надолго не хватит.

Дома Майкл спрятал эти документы, несущие на себе печать смерти и боли многих людей, в сейфе. Позже он собирался отдать их каким-то высокопоставленным людям в правительстве. Но моя жизнь теперь никогда не будет прежней. И если я ещё раз увижу своего отца, я точно сделаю то, что мечтала сделать на протяжении всей жизни — ударю его. Или попрошу Майкла. Но изобью его точно, своими руками, или нет — не столь важно.

— Как ты думаешь, зачем твой отец оставил эти документы именно тебе?

— Не знаю, Ники. Возможно, он хотел, чтобы я передал их нужным людям — не зря же я их получил спустя столько лет после его смерти. Но лучше бы он их не оставлял.

— Согласна. И я была совсем маленькой, когда он умер. На кладбище еще с бабушкой ходила. Ничего не скажешь, искусно он все провернул!

— Ладно, не будем об этом, милая.

— Даже не верится, что все закончилось, Майкл, — сказала я, устраиваясь удобно на диване, укутываясь теплом его объятий.

— Все только начинается, дорогая, — проговорил меня в волосы он и поцеловал.

— В смысле?

— Начинается наша история, Ники. История нашей семьи.

Я задержала дыхание и не дышала, слыша только, как колотится мое сердце. Больше мы ничего не говорили друг другу. Ну, их, эти слова. Они могут лгать. Но его крепкие объятия и рука, нежно поглаживающая мой животик — никогда!

***

Сегодня был важный день. День, который я могла не пережить. И нет, это не роды. Это — встреча с Мел. Вечером я обрадую ее такой сногсшибательной новостью, и даже не знаю, какая реакция прилетит в ответ. Майкл не разделял моего волнения. Типичный мужик. Никакой тонкой душевной организации.

Он не позволил мне выйти в легком платьице. Даже под теплое пальто! И остался безразличен к моим аргументам о том, что мы на машине, а потом весь вечер будем в кафе находиться.

— Вот и ночью буду спать во всей этой толще одежды! — буркнула я, выходя из дома.

Но в машине, по дороге к назначенному месту, я отошла. Майкл устраивал свою руку у меня на колене, когда была возможность. И это было не грубое, захватническое проявление характера самца. Он делал это осторожно, нежно, боясь причинить мне неудобство. Потом рука неизбежно поднималась выше — к животику.

— Как ты себя чувствуешь, Ники? — участливо спросил он. — Больше не дуешься?

— Да, ладно. Нормально. Но ночью я точно в этом лягу спать.