Бируни - Игорь Тимофеев

В ту осень войска, воевавшие в Индии, квартировали в Тегинабаде, в нескольких переходах к юго-западу от Газны. В последние дни поста Али Кариб наконец сделал решающий шаг. Выехав в сопровождении дворцовых сановников в Тегинабад, он, собрав тамошних военачальников, предложил Мухаммеду отречься от престола и до окончательного решения своей судьбы поселиться в окрестной крепости Кухдиз. Не ожидавший такого поворота, Мухаммед бросился к сархангам, с которыми не раз пил до рассвета на веселых пирушках, но вчерашние сотрапезники опускали головы, отворачивались, не поднимая глаз.

Судьба престола была решена.

Радостную весть Газна встретила ликующим стоном карнаев, боем литавр. В тот же день вдова Махмуда с домочадцами и гаремом торжественно перебралась из цитадели в городской дворец, выделенный Масуду еще покойным отцом. Вечером туда потянулись депутации знати, ученых шейхов, состоятельных горожан; из газнийского пригорода Шадиабад прибыли мастера музыкального цеха — сурнайчи, танцовщики, певцы с длинношеими сазами; на дворцовой площади вспыхнули костры и открылось гулянье, продолжавшееся до самого утра.

Принимая поздравления, мать Масуда не скрывала радости, от имени сына благодарила всех явившихся на поклон, а некоторых выделяла особо — расспрашивала о здоровье, говорила ласковые слова. Неожиданно для себя высочайшего внимания удостоился и Бируни.

— Мы много слышали о твоих успехах в искусстве звездочетства, — сказала государыня улыбаясь. — Надеемся, что ты будешь служить султану так же ревностно и верно, как служил его почившему отцу.

Бируни молча поклонился. Выходя из залы, он перехватил внимательные взгляды придворных и без всякой астрологии понял, что в их звездных каталогах он отныне значится в числе восходящих светил. Надо было радоваться, а ему вдруг стало тревожно. По дороге домой он безуспешно пытался угадать, чему обязан этой внезапной благосклонностью.

Дома его уже давно дожидался Абу-л-Фазл.

— Утром выезжаю в Герат, — сообщил он. — Вот пришел проститься. Всякое может случиться, не знаю, увидимся ли еще.

Абу-л-Фазл поведал Бируни о последних событиях. Через несколько дней после отречения Мухаммеда султан приказал Али Карибу с войском и казной немедленно выступить в Герат. Еще раньше туда отправился бывший визирь Хасанак, за которым от Абу Сахля Заузани прибыли трое стремянных. А теперь пришло распоряжение трогаться в путь султанской канцелярии во главе с Абу Насром Мишканом — обоз с архивами отправился еще прошлой ночью, а сам обладатель серебряной чернильницы готовился выехать поутру.

— Перед отъездом Абу Кариб приходил прощаться к Абу Насру, — рассказывал Абу-л-Фазл. — Он уверен, что ему не избежать смерти, просил Абу Насра не поминать его лихом, позаботиться о семье. Абу Наср и сам страшится султанского гнева, но его вина вроде поменьше — надеется, что пронесет. Что же касается Хасанака, то тут и думать нечего — кончит на плахе, потому что ни султан, ни этот проходимец Заузани не простят ему былых обид.

Положение Хасанака и впрямь было незавидным. Бируни уже приходилось слышать, что Хасанак, ставший визирем Махмуда после смещения опытного царедворца Мейманди в 1024 году вел себя неосмотрительно и недальновидно: полностью став на сторону султана в его ссоре с сыном, он не раз при людях оскорблял Масуда, упрекал его за беспутство и мотовство.

— Помяни мое слово, — сказал Абу-л-Фазл на прощанье, — всем, кто был особенно близок к Махмуду, нынче несдобровать. Борьба за власть началась не вчера и кончится не завтра. Кое-кого она приведет на плаху, других — в крепость… Ну а тебе, устод Абу Рейхан, нечего волноваться — всем известно, что покойный султан тебя не очень-то любил.

Внезапно явилась разгадка неожиданного фавора. Всех, кто в месяцы междуцарствия оказался в стороне от политических бурь, и тем более таких, к кому Махмуд не скрывал своей неприязни, сегодня скопом относили к партии Масуда, одаряли милостью заранее, в расчете, что они с лихвой отработают полученный аванс.

Предсказания Абу-л-Фазла сбылись и на этот раз. Расправу над политическими противниками Масуд начал еще до возвращения из Хорасана — первой жертвой, как и следовало ожидать, стал всесильный хаджиб Махмуда — Али Кариб, а через некоторое время на городской площади Балха при огромном стечении народа был казнен Хасанак. Но Масуд этим не ограничился. Что ни день, отдавались распоряжения о смещении с государственных постов чиновников, в свое время поставленных Махмудом и пользовавшихся его благосклонностью; вместо них назначали ставленников Масуда — старых приятелей, с которыми он сошелся еще в юные годы в Герате и выпил не один кубок вина, гулямов, сплотившихся вокруг него в годы размолвки с отцом, политических авантюристов типа Заузани, поставивших на Масуда еще в его бытность наследником престола. Встречались среди выдвиженцев и честные, преданные долгу люди, в силу тех или иных причин остававшиеся до этого в тени, и даже некоторые сановники прежнего султана, чьи государственные способности и опыт были столь очевидны, что Масуд не решился ими пренебречь. В числе последних оказался Абу Наср Мишкан, а с ним и Бейхаки, которых новый султан не только оставил на прежних постах, но и приблизил к своей персоне, к великому неудовольствию могущественного временщика Заузани.

Перемены, начавшиеся осенью 1030 года, коснулись всего и всех. Даже придворные одописцы, казалось бы, по роду профессии обязанные славить и восхвалять, расплачивались теперь за неумеренное угодничество перед прежним султаном. Царь поэтов Унсури и старейшина поэтического «дивана» Фаррухи по-прежнему приглашались на официальные приемы, но в питейные ассамблеи их уже не звали, и их панегирики Масуд выслушивал равнодушно, как утомительное, но необходимое дополнение к церемониалу, который следовало соблюдать. Среди поэтов на главные роли вскоре выдвинулись выскочки, чье единственное преимущество состояло в том, что при Махмуде за свои вирши они не получали ни гроша. Торжественная велеречивость классиков, изысканность слога, в которой они состязались, все же надеясь заслужить вознаграждение, теперь уже были не в моде. Зато третьеразрядный рифмоплет Алави Зинати, угадавший эпикурейские наклонности Масуда, завел дружбу с его любимым шутом Джухой и музыкантом Бу Бакром и исполнял под его музыку незамысловатые стихи, прославлявшие чувственные наслаждения и вино. Старик Унсури, топая подагрическими ногами, с возмущением рассказывал Бируни, как однажды султан, восхитившись непристойными стишками Зинати, приказал послать ему домой целый пилвар золотых монет, а пилвар — это столько, сколько можно погрузить на слона. Не осмеливаясь возвысить голос, старые махмудовские сановники шепотом пересказывали друг другу стихи, написанные по этому поводу поэтом Минучихри: