В морях твои дороги - Игорь Всеволожский

— Ничего, это только в первый раз трудно, попривыкнете.

Наконец, медленно начало светать. Дождь перестал.

На востоке небо заалело, силуэты остроконечных башен И вышек казались вырезанными из черной бумаги. Минута в минуту — по флотской традиции, быть аккуратным и не задерживать на вахте товарища — меня сменил Ростислав. Сдав вахту, я спустился в кубрик. Синие дежурные лампочки освещали три яруса коек, на которых сладко спали товарищи.

В Нахимовском мы всегда отмечали пятое июля — день рождения Павла Степановича Нахимова. С разрешения командира корабля и Вьюркова Игнату поручили сделать доклад.

В этот вечер «Север» слегка покачивало на легкой волне. Всю палубу под темным небом заполняли слушатели.

Игнат начал с того, что Нахимов так же, как мы, сдавал экзамены, ходил, как и мы, на практику; но работал он больше всех, служил в сутки двадцать четыре часа и уже в пятнадцать лет был мичманом, в тридцать командовал фрегатом, в тридцать четыре — линейным кораблем, а в тридцать пять был капитаном первого ранга.

Он был передовым человеком своего времени и с жадностью впитывал все хорошее, что было в те дни в русском флоте.

Игнат рассказывал, что Нахимов чуть не погиб, бросившись за борт спасать матроса. Игнат так красочно описал Синопский бой, что слушатели не выдержали — захлопали. Но он только досадливо отмахнулся и продолжал говорить о скромности, неподкупности, храбрости Нахимова. Адмирал вдохновлял защитников Севастополя, сам на Малаховом кургане скомандовал солдатам и матросам: «В штыки!» Нахимов заявил, что даже если весь Севастополь будет взят, он с матросами продержится на Малаховом целый месяц. Нахимов был простым, скромным, чутким; к нему приходили со всеми горестями и нуждами матросы и жители Севастополя. И он всем помогал, каждого называл «друг» и действительно каждому был он другом… Игнат описывал разрушенный Севастополь, окутанный густой пылью и гарью пожаров; Фрол слушал с заблестевшими глазами: он видел, казалось, перед собой каждый дом, морское собрание, морскую библиотеку, Графскую пристань и неприятельский флот в виду города. Ведь Севастополь был родным городом Фрола…

— Когда враги убили на бастионе Нахимова, — продолжал Игнат, — матросы стояли у гроба любимого адмирала целые сутки. Уходили одни, с бастионов приходили другие. Адмирал был покрыт тем простреленным и изорванным флагом, который развевался на его корабле в день Синопа…

Сорок лет безупречной службы на флоте — вот пример всем нахимовцам и не нахимовцам, всем нам, будущим морякам!

Свет погас, на палубе стали показывать фильм «Нахимов»; я отошел к борту; огни корабля отражались в темной воде.

«Ты будешь получать письма с Черного моря и с Балтики», — сказал отец маме. Теперь некому больше писать на Кировский. Пока я был занят работой, я забывал об этом. А тут снова все вспомнилось…

— Ты о чем, Кит? — подошел ко мне Фрол.

— Да все о том же…

— Знаешь, поедем в отпуск на катера, Кит? В наше соединение, а? В Севастополь? Юрий Никитич нас примет?

— А почему бы ему не принять нас?

— Мы лодырничать не будем! Так и пиши отцу: драйте нас вовсю, гоняйте на катерах, проверяйте, получаются ли из нас моряки. Ведь мы — ваши, катерники!

— Это будет, Фрол, просто замечательно!

— Знаю, что замечательно. Так ты завтра же и напиши, не откладывай в долгий ящик, почву пощупай. Послушай, Кит, а ты на меня не в обиде? — вдруг спросил он.

— В обиде? На тебя? Да что ты, Фрол? Почему?

— Сколько раз тебе говорю — со мной не хитри, Кит, я тебя насквозь вижу; тебе думается, я от тебя отбился. Я от тебя не отбился, Китище, — хлопнул он меня по плечу, — только сам понимаешь, вернемся мы в Ленинград, Вадим Платоныч и спросит: «Ну как, Фрол, получилось что-нибудь из моего оболтуса?» И я хочу ответить ему, не кривя душой: «Да, Вадим Платоныч, Платон стал человеком». А что ты думаешь? Платон не хуже других работает, штурман его хвалит, боцман хвалит, Пылаев хвалит, на вельботе он не хуже других гребцов… вот что делает с человеком море!

— Только море, Фролушка? Коллектив!

— Насчет коллектива — ты правильно. Коллектив у нас крепкий. Из Платона, гляди, и то моряка сделали! Да, ты знаешь, Платон-то ведь, по существу, неплохой парень. Оказывается, он все свои деньги в Ленинграде отдавал Бубенцову, чтобы тот со скупщиком мог рассчитаться, да из кабалы вылезти.

— Я не знал.

— Вот то-то и есть, Кит, что о человеке хорошее узнаешь задним числом, а дурное — в первую очередь. Дурное-то, оно в воздухе так и носится, а хорошее — оно глубоко запрятано… Я-то на Гришу обиделся было, когда его старшиной назначили вместо меня, а потом понял, что он парень хороший да и старшина куда лучше меня.

Мне очень хотелось бы описать небывалый шторм, рассказать, как спасали мы «Север», взбираясь по вантам на реи и крепя паруса. Описать, как кто-то свалился за борт и другой, не раздумывая, кинулся за ним раньше, чем был сброшен спасательный круг; как спасали потерпевших кораблекрушение или рыбаков, унесенных в море. Но ничего подобного не было: ни шторма, ни кораблекрушения и ни один человек не упал за борт. Плавание обошлось без приключений и подвигов. Само собой разумеется, Фрол впоследствии (я сам слышал) очень красочно описывал собеседникам и особенно девушкам шторм, и кораблекрушение, и спасение утопавших — и сам во все это, казалось, уверовал… Тут уж он оставался верен себе…

Наш белокрылый «Север» скользил под облачным небом по Балтике, отливающей то серебром, то густой зеленью. Выпустили последний номер газеты «На практике». Номер иллюстрировали фотографиями Игната и моими рисунками.

На прощание нас угостили таким великолепным обедом, что гастрономы и чревоугодники отправились качать кока. Занятие было не легкое — кок весил сто с лишним килограммов, а Ветер, опасаясь за своего покровителя, с лаем хватал всех нас за ноги.

Распрощались с боцманом и со штурманом, поблагодарив их за науку. Командир «Севера» и его заместитель пожелали нам успехов в дальнейшем практическом плавании.

— Говорил я вам, что вы все закалитесь, станете ловкими и выносливыми? — напомнил нам Еремеев. — Мне думается, я не ошибся.

Да, вы, командир, не ошиблись! И в этом — ваша заслуга…

Глава вторая

МАТРОССКИЙ ТРУД

Учебный корабль «Кронштадт» уже ждал нас у стенки. Большой, трехтрубный, с широким мостиком, высоко поднятым над надраенной палубой, со множеством надстроек, вместительным клубом, библиотекой. В просторных кубриках корабля мы расположились с удобствами.

Командовал «Кронштадтом» старый заслуженный капитан первого ранга Калинников. Старший помощник был хлопотлив и подвижен; его я видел то в кубрике, то на мостике, то в камбузе, то на юте. Он то и дело подзывал к себе боцмана, старшин и матросов, отдавал приказания, одного хвалил, другому выговаривал: Корабль готовился к походу — это самое напряженное время, и у старшего помощника дел было множество.

Полной противоположностью ему был толстяк штурман; от него так и веяло безмятежным спокойствием и уверенностью, что к походу все подготовлено, навигационная обстановка изучена, расчеты и предварительная прокладка сделаны. И с широкого безусого лица штурмана не сходила улыбка.

Молодой боцман для того, чтобы казаться постарше, внушительнее, отрастил густые усы; боцман пытался говорить басом, смотреть на всех грозно.

Мы сразу же приступили к погрузке угля («Кронштадт» по старинке ходил на угле, не на нефти).

— Таким образом, — сообщил нам заместитель командира по политчасти, — вы сразу включитесь в подготовку к походу; после погрузки будете стоять вахты в котельном и машинном отделениях…

— Советую хорошенько ознакомиться с пятой боевой частью, — оказал нам Вершинин. — Не забудьте, что у старшин и матросов можно многому поучиться. Обладая хорошей теоретической подготовкой, вы впоследствии перегоните своих учителей, но сейчас не стыдитесь к ним обращаться за помощью…

…С Глуховым беседовали о текущих делах. Обсудили первый номер газеты. Глухов порекомендовал при посещении городов знакомиться с их историей, промышленностью, театрами.

— В каждом порту, — оказал он, — нас будут ждать письма — почта предупреждена, куда их посылать.

Глухов учитывал все мелочи — по-настоящему заботясь о подчиненных.

Наступил вечер. «Кронштадт» был освещен с носа до кормы. Все было окутано угольной пылью, и в свете прожекторов копошились черные тени. Шеститонный ковш черпал уголь со стенки, повисал над палубой, разевал пасть и ссыпал его в люк. Мы лопатами сгребали уголь, рассыпавшийся на палубу, и сбрасывали в угольную яму. Все работали с жаром, едва успевая отереть с лица пот. Лица были у нас у всех, как у трубочистов. Боцман Сан Палыч больше для порядка подбадривал: «А ну, орлы, не сдавай!»