Костры на берегах - Андрей Леонидович Никитин

не заметить одного поразительного обстоятельства. Люди, виртуозно владевшие техникой обработки кварца — материала капризного, «занозисто» колющегося, терялись, когда в руки их попадал кремень — материал идеальный по своей пластичности, благодаря чему из него можно изготовлять предметы любой формы и ювелирной точности отделки. Как я говорил, собственного кремня на Кольском полуострове практически нет. Те обломки и отдельные предметы, которые мы все же иногда находили, были сделаны из привозного кремня среднего течения Северной Двины и низовьев Онеги. Попадали они, как можно было заметить, не в виде желваков или полуфабрикатов, а в виде уже готовых изделий, часто разбитых, так что использовали их как вторичное сырье. Я уже говорил, что кварц колется «занозисто». Поэтому, чтобы притупить возникающие с внутренней стороны пластины грани, «каменных дел мастера» Терского берега наносили по отщепу резкий боковой удар, снимавший острые края. Кремневый отщеп в подобной правке не нуждался. Но сила традиции оказывалась столь велика, что и на кремневых скребках можно обнаружить след точно такого же удара!

Кремень был не просто чужим материалом для этих людей; похоже, что долгое время он был им вообще неизвестен. Между тем, чтобы на протяжении тысячелетий в неприкосновенности сохранить древнюю технику обработки камня, как то можно видеть на кварцевых орудиях, требовалось исключительное стечение обстоятельств. Это означало, что люди, освоившие обработку кварца в древности, в силу каких-то экстраординарных причин на долгое время оказались отрезаны от районов, богатых поделочным кремнем, — от Прибалтики, юга Карелии, бассейна Северной Двины и Онеги, не говоря уже о более южных районах или, скажем, района южной Швеции, откуда в эпоху неолита и бронзы высококачественный шоненский кремень и изделия из него расходились вплоть до глубинных областей Центральной Европы.

Благодаря работам финских и норвежских археологов мы теперь знаем, что древнейшие поселения на севере Норвегии и на юге Финляндии возникли почти одновременно, в конце IX тысячелетия до нашей эры. В это время сверкающая шапка ледника над Фенноскандией сократилась настолько, что стада животных, а следом за ними и человек могли пройти до Ледовитого океана. Но вот что интересно: и на юге и на севере эти древнейшие археологические культуры уже не знают кремневых орудий. Все предметы, найденные здесь при раскопках археологами, сделаны из кварца!

Если на север Норвегии занести из Прибалтики кремень было действительно сложно, то первопоселенцы южной Финляндии не могли разом поссориться со всеми племенами, обладавшими кремнем и обитавшими от них к югу и к востоку, а тем более — порвать родственные, экономические и прочие узы, которые связывали их с покинутыми недавно территориями. Оставалось предположить, что какая-то грандиозная катастрофа по крайней мере на столетия отделила Фенноскандию от остальной Европы, от всего материка, поставив маленькие группы охотников на северного оленя в положение робинзонов на огромном пространстве еще никем не заселенной земли. И произошло это так, как показали анализы угля из древнейших очагов и высота их положения над уровнем Мирового океана, где-то в конце IX тысячелетия до нашей эры.

Для любой другой территории подобная дата оказалась бы слишком общей. Ну что, в самом деле, могло произойти? Какие катастрофы? Однако в данной ситуации следовало поискать не только возможные события, но и возможность более точной датировки. Дело в том, что для Севера Европы, освобождающегося от остатков ледника еще и сейчас, давно составлена точнейшая хронологическая шкала геологических событий с точностью до года. Возможность столь высокой точности подарили археологам и палеогеографам так называемые ленточные глины, многометровые толщи которых состоят из чередующихся темных и светлых полосок, ежегодно отлагавшихся на дне водоемов. Светлая полоска — осадки зимнего стока, несущего в себе только минеральные частицы, выпадающие на дно; темная полоска — слой, отложившийся летом, который состоит из берегового смыва и микроорганизмов, развившихся в озерной воде. В Дании, Норвегии, Финляндии и в особенности в Швеции толщи таких ленточных глин, оставшиеся на месте древних водоемов, дают возможность самых точных определений различных геологических событий на протяжении более чем пятнадцати тысяч лет. Вот почему, наткнувшись в финской археологической литературе на такую общую дату, которой определялся возраст древнейших известных кварцевых орудий, — конец IX тысячелетия до нашей эры, — я решил поискать в работах палеогеографов, не произошло ли в это время нечто экстраординарное?

И почти сразу же наткнулся на то, что искал.

По расчетам геологов, на этот раз предельно точным, в 8213 году до нашей эры произошел грандиозный прорыв так называемого Балтийского ледникового озера, уровень которого был немного выше теперешнего Балтийского моря. Соответственно, больше было и пространство, которое оно занимало. Как выяснилось потом, мне повезло вдвойне. Еще недавно все были согласны, что прорыв этот произошел на запад, в сторону Северного моря, и только совсем недавно группа шведских геологов выдвинула предположение, что образовавшийся в результате этой катастрофы пролив был направлен в противоположную сторону, в Белое море, почти на тысячелетие отрезав Скандинавию и Кольский полуостров от обжитых человеком пространств Восточной Европы.

У шведских геологов, как я понял, тогда еще не было прямых доказательств, подтверждающих гипотезу. Они исходили из того, что нет никаких фактов, позволяющих утверждать обратное. Археологический материал, который заставил меня вести поиски, им был неизвестен. Между тем теперь он получал значение первоочередного факта. Позднее геологи рассказали мне, что гипотеза шведов получила полное геологическое подтверждение и с нашей стороны: многокилометровый пролив, соединивший Балтику с Белым морем, проходил по линии Ладожского и Онежского озер, по системе нынешнего Беломорканала и выходил в Онежский залив. Так что в конце концов все сходилось.

Отрезанные от своих сородичей охотники на северных оленей попали в исключительно трудное положение. Перед ними в прямом смысле слова лежал девственный, первозданный мир, который предстояло освоить, чтобы выжить. Каждый шаг по этой земле оказывался первым шагом; каждый человек в коллективе представлял собой исключительную ценность; каждая пара оленей, оставшаяся на этой территории, становилась родоначальниками будущих стад…

Конечно, никто из тех людей так не думал, хотя бы потому, что не мог, подобно нам, охватить единым взглядом морские побережья, леса, горы, остатки ледникового щита и, словно книгу, перелистать тысячелетия, отделяющие их от наших дней. Но почувствовать свою оторванность от прошлой жизни, ощутить внезапный страх перед непонятным они могли. И чувства эти должны были разделять с ними олени, которым также был заказан привычный путь на юг, куда звал их инстинкт сезонных миграций и вели уже проложенные столетиями тропы, внезапно оборвавшиеся в бескрайнем потоке вод.

Не эта ли безысходность впервые сблизила человека и оленя? За предшествующие тысячелетия они привыкли следовать друг