Ребекка - Дафна дю Морье

Он задержал мою руку на несколько мгновений, затем отвернулся. Любопытно было, как он избегал смотреть мне в глаза, смотрел все время на подбородок. Фрэнк открыл дверь, и полковник вышел. Фейвел наклонился к столу и набил портсигар сигаретами из стоявшей там коробки.

— Меня, верно, не будут уговаривать остаться к обеду? — сказал он.

Никто не ответил. Он закурил сигарету, выпустил в воздух облако дыма.

— Что ж, значит, тихий вечерок в трактире на шоссе, — сказал он, — а буфетчица там косая. Веселенькая ночка у меня впереди. Неважно, буду мечтать о завтрашнем дне. Спокойной ночи, Дэнни, старушка! Не забудь покрепче запереть дверь в спальню.

Он подошел ко мне и протянул руку.

Я, как глупая девчонка, спрятала руки за спину. Он расхохотался и отвесил мне поклон.

— Ну, не безобразие ли это? — сказал он. — Приходит гадкий дядя, вроде меня, и портит все удовольствие. Ничего, вам еще не то предстоит, когда до вас доберется желтая пресса, раскопает подробности вашей биографии и вы увидите в газетах заголовки через всю страницу: «От Монте-Карло до Мэндерли! Факты из жизни юной новобрачной, жены убийцы!» Надеюсь, вам больше повезет в следующий раз.

Он направился через всю комнату к двери, помахав Максиму рукой.

— Пока, старина, — сказал он. — Приятных снов. Постарайтесь использовать свою ночь за запертой дверью на полную катушку!

Он обернулся ко мне и захохотал, затем вышел. Следом за ним миссис Дэнверс. Мы остались с Максимом одни. Он продолжал стоять у окна. Он не подошел ко мне. Из холла вбежал Джеспер. Весь вечер он просидел за порогом и теперь прыгал вокруг меня и кусал мне подол платья.

— Я поеду завтра с тобой, — сказала я Максиму. — Я поеду с тобой в машине в Лондон.

Он ответил не сразу. Он по-прежнему глядел в окно.

— Да, — сказал он безжизненным, тусклым голосом. — Да, мы не должны разлучаться.

В комнату вернулся Фрэнк. Остановился у входа, рука на двери.

— Они уехали, — сказал он. — И Фейвел, и полковник Джулиан. Я их проводил.

— Хорошо, Фрэнк, — сказал Максим.

— Могу я что-нибудь сделать? — сказал Фрэнк. — Хоть что-нибудь? Послать кому-нибудь телеграмму, что-нибудь организовать? Я готов пробыть всю ночь на ногах, лишь бы чем-нибудь помочь. Я, конечно, телеграфирую Бейкеру.

— Не беспокойтесь, — сказал Максим, — вам совершенно нечего делать… пока. Возможно, дел окажется очень много… А сегодня мы хотим побыть вдвоем. Это вполне естественно, не так ли?

— Да, — сказал Фрэнк, — да, конечно.

Он подождал еще минуту — рука на двери.

— Спокойной ночи, — сказал он.

— Спокойной ночи, — сказал Максим.

Когда он ушел и закрыл за собой дверь, Максим подошел ко мне. Я протянула к нему руки, и он прильнул ко мне, как ребенок. Я обняла его и прижала к себе. Мы стояли так молча долгое время. Я обнимала и успокаивала его, словно он был Джеспер. Словно Джеспер где-то больно ушибся и пришел ко мне, чтобы я уняла его боль.

— Мы можем сидеть рядом, когда поедем завтра в Лондон.

— Да, — сказала я.

— Джулиан не станет возражать.

— Да, — сказала я.

— И завтрашнюю ночь мы тоже будем вместе, — сказал он. — Сразу ничего не делают, кажется, должны пройти сутки.

— Да, — сказала я.

— Теперь не так все строго, разрешают свидания. И все тянется очень долго. Я, если смогу, постараюсь связаться с Хастингзом. Он лучше всех. Хастингз или Виркет. Хастингз знал еще моего отца.

— Да, — сказала я.

— Мне придется сказать ему правду. Иначе ему будет трудно. Не будет знать, что к чему.

— Да, — сказала я.

Отворилась дверь, и в комнату вошел Фрис. Я отстранилась от Максима, выпрямилась и принялась приглаживать волосы.

— Вы будете переодеваться, мадам, или подавать обед прямо сейчас?

— Нет, Фрис, мы не будем переодеваться сегодня. Подавайте, — сказала я.

— Очень хорошо, мадам.

Он оставил дверь открытой. Вошел Роберт и принялся задергивать шторы. Разложил по местам диванные подушки, пододвинул на место диван, собрал в стопки газеты и книги на столе. Вынес бокалы из-под виски с содовой и набитые окурками пепельницы. Это был обычный вечерний ритуал, я видела, как он это делает с первого дня жизни в Мэндерли, но сегодня все его движения приобрели особый смысл, точно воспоминание о них останется со мной навсегда и когда-нибудь я скажу: «Я много лет храню в памяти этот момент».

А потом появился Фрис и объявил, что кушать подано.

Я помню этот вечер во всех подробностях. Помню баранью ногу. Я помню сласти и фрукты, поданные потом.

В канделябрах были новые свечи, белые, стройные, они казались очень высокими. Занавеси здесь тоже задернули, чтобы отгородиться от серого вечернего света. Как странно было сидеть в столовой и не видеть зеленого газона лужаек! Казалось, что уже наступает осень.

Мы успели перейти в библиотеку и пили кофе, когда зазвонил телефон. На этот раз трубку сняла я. Послышался голос Беатрис.

— Это вы? — сказала она. — Я пытаюсь вам дозвониться весь вечер. Дважды было занято.

— Мне очень жаль, — сказала я, — мне очень жаль.

— Мы получили два часа назад вечерние газеты, — сказала она, — и нас с Джайлсом страшно поразил вердикт. Что говорит Максим?

— Я думаю, вердикт нас всех поразил, — сказала я.

— Но, милочка, это абсолютная нелепость! С чего Ребекке вдруг кончать самоубийством? Это совершенно на нее не похоже. Видимо, при дознании что-то напутали.

— Не знаю.

— А что говорит Максим? Где он?

— У нас тут были люди, — сказала я. — Полковник Джулиан и другие. Максим очень устал. Мы едем завтра утром в Лондон.

— Это еще зачем?

— Что-то связанное с вердиктом. Мне трудно объяснить.

— Его надо аннулировать, это нелепо, просто нелепо. И так вредно для Максима — вся эта гласность. Это плохо на нем отразится.

— Да, — сказала я.

— Неужели полковник Джулиан ничего не может сделать? Он же полицейский судья. Зачем же тогда судьи? Старик Хорридж, верно, совсем спятил. Какой же они нашли мотив для самоубийства? Ничего более идиотского я не слышала за всю жизнь. Надо кому-нибудь прижать Тэбба. Откуда он знает, как появились эти дырки в яхте? Джайлс говорит, конечно же, это работа рифов.

— По-видимому, они считают, что нет.

— Если бы я могла тогда приехать! — сказала Беатрис. — Уж я заставила бы их предоставить мне слово. У меня такое впечатление, что никто даже не попытался ничего сделать. Максим очень расстроен?

— Он устал, — сказала я, — страшно устал.

— Я бы очень хотела приехать в Лондон и присоединиться к вам, но вряд ли это удастся. У Роджера, бедняжки, тридцать девять и четыре, а сиделка, которую нам прислали, форменная идиотка, он не желает ее видеть. Я просто не могу его оставить.

— Разумеется, — сказала я. — Даже и не пытайтесь.

— В какой части Лондона вы будете?

— Не знаю. Все довольно неопределенно.

— Скажите Максиму, пусть попытается что-нибудь сделать, чтобы изменить вердикт. Это так плохо для семьи. Я говорю всем нашим знакомым, такой вердикт — просто преступление. Она не из тех, кто кончает с собой. У меня есть большое желание самой написать коронеру.

— Поздно, — сказала я. — Оставьте все, как есть, все равно толку не будет.

— Нелепость всей этой истории выводит меня из себя, — сказала Беатрис. — Мы с Джайлсом думаем, что если эти дырки не были пробиты рифами, их нарочно просверлил какой-нибудь бродяга. Может быть, коммунист. Их тут вокруг — как собак нерезаных. Как раз подходящая вещь для коммуниста.

Из библиотеки донесся голос Максима:

— Ты не можешь от нее отделаться? Что, ради всего святого, она там толкует столько времени?

— Беатрис, — с отчаянием сказала я. — Я попытаюсь позвонить вам из города.

— Может быть, взять за бока Дика Годолфина? — сказала она. — Он ваш член парламента. Я с ним близко знакома, куда ближе, чем Максим. Они с Джайлсом вместе были в Оксфорде. Спросите у Максима, позвонить ли мне Дику, быть может, ему удастся отменить этот вердикт. Спросите у Максима, что он думает насчет того, не коммунисты ли это?

— Бесполезно, — сказала я, — от этого не будет никакого толку. Пожалуйста, Беатрис, не надо ничего делать. Будет только хуже, гораздо хуже. У Ребекки могли быть какие-нибудь мотивы, о которых мы ничего не знаем. И я не думаю, что коммунисты разгуливают повсюду специально, чтобы пробивать в яхтах дыры. Какой в этом смысл? Пожалуйста, Беатрис, оставьте все, как оно есть.

Слава Богу, ее не было сегодня в суде! Слава Богу хотя бы за это. В трубке что-то зажужжало, я услышала, как Беатрис кричит: «Алло, алло, коммутатор, не разъединяйте нас!» — затем раздался щелчок и наступила тишина.

Я вернулась в библиотеку, еле держась на ногах; я была вымотана до предела. Через несколько минут телефон снова начал звонить. Я не двинулась с места. Пусть звонит. Я пошла и села у ног Максима. Звон не прекращался. Я не шевелилась. Наконец он умолк, словно там, на другом конце, сердито бросили трубку. Часы на каминной решетке пробили десять раз. Максим обвил меня руками и притянул к себе. Мы стали целовать друг друга лихорадочно, отчаянно, как преступные любовники, которые никогда раньше не целовались.