Симон Визенталь. Жизнь и легенды - Том Сегев

Сомнения не переставали его терзать, но через какое-то время ему стало казаться, что все это ему приснилось. Однако несколько дней спустя, когда они опять работали во дворе госпиталя, медсестра снова подошла к нему и велела следовать за ней. Приведя его на склад, она дала ему обернутый в зеленую бумагу сверток, к которому был прикреплен маленький клочок бумаги с адресом, и сказала, что раненый умер и оставил свои вещи ему. Однако Визенталь отказался этот сверток брать и предложил медсестре послать его матери покойного по указанному адресу. Медсестра не настаивала, и он вернулся на работу.

Через два года, когда Артур и Юзек были уже мертвы, Визенталь, которого переводили из лагеря в лагерь, попал в Маутхаузен и познакомился с поляком по имени Болек, которому тоже рассказал про умирающего эсэсовца. Болек спросил, выразил ли тот раскаяние, и сказал, что если да, то Визенталь должен был его простить. Болек был католиком, студентом теологического факультета. Однако Визенталя продолжали мучить сомнения.

Через какое-то время после войны он решил найти мать эсэсовца. По его словам, он запомнил прикрепленный к свертку адрес. Он поехал в Штутгарт и, поплутав некоторое время среди развалин, нашел ее дом. Она сказала, что в детстве Карл был хорошим мальчиком. О его преступлении Визенталь ей не рассказал. В этой точке повествования он указывает первую букву фамилии Карла, отмечая, что часто думает о Карле С. – каждый раз, как входит в больницу, встречает врача или медсестру или когда видит подсолнух, – и вопрос о прощении встает перед ним снова. В конечном счете он решил, что ответить на этот вопрос самостоятельно не в состоянии, и обратился за ответом к выдающимся писателям и интеллектуалам своего поколения. «Что бы вы сделали на моем месте?» – спросил он.

2. «Неуд» от Генриха Бёлля

Преследование военных преступников порождало целый ряд фундаментальных юридических и этических проблем, и появилась необходимость дать новое определение таким понятиям, как преступление, вина, ответственность, наказание и справедливость. Большинство нацистских преступников утверждали, что только выполняли приказы, и в связи с этим надо было разграничить приказы законные и незаконные, для чего, в свою очередь, потребовалось найти ответ на вопрос, был ли нацистский режим законным или нет, и обсудить степень личной вины каждого отдельного солдата. Также нужно было выяснить, существует ли коллективная вина или только коллективная ответственность, и заново рассмотреть вопрос о том, какое место человек и человеческая жизнь занимают среди других основополагающих ценностей. О природе нацистского зла высказывались многие, и Визенталя этот вопрос тоже очень интересовал.

Понятия исповеди и прощения придавали этой дискуссии теологическое измерение. Эти понятия используются как в иудаизме, так и в христианстве, но без веры в Бога они лишены смысла. Холокост заставил многих людей свою веру в Бога пересмотреть. Визенталь был человеком нерелигиозным и поэтому не пытался самостоятельно ответить на вопрос «где во время Холокоста был Бог?». Вместо этого он обратился к специалистам: философам, писателям, религиозным лидерам, а также к нескольким государственным деятелям.

Многие из тех, кому Визенталь писал, ответили, что он принял правильное решение. «Мне кажется, – отвечал ему из США философ Герберт Маркузе, – я бы действовал так же, как вы… Не может быть так, чтобы кто-то разгуливал по миру, с наслаждением убивая и пытая других людей, а затем просто попросил бы прощения и получил его. На мой взгляд, так мы от преступности никогда не избавимся». Американская писательница Синтия Озик, приславшая Визенталю длинную и аргументированную статью, пошла еще дальше. «Говорят, что месть приводит к оскотинению, а прощение – к очищению, – писала она. – А по-моему, верно как раз обратное… Пусть эсэсовец умрет непрощенным. Пусть он идет к дьяволу».

Итальянский писатель Примо Леви заверил Визенталя, что хорошо понимает терзающие его сомнения, но, по его мнению, в обстоятельствах, которые Визенталь описал, принятое им решение представляло собой наименьшее из зол. Если бы он раненого простил, то нанес бы себе тяжелый нравственный удар и мучился бы намного сильнее, ибо в тот момент считал себя представителем всего еврейского народа. Леви сомневался в том, что раненый эсэсовец действительно раскаялся. Тот факт, что он потребовал привести к нему арестанта-еврея, свидетельствовал, по словам Леви, о том, что он остался нацистом и антисемититом, в глазах которого еврей – не то дьявол, не то чудотворец. В таком же духе написали Визенталю и несколько христиан, в том числе немецкий протестантский богослов Мартин Нимёллер.

Однако некоторым религиозным лидерам, верившим в религиозное откровение, раскаяние и прощение, одобрить принятое Визеналем решение было трудно. Так, австрийскому кардиналу Кёнигу потребовались все его ораторские способности, чтобы, с одной стороны, признать, что Визенталь прав, а с другой – не впасть в противоречие со своей верой. Иисус, писал Кёниг, учил, что прощению нет границ, но, учитывая ужасы, которые пережил Визенталь будучи заключенным концлагеря, кардинал понимал, почему тот не смог простить умирающего. Тем не менее, поскольку «вы выслушали его… проявили к нему сострадание», эсэсовец – который, по-видимому, «все еще верил в Бога» – «почувствовал, каким-то образом, что вы его принимаете, иначе бы не оставил вам свои личные вещи». Были и такие, кто считал, что вопрос нерелевантен; американский писатель Герман Вук и израильский историк Шауль Фридлендер написали, что Визенталь поставил вопрос, на который нет ответа.

Проект был очень амбициозным; Визенталь хотел больших имен. Однако многие – Ханна Арендт, Давид Бен-Гурион, Хабиб Бургиба, Джомо Кениата, Гюнтер Грасс, Артур Миллер, Джулиан Хаксли, Эрих Кёстнер, Чарли Чаплин и некоторые другие – ему не ответили.

Не менее интересен и список людей, которые в проекте участвовать отказались, но взяли на себя труд объяснить почему. Так поступили, в частности, Грэм Грин, Барбара Такман, Элиас Канетти, британский историк Алан Джон Персиваль Тейлор, Бертран Рассел и Эли Визель. Канетти, например, написал, что на поставленный вопрос могут отвечать только те, кто, подобно Визенталю, испытал ужасы Холокоста на себе, тогда как он (Канетти) в это время жил в Англии и находился в безопасности. «Может, мне стоит этого стыдиться?» – спрашивал он. Тейлор написал, что не может судить о моральном поведении других людей. «Мне, – пояснил он, – трудно судить даже о своем собственном моральном поведении». Секретарша Рассела прислала открытку, в которой писала, что Рассел получает так много просьб подобного рода, что отвечать на все не имеет возможности. А Визель написал, что в симпозиумах участвовать не любит.