Я вернусь через тысячу лет - Исай Давыдов

Тогда это желание казалось мне капризом. Но было приятно выполнять и капризы.

А теперь я вдруг понял, что Бируте просто нужна была пачка писем. Каждая женщина хочет иметь пачку старых писем от любимого человека. А ведь на Рите писем не получишь!

Я медленно перебирал их. Они были сложены по порядку, так, как Бирута получала – каждый день письмо. Я очень хорошо помнил, что в них, хотя по часам Истории меня отделяли от них сто лет. Но ведь это неощутимые сто лет. А ощутимых – немного больше года.

Я перебирал знакомые конверты и вдруг увидел незнакомый – маленький конверт, надписанный не моею рукой. И адрес на нем был не тот – не Меллужи в Латвии, а Третья Космическая. Так и написано: “Третья Космическая. Бируте Тарасовой”. И знакомый почерк!

Теперь, наверно, уже можно прочитать это письмо. Даже если в нем – прошлая любовь Бируты. Теперь ее тайны уже не имеют значения.

Впрочем, вряд ли тут прошлая любовь. Слишком уж знакомый почерк! И очень характерное “т” с хвостиком. Когда-то я часто видел такое “т”.

Плотная бумага высохла, пожелтела на сгибах. Для бумаги все-таки прошел не один год.

“Дорогая Бирута!

– прочитал я.

– Вам пишет человек, которого Вы не знаете, но о котором, возможно слыхали от своего мужа...”

Только теперь я узнал почерк Тани, моей Тани!

“...Он мог и ничего не говорить обо мне. Мог сказать коротко: “Да, была одна девушка. Ушла к другому”.

Я знаю, он не скажет обо мне плохого, хотя, наверно, нельзя причинить боль сильнее той, которую причинила ему я.

Но так было нужно, Бирута. Не для меня – для него. Сейчас Вы все поймете.

Пишу Вам тогда, когда уже ничего, абсолютно ничего нельзя изменить. И я не хочу ничего менять – иначе все муки, которые перенесли и он и я, были бы напрасны. Я узнала Ваше имя из радиопередач и решила, что Вы должны знать все, как было, а он не должен знать ничего. Надеюсь, Вы не покажете письмо. Оно причинило бы боль – на этот раз совершенно бессмысленную.

Меня зовут Таня. Я училась с Александром в одном классе – с самого начала и до самого конца школы. Я знаю Шура так, как уже никогда никого не буду знать. И я люблю его – кажется, с того дня, когда вообще услышала слово “любовь”. Ни в кого больше за всю жизнь не влюблялась.

А он полюбил меня позже. Много позже.

Я сильно болела в детстве. И это сказывается до сих пор, хотя и внешне, и по образу жизни я совершенно здоровый человек. Но мне многого нельзя. На всю жизнь.

Я понимала, что меня не возьмут на Риту. Но надеялась, что не возьмут и Шура – слишком велик выбор. А за три дня до последней проверочной беседы случайно, из разговора ничего не подозревающих взрослых узнала, что берут двоих из нашей школы – Тарасова и Верхова.

В школе еще никто об этом не знал. Даже директор.

Если бы планета Рита была для Шура всего лишь детским увлечением, блажью, капризом, – я, конечно, не сделала бы того, что решила сделать. Но, на горе мое, Шур заболел этой планетой чуть не с первого класса. Она была его мечтой, жизнью...

Я не могла лишить его мечты.

Он отказался бы от “Малахита”, когда объявили бы, что я туда не попаду. Не испугался бы ни обвинений в трусости, ни насмешек. Он сказал мне об этом еще в седьмом классе.

Но, конечно, этот отказ сломил бы его. Он сам не был бы потом счастлив, и я бы с ним не была счастлива. Отец не раз говорил мне, что когда в юности у человека ломают самую большую, годами выношенную мечту, – это значит, ломают человека вообще. И, каким бы упорным он ни был, – все равно в его душе остаются шрамы, и он уже никогда не сможет дать обществу того, что мог бы дать, если бы вышел в жизнь без излома.

Я просто не могла допустить, чтоб у Шура сломалась мечта.

Тогда я выдумала себе “другого”. И написала дикое, жестокое письмо, которое сразу, одним ударом должно было излечить Шура от любви ко мне.

Я отдала письмо до объявления результатов. Иначе Шур мог бы не поверить. А просто сказать – не могла. Язык бы не повернулся. На бумаге почему-то лгать легче.

Зачем я написала Вам? – Еще сама точно не знаю. Но чувствую, надо написать, раз вы улетаете с Земли навсегда.

У нас в школе многие девчонки были влюблены в Шура. Он вообще из тех, кто нравится девочкам. Но он настолько не способен любоваться собой, что никогда не замечал этого.

Девчонки завидовали мне. А я завидую Вам. И я люблю Вас – уже только за то, что Вы ему дороги, что Вы даете ему счастье. Берегите его!

Ваша Таня”.

...Я очень долго держал в руках мелко исписанные листки и не решался опустить их.

В эти минуты я терял Таню еще раз. Кажется, слишком много я потерял подряд.

Вспомнилось, как читала Бирута это письмо в просторном холле Третьей Космической. Как сунула его в карман и потом ничего мне о нем не сказала. Только ходила задумчивая. А я еще возомнил тогда всякую чепуху. Какой я был идиот!

Неужели Бирута так рвалась на Юг потому, что хорошо помнила письмо?

Теперь уже никогда не узнать этого.

29. Какой бог из меня получится!

Врачи сказали, что охотник-pa вне опасности. У него пробита кисть и раздроблен плечевой сустав. Кисть срастется через неделю, а сустав уже вставили капролитовый – будет не хуже своего. Через две недели ра может быть совершенно здоров. Или через месяц – потому что наши эскулапы вынуждены лечить этих убийц по старинке, медленно – нужно ведь время на “перевоспитание”.

Марат сообщил, что из племени исчез Чок – главарь непримиримых. С его исчезновением непримиримые повесили нос и вроде собираются подчиниться общему решению племени. Так что, возможно, Бирута будет нашей последней жертвой. А может, еще и не последней? Кто знает?

Когда раненый пленник после операции пришел в себя, к нему впустили его соплеменников, которые уже обжились у нас. И они узнали Чока.

Вот, значит, что он за птица!

Но, кем бы он ни был, он будет жить и работать, он еще станет Человеком и будет счастлив. Наверняка со временем у него появятся жена и дети.

В общем, я могу не уходить в “боги”. Так сказали все друзья. Так решил Совет.

Но я все-таки уйду. Так решил я.

Видимо, Марат был прав гораздо в большем, чем казалось мне тогда, когда я пытался с ним спорить. Видимо, какие-то очень важные, даже самые главные вещи человек способен понять только через свое страдание и не способен понять через чужое. Даже если очень хочет понять. Тут не на кого и не на что сетовать. Разве что на природу, которая создала нас далеко не такими совершенными, как хотелось бы. Но совершенными могут быть лишь киберы. А мы не киберы, мы люди. И всегда чего-то не понимаем или понимаем чересчур поздно.

Конечно, нам нужна была прочная база на этой планете. Конечно, мы должны были обеспечить благополучие наших жен и детей.