Загадочный виконт - Сабрина Джеффрис

— Но если бы Сайсели не удалось им воспрепятствовать, репутация Луизы была бы погублена…

— Знаю, знаю. — Регина тяжело вздохнула. — Я никогда себе этого не прощу. Но хотя все выглядит так, словно он намеренно устроил так, чтобы ее увидели, я, однако, не думаю, что он на самом деле хотел опорочить ее. Скорее всего речь шла всего лишь об одной встрече с принцем.

Маркус исподлобья бросил мрачный взгляд на жену:

— Похоже, ты не видишь в этом ничего страшного.

— Я не могу одобрить тот способ, которым он этого добивался. И ты это знаешь. Но если бы не твое упрямство, у Саймона не было бы нужды прибегать к подобным методам. Ты мог бы сам устроить встречу Луизы с его высочеством. И предоставить ей самой принять решение.

— Эта маленькая дурочка рискует своей репутацией ради твоего негодяя братца, а ты предлагаешь дать ей возможность самой определять свою судьбу или, что еще хуже, доверить ее вероломному регенту!

— Послушай, это глупо! Его высочество вовсе не такое чудовище, каким ты его считаешь!

— Да много ли тебе о нем известно? Ты видишь, как он мило воркует с дамами, смеешься над его остроумными шутками, восхищаешься его тонким вкусом, когда речь идет о музыке или о живописи. А темную сторону его души знаю лишь один я.

Регина похолодела — что-то в голосе Маркуса подсказывало ей, что речь идет о том, что ей неизвестно.

— О чем ты? — с дрожью в голосе спросила она. — Какая темная сторона?

— Его драгоценное высочество так преисполнен сознания важности собственной персоны, что в его глазах соблазнить замужнюю женщину ничто! И не важно, кто она — моя мать или мать Айверсли…

— Так лорд Айверсли тоже сын Принни?! — ахнула Регина. Сообразив, что проболтался, Маркус растерянно заморгал. Потом выругался:

— Черт побери! Я не имел права говорить тебе это. Регина молча хлопала глазами. Мысли у нее разбегались.

Так вот отчего они так дружны! И леди Айверсли… теперь понятно, почему она опекает Луизу. Святители небесные!

— А ты точно знаешь, что лорд Айверсли — его сын? — осторожно спросила она.

— Еще бы! Муж его матери был импотентом, а у нее за всю жизнь была одна-единственная связь. Догадываешься, с кем? — фыркнул Маркус. — Айверсли и сам так считает.

— Но у его матери могли быть еще любовники…

— Ни одного, если верить Айверсли. По его словам, она была полной противоположностью моей мамаши. — В голосе Маркуса появились металлические нотки. — Хотя добродетель женщины мало что стоит в глазах Принни, он готов затащить в постель любую, была бы юбка!

— Тут я с тобой согласна. И хорошо понимаю, что ты не можешь не презирать его. — Регина старательно выбирала слова. — Но многие мужчины ведут себя так же — взять того же мистера Бирна! Ты же нисколько не возражаешь, когда он болтает с Луизой! И тут же встаешь на дыбы, когда речь заходит о его высочестве.

— Проклятие! Да как ты не понимаешь, что лишь только принц доберется до Луизы, он сделает все, чтобы добиться своего! — прорычал Маркус. — Даже если ему придется запугивать ее! Или запереть в донжоне!

— Запереть в донжоне?! — Регина выразительно подняла брови. — Не говори глупостей, Маркус! Он никогда… — Но тут лицо Маркуса внезапно приняло такое выражение, что кровь застыла у нее в жилах. — Ты не… о нет! Только не говори мне, что тебя когда-то держали на цепи в донжоне Каслмейна!

Повисла тишина, прерываемая только грохотом копыт бешено мчавшихся лошадей. Маркус с каменным лицом молча смотрел на дорогу.

— Да. Однажды. Регина сдавленно ахнула.

— Из-за Принни?

Маркус повернулся к ней — глаза его горели бешеной ненавистью.

— Потому что он так приказал! Его надутому высочеству пришлось не по вкусу, что о нем думает его тринадцатилетний сын. И он решил проучить нахала.

— Ты осмелился сказать принцу, как ты к нему относишься?! — Регина решила, что ослышалась.

— Я назвал его сукиным сыном, недостойным носить корону своих предков.

— Господи помилуй! — пробормотала она, невольно подивившись мужеству тринадцатилетнего мальчишки.

— Я был в бешенстве, понимаешь? А чего еще ждать от мальчишки, который услышал, как его собственную мать называют уэльской шлюхой или августейшей подстилкой?! А меня в лицо обзывали ублюдком. Это было в школе… а потом я должен был возвращаться домой и притворяться, что верю, будто он просто друг семьи и все такое… — Хриплое проклятие сорвалось с его губ, и Маркус замолчал.

— Наверное, это было ужасно. — Регина попыталась представить себе, что должен был чувствовать затравленный мальчик, которому на каждом углу тыкали в нос его незаконным происхождением. — Странно… любой другой на твоем месте был бы польщен, узнав, что его отцом является принц.

— Сомневаюсь — особенно если бы этот «отец» имел обыкновение хлестать его по щекам за малейшую провинность. Сказать по правде, я ненавидел приезды Принни. Отец запирался в библиотеке, мать с утра до вечера флиртовала, а обо мне просто забывали, предоставив меня учителям, которым было велено на пушечный выстрел не подпускать меня к ее спальне. — Пальцы Маркуса сжались в кулаки. — К тому времени как я догадался, что все это значит, Принни уже женился на Каролине. И какое-то время не приезжал в Каслмейн. Я был счастлив — у меня появилась сестренка, а мать с отцом, казалось, наконец-то поладили. Я уже было поверил, что мы навсегда избавились от этого похотливого старого козла. А потом вернулся домой на каникулы и увидел его на обычном месте, возле матери. Мне было тогда тринадцать. И тогда я… — Маркус вполголоса выругался. — Тогда я потерял голову и назвал его подлым сукиным сыном…

— Я могу понять, что ты тогда чувствовал…

— Да? А вот принц не понял. — Голос Маркуса дрожал от едва сдерживаемой ярости. — Он потребовал, чтобы я извинился. Но я наотрез отказался. После этого он приказал запереть меня в донжоне на три дня.

— На три дня?! — Сердце у Регины оборвалось.

— Да. Он велел оставить меня там — наедине с крысами, с промозглым холодом, от которого ноют все кости, с темнотой, которую невозможно даже вообразить… — Маркус содрогнулся. — В тринадцать лет я был упрям, как сам дьявол, но такого не вынес бы даже взрослый, а я ведь был еще совсем ребенок. Короче, когда на третий день мать спустилась ко мне и потребовала извиниться, пригрозив оставить меня там, если я не соглашусь, я не выдержал… — Маркус скрипнул зубами. — Я заставил себя проглотить гордость. И пришел с повинной. — Его горящий ненавистью взгляд обратился на нее. — Но я никогда не простил ему этого. И не прощу. Я так и сказал ему, девять лет спустя. Бросил ему в лицо, что ненавижу его. Велел ему немедленно убираться из Каслмейна — вместе с моей матерью — и никогда не возвращаться. Чтобы ноги их не было в моем доме! Тогда-то я и получил удар раскаленной кочергой…